Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Блокада. Книга 3 - Чаковский Александр Борисович - Страница 36


36
Изменить размер шрифта:

— Вы хотите мне сообщить, что чертей в природе не существует? — язвительно произнес он.

— Нет, почему же! — возразил сосед. — Я, например, полагаю, что Гитлер и есть дьявол.

— Гитлер — негодяй и мракобес, — не замечая, что повышает голос, ответил Валицкий, — но к чертям отношения не имеет. Такими чертями, к вашему сведению, полна история человечества. Все эти Аттилы, Чингисханы, Барбароссы…

— Вы образованный, вам виднее, — согласно закивал старик, — но я все же думаю, что человек не может делать такое…

Он как-то растерянно заморгал и тихо добавил:

— У меня внучку убило… Маленькую… Мать в больнице лежит, отец на фронте. Она с матерью по улице шла. По Кировскому проспекту. И — снаряд… Дочке ногу оторвало. А внучку… Валечку… — Он неожиданно всхлипнул. — Даже чтобы похоронить, ничего не осталось… совсем ничего… Вы понимаете?

Валицкий почувствовал, как у него сдавило горло.

— Да, да… — поспешно и как-то виновато сказал он. — Я понимаю. Это ужасно…

— А я вот… сижу в подвале и спасаю свою жизнь… никому не нужную жизнь… — говорил старик. — Вот бутерброды соседка сунула… — Он кивнул на свой промасленный сверток и повторил с горькой усмешкой: — Бутерброды!.. Если бы я увидел… тех, что стреляют, у меня хватило бы сил, чтобы удушить… хоть одного… одного, на большее меня не хватит…

Старик умолк. Но его слова оказались той искрой, от которой вспыхнул пожар. Люди заговорили разом, перебивая друг друга, торопясь поведать каждый о своем горе: о разрушенном бомбой или снарядом доме, под обломками которого погибли их дети, или сестры, или братья, о «похоронке» на мужа или сына, полученной с фронта… Казалось, даже воздух этого подвала пропитан ненавистью к фашистам.

Федор Васильевич потрясенно слушал, губы его дрожали.

Выговорившись, люди стихли. Матери стали успокаивать проснувшихся детей, старики понуро опустили головы…

«Боже мой, почему я здесь, а не на фронте?! — хотелось крикнуть Валицкому. — Разве уже все окопы и эскарпы отрыты, все доты построены, все надолбы установлены, все мосты взорваны, разве нет применения моим знаниям, моему опыту?!»

Ритм метронома вдруг переменился: стал спокойным, размеренным. Прошла минута, другая, и голос диктора из черной тарелки репродуктора, прикрепленной к стене подвала, объявил:

— Обстрел района прекратился. Отбой!

Люди стали подниматься со своих мест. Направился к двери и Валицкий.

Кто-то тронул его за рукав. Федор Васильевич обернулся. Рядом шел старик — сосед по скамейке, он тихо сказал:

— Но мы его найдем, этого дьявола… Дети наши его найдут… Найдут и втопчут в землю. Вот так, вот так!.. — И старик яростно топнул ногой по гулкому каменному полу.

Следующий день прошел у Валицкого так же бесцветно, как и предыдущие.

Федор Васильевич зашел в архитектурное управление, чтобы сообщить, что телефон его выключен и в случае надобности его следует вызывать открыткой или телеграммой, пообедал в учрежденческой столовой, к которой был прикреплен, и к шести часам вечера возвратился домой.

Ему казалось, что сегодня его должна навестить Вера. Почему? Да потому, что, узнав вчера, что телефон его отключен, она наверняка постарается зайти. И скорее всего, это будет именно сегодня, в то время, когда обычно она звонила, то есть часов в восемь вечера.

Так убеждал себя Валицкий.

Он понимал, что его предположение сконструировано чисто логически, без учета многих обстоятельств: Вера может быть настолько занята, что вообще не сумеет отлучиться из госпиталя, и тем более маловероятно, что она придет именно сегодня.

И все же Валицкий ждал ее. Ему хотелось видеть Веру не только потому, что она могла получить письмо от Анатолия, — сам Федор Васильевич вот уже третью неделю не имел вестей от сына. Нет, она была нужна, необходима ему сама по себе: даже телефонного разговора с Верой было достаточно, чтобы Федор Васильевич переставал чувствовать себя заброшенным и одиноким.

И вот он сидел в кресле, дочитывая, чтобы скоротать время, ту самую повесть Марка Твена, на которую так случайно наткнулся вчера. То и дело он откладывал книгу, брал карандаш и задумывался над наброском памятника Победы. Потом устремлял взгляд на желтый металлический циферблат стоящих в углу старинных часов, следил за тем, как короткими, едва заметными рывками передвигается его черная минутная стрелка.

Метроном стучал размеренно-спокойно. И это обстоятельство заставляло Валицкого еще сильнее верить в то, что Вера обязательно придет, поскольку во время воздушного налета или артиллерийского обстрела движение по улицам прекращалось.

Пытаясь отвлечься от мыслей о Вере, Валицкий снова принялся читать. Злые, остроумно-парадоксальные рассуждения сатаны на какое-то время поглотили его внимание, однако с первым же ударом часов он отодвинул книгу.

Часы пробили восемь раз.

«Это еще ничего не значит! — успокаивал себя Валицкий. — Только бы не объявили тревогу!..»

В пятнадцать минут девятого Федор Васильевич начал сомневаться в том, что Вера сегодня придет, а в половине девятого уже окончательно понял, что ждет напрасно.

«Да почему, собственно, я был так уверен, что Вера придет именно сегодня? — спросил он себя. — Разве она обещала? Это все мои наивные расчеты. Она может прийти в любой другой день…»

«А может быть, не придет вовсе? — с тревогой подумал Федор Васильевич. — Ведь просто нелепо предполагать, что я значу для нее столько же, сколько она для меня. Если рассуждать трезво, то ничто не связывает ее со мной. Анатолий? Но она может переписываться с ним самостоятельно. Чувство жалости к одинокому старику? Смешно верить, что это чувство может занимать какое-то место в душе Веры, почти круглые сутки поглощенной работой в госпитале. Что ей до меня, зачем я ей — старый, чужой человек?!» — с горечью спросил себя Федор Васильевич.

И в эту минуту раздался резкий звонок.

«Пришла, все-таки пришла!» — торжествующе подумал Валицкий, вскочил, рывком отодвинув кресло, и трусцой побежал в прихожую.

Не зажигая света, нащупал рубчатое колесико старинного английского замка, повернул его, распахнул дверь.

На лестничной площадке тоже было темно: в последнее время, экономя электроэнергию, свет по вечерам — тусклую синюю лампочку — включали только внизу, в подъезде. Поэтому Валицкий не сразу разглядел человека, стоящего на пороге.

Это была не Вера, а какой-то военный.

«От Толи?» — мелькнула радостная и вместе с тем тревожная мысль.

Военный спросил:

— Простите… Это квартира товарища Валицкого?

Голос его показался Валицкому странно знакомым.

— Да, да, — поспешно ответил Федор Васильевич. — Извините, я сейчас зажгу свет.

Он привычно нащупал на стене прихожей выключатель и повернул его.

В дверях стоял человек среднего роста, в сером военном плаще и фуражке. Первое, что бросилось Валицкому в глаза, были зеленые ромбы в петлицах плаща. За время пребывания на фронте Федор Васильевич усвоил знаки различия и сейчас понял, что перед ним дивизионный комиссар.

— Не узнаёте? — спросил военный. — А ведь мы встречались. Моя фамилия Васнецов.

«Боже мой, какая нелепость, какой я дурак! — смятенно думал Валицкий. — Ну конечно же это Васнецов, как же я не узнал его сразу?!»

— Извините, — смущенно проговорил Федор Васильевич, — это столь неожиданно… Прошу вас, товарищ Васнецов. Входите, пожалуйста, входите!

Он был ошарашен тем, что к нему домой вдруг пришел секретарь горкома партии, член Военного совета фронта! Почему? Зачем?

Васнецов снял фуражку.

— Прошу извинить за вторжение.

— О чем вы! Я так рад… Пожалуйста, раздевайтесь, снимите ваш плащ… — растерянно говорил Валицкий.

Он и впрямь был вне себя от радости: перед ним стоял человек из того мира, от которого он, Валицкий, был отторгнут и в который рвался всем своим существом, — человек из гущи военных событий…

Васнецов снял плащ и теперь выглядел так, как тогда, когда Валицкий видел его вместе с Ворошиловым в дивизии народного ополчения, — в гимнастерке с ромбами в петлицах, с красной комиссарской звездой на рукаве.