Хранитель древностей - Домбровский Юрий Осипович - Страница 28

– Вот, отец, – повернулся к бригадиру Михаил Степанович. – Слышишь, что историк сказал, а ты говоришь: зачем история? Чтоб нас, дурней, учить. Из-под палки никто не побеждает. И твои пулеметы сзади – они тоже очень свободно могут лишний раз повернуться да так дать по тем, кто их поставил…

– Это так, конечно, – тускло сказал хозяин, его уже утомил этот разговор. – Но все-таки надо и то сказать…

– Софа! – вдруг крикнул мой новый знакомый. – А я вас ждал-ждал, ведь на целый час запаздываете.

Я оглянулся. К нашему столу шла незнакомая мне женщина.

– Ну, так уж вышло, – сказала она, подходя. – Так уж вышло, Михаил Степанович, никак не могла раньше.

Я поглядел на нее. Волосы у нее были мягкие, золотистые (тогда в моде был пергидроль), а лицо удлиненное, худощавое, с тонкой белой кожей. И так не шел к этому нежному, чистому лицу, к волосам этим высокий, выпуклый, почти мужской лоб. Его даже и прическа не могла скрыть. Поэтому впечатление от нее у меня осталось двойственное и какое-то тревожное. Как будто из-под одного лица – красивого и спокойного – вдруг выглянуло совсем другое – пытливое, затаенное. Был на ней английский костюм из светлого коверкота песчаного цвета, очень тонко и четко облегающий фигуру. А через плечо фотоаппарат в кожаном чехле. Она шла к нам, улыбаясь, но глядела только на Михаила Степановича. Он встал, забрал ее пальцы в свои руки и потом, не отпуская их, обернулся ко мне.

– Знакомьтесь, – сказал он, – аспирант института права. Софа Якушева, отбывает у нас практику. – Он взглянул на нее и засмеялся. – С утра до вечера бродит по горам и снимает виды Тянь-Шаня. Раз около нашей школы погранохраны ее задержал патруль, пришлось ездить выручать. Так вот. Софа, это – наш хозяин, – он назвал фамилию бригадира, а это, – он обнял меня за талию, – наш археолог. Тот самый, статью которого в газете вы так хвалили, – он назвал и мою фамилию.

– Очень рада познакомиться, – ровным голосом сказала Софа и протянула мне руку. Рука была холодная, как из потока.

– Садитесь, Софа, с нами, – пригласил Михаил Степанович. – Хозяин, а ну-ка еще стопочку. Софа тоже выпьет с холода.

Она кивнула головой и села. Хозяин побежал вниз.

– Вы сегодня никуда уж не торопитесь? – спросил Михаил Степанович бегло, но значительно. Она слегка пожала одним плечом.

– Особенно нет, но к восьми мне надо быть уже в городе, хочу пойти в кино.

– Что-нибудь интересное? – спросил он быстро.

– Да, – отвечала она.

Он поглядел на часы-браслетку.

– Ну, отлично, пойдем вместе. Вот выпьем и пойдем, ладно?

Она кивнула головой.

Это был короткий, быстрый и понятный только для них обоих разговор.

Потом Михаил Степанович снова повернулся ко мне, и лицо его стало по-прежнему ясным, добродушным и ироническим.

– Тут у нас о войне разговор был, – сказал он, глядя на меня, – такого страху нам хозяин нагнал, спасибо вот историк выручил.

– Я страху никакого не нагонял, – хмуро ответил хозяин, появляясь в дверях с тарелкой соленых огурцов. – Я говорил, что знаю. Ну а врать, конечно…

Тут я увидел, что он уже здорово пьян.

– Вот вы говорите, – продолжал он задиристо, – что ничего не будет, а в писании не то ведь сказано. Там сказано: будет последний бой и налетят железные птицы и истребят всех живущих. Так что – это тоже дурачок писал?

Михаил Степанович быстро взглянул на Софу, она сидела молча.

– Ну вот, – сказал он весело. – Мы уже и до писания дошли. Да ты что, сектант, что ли, Иван Семенович?

Тот хмуро покачал головой и аккуратно начал расставлять по столу посуду.

– Тут не в писании совсем дело, – сказал он. – Писание – это только так, к слову пришлось.

– Ну, хорошие же у тебя тогда слова! – воскликнул Михаил Степанович. – А еще сознательный человек, колхозник, бригадир.

Тут вдруг наш хозяин поднял лицо и посмотрел на нас. Мне показалось, что он даже покраснел от раздражения.

– Ну вот вы все ученые люди, – сказал он громко и насмешливо, – политики, а я, верно, как вы говорите, дурак, колхозник. Ну так как вы считаете, вот это писание – оно что? Его дурак какой-нибудь сочинял, Сергей-поп какой или еще кто?

– Ну, не дурак, конечно, – ответил Михаил Степанович. – Но…

– Ага! Значит, не дурак, – усмехнулся хозяин. – Так! Хорошо… Так значит оно что-нибудь или нет? Ну вот как вы скажете – значит?

Софа вздохнула и отвернулась, а Михаил Степанович скучно ответил:

– Ну, значит, конечно, кое-что отражает – фанатизм, темноту, забитость, настроение масс того времени, ну и прочие социально-исторические штуки. Так, значит, налетят эти железные птицы и всех нас перебьют? Ну а может, это наши птицы будут, а не его?

– Оставьте, – сказала тихо и досадливо Софа. – Ну что вам?

– А ну-ка, историк, – сказал Михаил Степанович, – разложите его опять на лопатки.

– Ну-ка, ну-ка, разложи, – повернулся ко мне бригадир, – попробуй.

– Никаких железных птиц в писании нет, – сказал я твердо. – Есть, верно, в «Апокалипсисе» железная саранча, вот о ней, наверно, и идет речь.

– Ну, хорошо, саранча. Так вот к чему она? – вкрадчиво спросил хозяин. – Как эту саранчу понимать-то надо? Ведь саранча эта так, букашка, что она особенно сделать-то может? Ну, сад оголит, хлеб пожрет, а тут ведь пишется – всех уничтожат! Вот ведь как. Неужели тот, кто писал, никогда и саранчу в жизни не видел?

– Ох, как еще видел, – сказал я. – Потому так и писал, что видел. В тех местах, в Малой Азии, саранча как смерть, от нее ничего не спасет – ни река, ни гора, ни расстояние, садится туча ее в несколько десятков миллиардов тварей и начинает жевать. И что с ней ни делай – дави, жги, выпускай стада быков, она все равно будет жевать. Ее давят, а она жует, жгут, она жует, ее ничто не трогает – ни смерть, ни боль, – ничего, только бы оголить всю землю дотла.

– Вот как эту ладонь, – сказал бригадир тихо и подавленно и выставил над столом большую, крупную загорелую ладонь, – точно! Мне и отец это рассказывал.

– Вот и думает человек: знать, и смерть такая. И хорошо, что она, смерть эта, землю еще не лопает, а то и от земли ничего бы не осталось.

Бригадир сидел и молча смотрел на меня.

– Так вот оно что, – сказал он наконец тихо. – Это вы правильно сказали. – У него был вид человека, неожиданно набредшего на истину. – Это так! Бактерия! Виброн!

Тут уж я растерялся. О бактериальной войне в то время уже поговаривали. Говорили, что в Германии, в Японии и даже в Италии идет работа по выращиванию смертоносных бактерий. Что-то с чем-то скрещивают, высевают какие-то культуры на питательные среды, подкармливают их питательными бульонами, высевают на агар-агар, снова пересевают, снова скрещивают, и в результате появляется уже что-то такое чудовищное, что не берет ни огонь, ни мороз. Человек погибает через несколько часов. Говорили, что где-то в Японии уже выращен чудовищный гибрид смертельных тропических лихорадок, скрещенных с бактериями столбняка, сапа и проказы. Достаточно вылить такую пробирку в водопровод, чтоб город превратился в покойницкую. В газетах об этом писали еще мало и общо. Зато о чем-то очень схожем и говорили и читали лекции. Лекции читали о том, что органами Наркомвнудела было обнаружено гигантское вредительство. Агентам враждебных разведок удалось завербовать многие сотни работников элеваторов и складов. Миллиарды пудов зерна по вражескому заданию были заражены каким-то особым клещом. Хлеб тот пришлось весь сжечь. Арестована масса ответственных работников, и с каждым днем арестованных становилось все больше и больше. После людей с именами пошли уже совсем простые люди – рабочие, экспедиторы, бухгалтеры, лаборанты. Судили их при закрытых дверях и военным судом. Приговоры выносились самые суровые – бывали и расстрелы. Арестованные признавались во всем, и скоро прокуратура и органы следствия объявили о том, что они до самого конца распутали весь огромный клубок измен и предательств. Враги рассчитывали, писали газеты, на благодушие советского народа, но они снова просчитались: железная рука советской разведки (я видел эту руку – «ежовые рукавицы» – на плакатах, ими был оклеен весь город) схватила врагов за горло, задушила и выбросила из советского общества. Итак, враги, безусловно, просчитались. Но глупо думать, что они успокоятся. Наоборот, сейчас в борьбу вводятся все новые и новые силы. И этого надо было ожидать, ибо, как указал товарищ Сталин, чем больше наши успехи, тем ожесточеннее сопротивление врагов и тем на более крайние средства они идут. А отсюда вывод, который сейчас и сделал бригадир: если можно заразить искусственно клещом элеваторы, то почему ж нельзя вырастить где-нибудь в Марокко многомиллиардные стаи саранчи особой породы да и пустить ее на колхозные поля? Вот тебе и апокалипсис…