Олигарх (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 35

А наутро мы вылетели в Москву. АН-24 завывал как бомбардировщик, заглушая голоса, да и разговаривать не хотелось. Я вспоминал прошедшую поездку, и почему-то в душе у меня было пустынно, как в казахской степи. Ну вот посмотрел я на мать, на деда, даже на себя самого — шпингалета. И что? Легче мне стало? Что я вообще хотел получить от этой встречи? Ждал, что мама кинется мне в объятия — «Сынок!»?!

Глупо, точно. А почему-то все-таки досадно. Не моя это мама, а того, маленького Мишки, у которого наверное теперь будет совсем другая судьба. Никакого тебе Афгана, никаких чеченских войн. Кем он вырастет? Чем будет заниматься? Я не знаю. Надеюсь, все у него будет хорошо. А я попробую ему помочь. Стану следить за его жизнью и помогать — деньгами, связями — чем смогу. А там уж — что получится, то и получится.

А МОЮ маму я никогда больше не увижу. Кроме как на фотографии. Или на овале памятника. И от этого мне очень и очень горько.

— Ну как тебе тут? — Лена довольно улыбнулась, и сделала фото. Настя вздохнула, и недовольно помотала головой:

— Честно тебе сказать?

— Честно! — еще шире расплылась в улыбке Лена.

— Грязно, и слишком много черных — пожала плечами Настя.

— Ты нацистка! — хихикнула Лена — Ты не любишь черных!

— Я не люблю черных? — деланно удивилась Настя, и тут же заключила — Я не люблю расизм и негров. А если серьезно…да, я не люблю черных. От них постоянно исходит опасность. А моя работа — тебя от этой опасности оградить. Ты же таскаешься по таким местам, где тебя легко могут прихватить! И мне придется сильно постараться, чтобы тебя отбить. А мне это надо?

— То есть ты готова только лишь сидеть на месте, толстеть, наедать задницу и ничего не делать за свою зарплату? — горестно подытожила Лена.

— Да, именно так! — довольно кивнула Настя — Наедать задницу и ничего не делать. За мою — между прочим, и не такую уж великую! — зарплату.

— Триста тысяч в месяц — невеликая? — возмутилась Лена — Да еще и премии, обеспечение одеждой, обувью, питанием и проживанием! И не стыдно?!

— Не-а — ухмыльнулась Настя — Вот совершенно не стыдно! Ты меня втравишь…как там у вас в тусовке это называется? А! В блудняк. И мне прострелят башку. Или чего хуже — толстую задницу, наеденную на ваших буржуйских харчах, и не понадобится мне эта зарплата. Так что давай-ка отсюда валить — вон, уже к нам подтягивается «черный брат».

Она заговорила по-французски, обращаясь к черному как ночь молодому чернокожему с со связкой «золотых» колец на проволоке:

— Чего тебе надо?

— Эй…сестренки! Купите кольца! Золотые! Точно, стопроцентно золотые! Дешево! Всего по двести ойро отдам!

— Пошел в жопу — ласково ответила Настя, и подхватила руку недоумевающей Лены, которая по-французски не в зуб ногой.

— Ты чо, сука, как со мной разговариваешь, белая сука?! — негр вихлялся и махал руками еще энергичнее чем в самом начале разговора, а еще — вопил так, что наверное его было слышно на самой верхушке Эйфелевой башни, у подножия которой они с Леной сейчас бродили. Через несколько секунд стало совершенно ясно — чего он так раскричался. Будто из воздуха материализовались еще трое чернокожих — толстогубых, будто вымазанных ваксой. Они лоснились и блестели, как начищенные сапоги, и пахло от них мускусом, чем-то звериным. Говорят, что это животное начало в чернокожих стало нравится некоторым рафинированным европейским дамочкам, считающим, что чернокожие парни априори неутомимые любовники. Дамочек возбуждает и этот звериный запах, и грубость любовников, и мысль о том, что те, такие правильные, такие добропорядочные вдруг окунаются в самую что ни на есть помойку, отдаваясь «полулюдям», «полузверям». И наслаждаются своим падением, прикосновением к запретному плоду.

Настя никогда не была такой женщиной, более того, после работы нелегалкой за рубежом она испытывала стойкую неприязнь к чернокожим, хотя никогда бы этого не высказала прилюдно. И это притом, что ее воспитали в духе интернационализма, воспитали на книжках вроде «Хижины дяди Тома» и про негритенка Максимку! Но жизнь показала, что все очень даже непросто. И что этим вот толстогубым парням доверять нужно в последнюю очередь. Уж очень они не любят белых. И вообще — никого не любят кроме себя, таких красивых, сильных, крутых — пока не надавали по заднице. Расизм? Наверное, да. Но вот посмотришь на этих парней, которые вьются вокруг Эйфелевой башни и пытаются что-то впарить туристам, а при возможности — их еще ограбить, избить — и сразу делаешься немного расистом.

Настя оглянулась в поисках копа, но как это всегда бывает в любой стране мира — коп, который вроде как мелькал где-то на горизонте, испарился, будто его и не было. Ни один полицейский мира не в восторге от того, что ему придется влипнуть в разборку каких-то там прохожих. А если к этому добавить правило, по которому черный всегда прав, что бы не произошло, то положение того же копа становится еще на порядок отвратительнее Он должен поддерживать порядок, но одновременно никак не ущемить права черных делать то, что они хотят. Стоит огреть такую вот мразь дубинкой — за дело огреть — и тут же тебе вчинят иск на сотни тысяч ойро за то, что ты обидел несчастного черного парня. А то, что этот парень мошенник, вор и грабитель — никого по большому счету не интересует.

— Пойдем, Лена! — Настя ускорила шаг, и Лена покорно потащилась за ней — как вагончик за паровозом. Увы, спокойно уйти им не дали. Один из черных — огромный толстый парень ростом под два метра умудрился уцепиться за руку Лены, и теперь служил самым что ни на есть натуральным якорем.

Второй, тот самый, с кольцами — схватился за рукав куртки Насти и начал быстро, брызгая слюнями втирать что-то про то, что обе белые суки по жизни должны им, любимому богами черному народу, а потому пускай вытряхивают карманы с целью компенсации черному братству за утерянную в процессе рабства невинность и надежду на лучшее.

Настя ничего вытряхивать не стала. Резкий, короткий, невидный удар в печень заставил губошлепа согнуться, а потом он упал и замер на плитах мостовой в позе эмбриона. Толстяк, схвативший Лену успел только вытаращить глаза. Но следом упал и он — после жестокого пинка в пах и коленом в переносицу.

— Бежим! — Настя схватила оцепеневшую Лену за руку и они помчались прочь, подгоняемые свистками полицейских. Интересно было то, что когда Настю и Лену остановили и едва не избили — ни одного полицейского рядом не было. Стоило завалить двух гадов — тут как тут, появились, будто из-под земли!

Подлые твари. Толерантные! Девчонок, которые сумели себя защитить — в кутузку. А черных, устроивших вымогаловку прямо под Эйфелевой башней — пальцем никто не трогает. Жалкая нация! Гнилая! То-то они Гитлеру сдались просто-таки с радостными криками.

Они бежали что есть сил минут пять, углубляясь в центр Парижа. Свистки позади них уже затихли, но девушки бежали и бежали, пока Лена, тяжело, со свистом дыша, не сообщила Насте, сгибаясь в три погибели:

— Меня щас вырвет! Я больше не могу!

Настя кивнула, и остановилась рядом, оглядываясь по сторонам. В принципе они уже хорошо отбежали, можно сказать — запутали следы. Но…береженого бог бережет, а не береженого — конвой стережет, как любил говорить Карпов. Хмм…любил? Он и сейчас любит. Только там, далеко, в другом мире.

— Нужно уходить — потребовала Настя, у которой просто-таки звенел в голове красный сигнал опасности — Давай, потихоньку! Не можешь идти — я тебя понесу.

— Сама! — Лена сделала еще несколько глубоких вдохов и заковыляла дальше — Вот что значит забросить фитнес!

— А я тебе говорила — хмыкнула Настя, принюхиваясь и оглядываясь по сторонам. Пахло дымом, и ей показалось, что откуда-то доносятся крики. Минут через пятнадцать она поняла — откуда идут эти крики, ранее почти полностью терявшиеся между старыми домами. Сделав очередной поворот за дом на перекрестке, они буквально напоролись на колонну людей, одетых в желтые жилеты. Те вопили что-то неразборчивое, вроде как кляли правительство и лично Макрона. На плакате одного из парней — «Макрон уходи!» У другого — «Маню пошел вон!» и все в таком духе. Где-то завывали сирены, люди вопили, радостно хохотали, свистели, завывали — шла нормальная повседневная жизнь Парижа.