Царевна-лягушка для герпетолога (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 27

Пояснение про болота и какие-то древние деревья, понятное дело, умножило количество моих тревог. Мало мне было выползней из Нави. Но обитательницы озера, которое не миновать, занимали меня сейчас куда больше.

— А эти русалки, часом, не родственницы Василисы? — уточнила я негромко, опасаясь, что нас услышит Иван.

Впрочем, того вновь слишком увлекли ботанические наблюдения. По его словам, в плане растений здешний гербарий содержал тысячи краснокнижных и уже исчезнувших видов.

— По материнской стороне — да, — подтвердил мое предположение Лева. — Но нам с твоим братом от этих девиц красных все равно лучше держаться подальше.

Я понимающе кивнула, вспоминая все, что знала о девичьих плясках у заветных озер и о лебяжьей стати подательниц благодатных ливней, чарам которых не мог противиться ни один мужчина. Вот только одно дело знать, а совсем другое — убедиться в истинности преданий воочию.

Предатель-клубочек, в траве похожий на шустрого мышонка, лихо с разбега одолев горушку, закатился на крутой берег, поросший березами и плакучими ивами, и нашим глазам открылось зрелище невероятной, завораживающей красоты.

Потомки кудесников, ходившие тропами тонких миров, которые и сложили волшебные сказки, против истины нисколько не погрешили. Более того, у них просто не хватило слов, чтобы описать чарующую грацию и мягкую плавность движений плывущих в хороводе вещих прекрасных дев. Никакая «Березка», никакие солистки Большого театра не смогли бы подобное повторить. Да и как им повторить, коли русалки аки посуху двигались по воде, а в середине их хоровода ввысь поднимался сияющий поток, превращавшийся в вышине в облака. Что-то похожее я наблюдала в танце Василисы, но все же не просто так Левушка обмолвился, что по отцовской линии она — человек.

С такого расстояния мы почти не различали лиц. Только видели летящие по ветру в такт движениям распущенные волосы цвета липового меда да белые длинные рубахи, сотканные то ли из яблоневого цвета, то ли из шерсти искупавшихся в Молочной реке солнечных коней. А еще над озером разносилась песня: многоосная, протяжная, подобно могучей реке расходящаяся сотней ручейков-подголосков и вновь сходящаяся в едином потоке.

Слов я разобрать не могла, но понимала, что поют сестрицы о благодатных ливнях, которые оросят поля и дубравы, даруя жизнь всему, к чему прикоснутся. Мне захотелось подтянуть, примкнуть к хороводу и кружиться на этих берегах до скончания веков, пока солнце каждый день восходит на небо, пока вершит свой путь Земля.

Вот только, глянув на моих спутников, я поняла, что с дождями русалки справятся, пожалуй, и без меня, а в моей жизни существуют более важные вещи.

Пока я любовалась пляской русалок, Иван и Лева времени не теряли. Спустившись по пологой тропке к самой воде, они пробирались в сторону топкого берега, возле которого вели пляску русалки. Двигались оба с рассеянной грацией сомнамбул, на лицах застыли блаженно-глуповатые улыбки. Почти как у полудурка дива. И ладно бы чарам поддался один Иван, до конца не оправившийся после купания в Молочной реке. Но чем и о чем думал мудрый вещий Лель? Впрочем, он тоже был мужчиной.

— Эй, вы куда? — окликнула я моих очарованных странников.

Никакой реакции. Позвала по именам — даже ухом не повели, будто я — пустое место. Следовало срочно придумать что-то более радикальное. Если просто стоять и смотреть, друг и брат окончат самое малое на дне кипучего омута, а то и просто обратятся в круторогих туров или трухлявые пеньки. Тем более что русалки их увидели, изменив движения пляски, сделав их более призывными.

Ну уж нет! Твари болотные! Не возьмете! Да и что особенного в этой их пляске? Я не хуже могу. Ведь наверняка под рубахами чешуйчатые хвосты прячут. А с хвостом каждая дура сумеет. Да и лица, если приглядеться, у них рыбьи: глаза пустые, зато зубы острые, как у щуки. Раскрасавицы, да и только. Хорошо, что, полюбив смертного, они превращаются в обычных женщин, сохраняя лишь невероятную грацию и стать.

Я решительно распустила косу, расстегнула браслеты, сбрасывая рукава, и развязала пояс, отпуская подол, который с джинсами подвязывала на манер туники. Штаны с кроссовками я тоже решила снять. В отличие от русалок, ноги я прятать не собиралась.

Выбор песни тоже не заставил себя ждать. Русальная тут явно ни к чему: сестриц я бы призвала лишь для того, чтобы в космы вцепиться и глаза выцарапать. Хороводная или протяжная тут пока тоже не годятся. Как ни изворачивайся, а повторить текучий, стелющийся шаг русалок я не смогу. Поэтому для начала, обругав парней ядреной частушкой, в которой высказала все, что думаю об их легкомыслии, я завела забористую плясовую.

Привычно выводя строфу за строфой, я помимо елочек и ковырялочек разбавляла народную пляску такими откровенными движениями, что, увидь меня старые поборницы традиций, самое меньшее — ворота дегтем вымазали бы. Не забывая призывно покачивать бедрами, я то вскидывала голову, отбрасывая назад распущенные волосы, то вздымала руки, подчеркивая почти не скрытую разошедшейся рубахой грудь.

Сначала Ваня и Лева просто обернулись, потом замерли, точно два ослика, недоумевающие, какой из двух стогов сена выбрать. Я продолжала плясать, выплетая босыми ногами дорожку и словно невзначай задирая подол выше середины бедра. Да о чем говорить? Я бы нынче не постыдилась рубаху скинуть и продолжать нагишом.

Но этого не потребовалось. Иван и Лева, как по команде, повернулись спиной к озеру и направились ко мне.

Увидев их затуманенные страстью глаза, я испугалась едва ли не больше, нежели в ту ночь, когда с дудочкой в руках защищала Василису. Такого поворота мой план не предусматривал. Да и не существовало никакого плана. Издав нечленораздельный вопль, я бросилась наутек, моля лишь о том, чтобы меня нагнал не Иван. Лучше уж в болоте потонуть или достаться на обед выползню из Нави!

Но много ли босиком да с длинным подолом набегаешь? В тот миг, когда меня с азартным воплем охотника подхватили и сгребли в охапку чьи-то руки, я намеревалась драться до последнего. Однако, разглядев светлые взъерошенные волосы и белесоватые брови Левы, почему-то не только передумала, но и стала отвечать на становившуюся все более уверенной и требовательной ласку.

Руки Левушки подрагивали от возбуждения, от тела исходил жар. Я чувствовала себя свирелью или флейтой, готовой исполнить самую лучшую песню, и только млела, постанывая от удовольствия. Кажется, я ждала этой минуты почти всю свою более или менее сознательную жизнь. Даже с Никитой закрутила по большому счету для того, чтобы раззадорить и привлечь внимание застенчивого друга детства. Но хотя губы Леля источали аромат яблонь нашего мира и имели вкус здешнего молочного киселя, прокравшаяся сквозь сладкий морок мысль о том, что все происходит не на самом деле, а под властью волшебства поганых русалок, вмиг свела всю радость на нет. Сердце наполнилось такой горечью, что и за год не выплакать, а поцелуи и ласки мигом сделались пресными, точно жеваная резинка.

Поэтому, когда на нас налетел разгоряченной погоней Иван, я почувствовала настоящее облегчение. Видимо, на этот раз брат очухался быстрей. Во всяком случае того, чего я опасалась, он учинять надо мной не собирался.

— Эй, Лева, ты чего? — прозвучал над ухом изумленный возглас брата. — Машка, так это ты, что ли, там перед нами подолом крутила? Ну и стыдобища!

Тоже мне поборник нравственности нашелся. На себя бы поглядел!

— А что мне делать оставалось? Смотреть, как вас эти вертихвостки чешуйчатые оприходуют и ласково утопят? — обиделась я, отпихивая Леля и поправляя совсем раскрывшийся ворот и задравшийся подол.

А ведь когда Лель нежно вел рукой по внутренней поверхности бедер, поднимаясь все выше, я даже не пыталась сопротивляться. А теперь он, освободившись от чар, испуганно отстранился, пытаясь понять, до какой степени утратил разум и какие границы перешел. Потом не придумал ничего лучшего, как накрыть меня ветровкой, будто сам только что не пытался меня последней рубахи лишить.