Маги и мошенники - Долгова Елена - Страница 11

Людвиг остался один. Он помедлил, собираясь с мыслями, а потом грустно покачал головой.

– Все течет, все изменяется, по воле императора или нет – какая нам, в сущности, разница? Меняется сам Гаген, и дай Господь, если в лучшую сторону.

Фон Фирхоф повернулся и вышел. Дождливый рассвет занимался за стрельчатым окном пустого кабинета императора.

Глава V

Сага о медведе

Хайни и Лакомка. Окрестности города Поэтера, Церенская Империя.

Нежно-голубое, цвета лучшей эмали небо накрыло окрестности, словно перевернутая миска, маслянистый диск солнца, казалось, таял в зените. Сыпучий песок дороги, обрамленный нежно-зеленой травкой, еще хранил почти сгладившиеся ямки следов – конских, ослиных и человеческих. Тишь знойного безветрия не нарушало ни единое дуновение, только в придорожных кустах надсадно кричала птица. Вдоль по дороге медленно брели двое путников, припорошенных пылью до самых бровей, один из них – белобрысый крепыш Хайни Ладер – жевал на ходу соломинку, второй – Рихард Лакомка, чернобородый верзила с изрядным брюшком – цепко озирал окрестности.

– Прощай, Нусбаум. Прощайте, неблагодарные нусбаумские толстосумы. Есть хочется, ежа бы съел. Вместе с колючками, – буркнул он, с интересом прищурившись на светило.

Хайни нехотя отозвался:

– Дойдем до города – там и поедим.

Иволга на всякий случай перепорхнула подальше, в кустах испуганно затаился маленький ежик. Дорога пошла под уклон, лес кончился, уступая место широкому лугу. Серебряная река ласково обнимала поле, рассекая надвое город.

Город, судя по надписи над воротами, назывался Поэтер и разительно отличался от Нусбаума, аккуратная стена, не очень высокая, но в хорошем состоянии, окружала скопище опрятных домов. Город платил налог монастырю св. Регинвальда – белая громада монастырских построек высилась рядом.

Привратник городской стражи, по виду и акценту – из альвисов, остановил Ладера резким окриком, требуя пошлину за вход:

– Пошли вон, оборванцы. Безденежных пускать не велено.

Друзья попятились. Тонкий ручек более состоятельных пришельцев обогнул их, упрямо устремляясь в ворота.

– Пойдем отсюда, прогуляемся.

Они свернули в сторону и устало побрели вдоль стены. Через каждые сто шагов ее украшали аляповатые изображения Святого Треугольника. Кирпич местами осыпался.

– Может, попробуем?..

Хайни поставил сапог в одну выбоину, нащупал другую и подтянулся на руках.

– Перелаз это не вход, за него пошлину не берут.

Он как следует устроился на гребне стены, ожидая, пока вскарабкается грузный Лакомка.

Города Империи не отличаются чистотой, но Поэтер в этом отношении оказался приятным исключением. Улицу, по которой шли бывшие наемники, только что подмели. Горбатый седой метельщик как раз заканчивал свою работу. Он остановился и с невежливым любопытством уставился на незнакомцев. Потом махнул рукой и вернулся к прерванной работе:

– Медвежатники…

– О чем это он? – поинтересовался Ладер.

– Сейчас узнаем… Эй, почтенный горожанин, на что ты намекаешь?

Смущенный метельщик измерил взглядом ширину лакомкиных плеч и ответил чуть более вежливо:

– Всем об этом рассказывать – дня не хватит. Сходите до монастыря св. Регинвальда, добрые люди, спросите брата Медардуса, а уж он вам объяснит. Может быть, и работу даст, – добавил горбун с двусмысленной улыбкой.

Улица дальним концом упиралась прямо в ворота монастыря. Над скопищем построек из белого кирпича возвышался остроконечный купол храма, крытый красной черепицей. Лысоватый, с горящими глазами, глубоко упрятанными под выпуклые надбровные дуги, брат Медардус встретил посетителей без особой приязни.

– Готовы ли вы послужить богоугодному делу, чада мои? – спросил он без предисловий.

Лакомка замялся, намереваясь выспросить о сути служения, но более сообразительный Хайни ловко ткнул его кулаком в бок. «Молчи».

– Готовы, святой отец!

– Да хранят вас все святые, ибо ужасный медведь Трузепой вот уже два месяца опустошает окрестности Поэтера. От поступи его содрогается земля, шерсть его густа, а шкура его столь прочна, что ее не берут мечи и копья, чудовище это похищает людей, коров, свиней, овец, младенцев, разоряет ульи и овчарни, оскверняет огороды и дороги, подкапывает устои мостов…

Лакомка вцепился в собственную бороду и незаметно пнул ногой невозмутимого Ладера. Тот даже рыжей бровью не повел.

– Мы пришли издалека, проделали трудный путь, узнав о беде Поэтера, святой отец, не приютите ли вы на ночь двух странников, идущих на смертельно опасный подвиг?

Монах, почувствовав подвох, сурово нахмурился.

– Вам дадут место в странноприимном доме. Не желаете ли исповедаться, чада мои? Ваш путь темен, ваши плечи осыпаны прахом суеты, а души, должно быть, изнемогают под грузом прегрешений.

– Охотно, святой отец. Перед самой битвой, дабы не успели мы накопить нового греха. А поначалу узнать позвольте, нету ли в обители редкостных реликвий, благостное влияние которых поможет управиться с медведем?

Брат Медардус подозрительно уставился на бывших солдат армий Гагена и Гизельгера, но честная, широкая физиономия Хайни Ладера не выражала ничего, кроме благочестия.

– Ступайте за мной. Но не вздумайте осквернять святые реликвии прикосновением, а попросту – держите язык на привязи, а руки подальше от сундуков.

Хранилище располагалось в просторной палате, многочисленные поставцы и лари рядами выстроились подле стен. Монах чувствовал себя здесь как рыба в воде.

– Amat victoria curam[3]. Реликвии, чада мои, – проникновенно произнес брат Медардус, – делятся на две разновидности, рекомые «истинная» и «апокрифическая». К истинным относятся те, святость которых не подлежит сомнению, к примеру, малая фаланга мизинца св. Регинвальда или стоптанный башмак св. Иоанна. Святой же Никлаус в пору странствий своих владел вон той кольчужной перчаткой…

Рихард Лакомка с недоумением воззрился на бесформенное мятое скопище мелких стальных колец, выставленное в особом ковчежце, и спросил:

– Правая перчатка или левая?

– Правая, – не задумываясь ответил Медардус и продолжил как ни в чем не бывало:

– К разряду реликвий апокрифических относят те, которые при ценности несомненной святость имеют сомнительную, как-то серебряный питейный рог, владение которым ошибочно приписывают св. Никлаусу, чернильница, коей св. Иоанн поразил беса, явившегося ему в образе куртизанки прельстительной и пышной, зуб злого еретика Адальберта, который могучей дланью своей вышиб св. Регинвальд…

– Святой отец, – почтительно вмешался Ладер. – могу я поближе осмотреть зуб столь великого грешника? Не сомневаюсь, поучительное это будет зрелище.

Монах нехотя повернулся к друзьям широкой сутулой спиной и потянулся к поставцу. Когда он обернулся спустя полминуты, круглая загорелая физиономия Хайни довольно сияла. Медардус недовольно насупился и ткнул коробочку с желтым клыком неизвестного происхождения едва ли не в самые носы наемников.

– Адальберт сей, рекомый Хронистом, мерзостный зубоскал был и злоязычный богохульник. Semper percutiatur leo vorans[4].

Лакомка и Ладер не вполне поняли монаха, но на всякий случай осенили себя знаком треугольника и набожно, в один голос произнесли:

– Да будет так…

– Ну а раз так, то хватит бездельничать, таращиться и праздно шататься, испытывая терпение Господа.

Посуровевший Медардус упрятал подальше футляр с зубом и без лишних церемоний вытолкал друзей за дверь.

Ночь в странноприимном доме прошла спокойно, но голодно – скудный ужин паломника состоял из вареного ячменя.

Утром недовольные наемники, пересчитав оставшиеся после Струса медяки, заглянули в трактир. Несмотря на летнюю жару, огонь в большом камине полыхал вовсю, мальчик-слуга вращал вертел, в углу разбойного вида продавец мулов торговался с отцом-келарем монастыря. Через час пьяный Хайни угрюмо размазывал пивную лужицу на крышке стола – пятно податливо приняло форму вставшего на дыбы медведя.