Маги и мошенники - Долгова Елена - Страница 12

– Сколько они обещают? Двадцать серебряных марок? У нас даже мечей нет. Разве что самострел смастерить…

Торговец, уже распрощавшийся с монастырским управителем, завязывая кошелек, непочтительно заржал.

– Медвежатники… Хотите завалить Трузепоя?

– Ты что-то хочешь предложить, ослятник?

Заводчик мулов довольно осклабился:

– Сразу понял, что вы не здешние, дороги Церена вымощены дураками.

– О чем это ты, почтенный? – разом насторожился Ладер.

– Вы не первые, кто попытался срубить легкие денежки в Поэтере. Первым за это дело брался наш лейтенант стражи, как первому, ему, должно быть, повезло больше всех – старину Андреаса медведь гнал до самых городских стен, так что мокрая задница героя мелькала навроде штандарта битого полка. Второй был из благородных, тут неподалеку имение фон Финстеров. Барон сам – вылитый медведь, но старине Трузепою это не помешало, пока он драл господина барона, слуги фон Финстеров всадили в косматого с десяток арбалетных болтов, только все болты ломались как соломинки. Говорят, кто-то из этой компании промазал и вместо Трузепоя самого господина барона и подстрелил, только медведь так обработал благородные останки, что правды теперь все равно не узнаешь. Монахи пытались пугать зверюгу молитвами и псалмами, но медведь от них только жиреет и наглеет. Потом была мода на девственниц…

Лакомка оживился.

– Это как?

– Отцы из обители св. Регинвальда объявили, что медведь – кара господняя за грехи наши и победить его, стало быть, может только дева пречистая…

– Ну и?..

Мулоторговец неопределенно хрюкнул и почесал кончик толстого носа:

– А никак. Девственниц не нашлось.

– Не может быть!

– Еще как может. Я бы свою дочку на такое ни в жизнь не отпустил. Как монахи о деле с суровостью объявили, так девки, кто покраше – замуж выскочили, кто побойчее – те в шлюхи, а прочие попрятались.

Лакомка с силой ударил кулаком по дубовой крышке стола:

– И ни одной?!

– Ни одной, – печально подтвердил торговец.

Друзья помолчали.

– Пошли отсюда, друг Хайни.

Они вывалились под жаркое солнце полудня. Чистая улица покачивалась под ногами как палуба корабля.

– Что скажешь, друг?

– Безнадежное дело.

Хайни привалился спиной к стене кабака, потер шрам на месте отрубленного некогда уха и вздохнул. Потом хлопнул себя кулаком по лбу.

– Дрот святого Регинвальда!

– Не богохульствуй подле стен монастыря, тупая башка.

– То, что уже случилось, куда как хуже богохульства. Глянь-ка. – Он приоткрыл подвешенную к поясу котомку.

Лакомка отшатнулся.

– Ты украл питейный рог святого Николая!

– Тихо, не ори, я и сам не знаю, как это приключилось. Когда этот брат Медардус отвернулся, чтобы достать зуб великого еретика, у меня рука поднялась и – хвать! И за пазуху. Ночью, когда все спали, в котомку переложил. Потом забыл о нем и сейчас только вспомнил.

Рихард в который раз вцепился в собственную бороду, выдирая ее клочьями.

– Ты, помесь свиньи с отродьем ростовщика, помет бешеного хряка, жаба, поселившаяся в нусбаумском болоте! Ты – кровь скупердяя, пущенная в полнолуние, ты вошь в бороде святого Иоанна! Да поразит тебя проклятие вечного похмелья и чирей на носу…

– Заткнись, пивное брюхо. Никто не поверит, что я провернул такое в одиночку. Соображаешь, чем дело оборачивается?

– Тех, кто тащит святые реликвии, пусть даже и апокрифической природы, не вешают.

– Правильно, за такое либо четвертуют, либо в масле варят живьем. А теперь – лезь в котел с малом заранее, приятель, или слушайся меня.

– Бежать надо.

– У нас лошадей нет – поймают.

– Я нельзя ли этот рог на место положить? Может, пропажи никто и не заметил.

– Медардус нас второй раз в хранилище не пустит.

– Тайком пролезем.

– Поймают. Разве что…

В этот момент, должно быть, сообразительный Хайни Ладер превзошел самого себя, идея, осенившая его, оказалась блестящей словно новенькая монета:

– Убьем медведя. Или хоть попытаемся. Тогда доступ в монастырь снова откроется, положим рог потихоньку назад да и дело с концом.

Лакомка угрюмо скривился и почесал бороду.

– Жить хочу. Я солдат, а не охотник на дьявола.

– Найдем девственницу.

– Их же не осталось в Поэтере.

– Ерунда. Здесь нет, зато в других местах остались. Кто сказал, что девка должна быть местная? Выйдем на дорогу, будем встречать и расспрашивать проезжих…

Лакомка призадумался.

– Чует мое сердце, что затея этакая выйдет боком…

Первая девушка была хороша яркой, горячей красотой, редкостной для западного Церена – крепкие, как яблоки, щеки покрывал свойственный брюнеткам кирпично-смуглый румянец, чистый лоб золотился ровным загаром, блестящие, цвета воронова крыла, волосы ровными волнами ниспадали из-под крахмального чепчика. Талия у красавицы была тонкой и гибкой, тесная шнуровка выгодно подчеркивала аккуратный бюстик.

– День добрый, славная девица!

Славная девица пристойно улыбнулась, обнажив острые зубки и представилась Гирмундой.

– Не будешь ли любезна, красавица, поучаствовать с нами в богоугодном деле? – расцвел улыбкой Ладер.

Рихард Лакомка серьезно закивал.

– Не подумай чего дурного. Святое дело, как раз под стать такой красавице!

– Не расскажите ли, добрые люди, в чем же именно заключается богоугодность этого деяния? – поинтересовалась дева.

Хайни набожно закатил глаза.

– Наша тетушка, святой жизни женщина, не чая избавления от многолетнего недуга, именуемого прострел, обратилась к сестрам обители святой Гирмунды и было ей дано знамение… Да, знамение.

– Объясните попроще для простой девушки.

– В общем, монашки сказали моей тетке, пусть земля ей будет пух… то есть, я хотел сказать, долгие ей лета, моей тетушке. В общем, сказали, что поправится она, если найдется непорочная девица именем Гирмунда, которая с молитвой трижды обойдет вкруг крепостных стен Поэтера.

– Ну и? – кокетливо спросила красавица.

Лакомка густо покраснел.

– Ну…

– Две марки. – нашелся Ладер.

– Право, я не знаю…

– Вход в город, ужин и ночлег за наш счет.

Гирмунда милостиво согласилась, щечки ее раскраснелись, глаза блестели. Хайни нехотя отсчитал въездную пошлину. В зале гостиницы девушка проворно утроилась за столом.

– Я люблю пирог с поросенком.

Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:

Гирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.

– Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, – буркнул Хайни, – и не вздумай по дороге…

Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.

Остатки вина друзья допивали в одиночестве.

– Знаешь, – сказал Лакомка другу, – мне будет жаль, если медведь ее съест.

– Он не ест девственниц, – авторитетно возразил Хайни.

Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:

– Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая… У нее глаза, как лиловые маки.

– А рог?

– Обойдется как-нибудь…

– Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.

Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру, и смутно было на душе.

– Пора.

– Может, утра дождемся?

– Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.