(не)хорошая девочка (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 27

Соня молчит и сама, в кои-то веки не рыпаясь, просто положившись на Вадима. Можно отвезти её хоть в лес — она вряд ли удивится. По бледному лицу видно — девушка готова к самому паршивому варианту.

Сам Дягилев усаживается в её ногах, с которых уже стащил кроссовки, опускает её стопы на собственные колени. И неуемные пальцы тут же начинают едва заметно скользить по лодыжкам Сони. И хотел бы прекратить, а не прекращается. Ну, если она лягнет и выпишет Дягилеву пяткой в нос — это будет в принципе даже заслуженное возмездие.

— Куда едем, Вадим Несторович? — оборачивается к Дягилеву с водительского кресла Борис.

Варианта два на самом деле.

Можно отвезти девчонку к себе домой, вызвать врача туда.



Можно отвезти её в клинику, и на некоторое время оставить девушку в покое. Клиника ближе, но самому Вадиму нравится больше первый вариант. В конце концов, он будет держать руку на пульсе эффективнее. И девушка будет ближе и доступнее, это крайне важный фактор. И посмотрим, куда она денется на территории Вадима, и как заерепенится там…

И все-таки…

Вадим косится на бледное лицо зайки. Она будто дремлет, изредка приоткрывая глаза. Слабая, хрупкая, измученная…

И невозможно безучастно на это смотреть. Сейчас она положилась на Вадима, рассчитывает на его поддержку.

А ведь если Дягилев хочет заполучить эту конкретную зайку в свои цепкие лапы — методы придется менять. Нахрапом с ней ни черта не выходит, даром что она пластичная как глина. Все равно норовит выскользнуть, не даться, взбрыкнуть.

Значит…

Значит — в клинику.

18. Слезой исходит горе

Просыпаюсь я в светлой комнате — даже по примерному интерьеру опознаю интерьер частной больницы. Первое что я вижу — Маринку, свернувшуюся на диване калачиком. Волосы цвета жвачки очень колоритно разметались по зеленой обивке дивана. Кто-то сердобольный принес Маринке плед, и Петрова, явно не просыпаясь, завернулась в него как в рулетик.

Мне зверски хочется пить, и так кстати на тумбочке рядом с кроватью находится графин с водой. Правда пока я наливаю — я роняю у графина пробку, и Маринка совершенно ожидаемо просыпается. Недовольно морщит заспанную мордашку и, не вылезая из пледа, садится на диване в позу лотоса. Получается этакий вигвам из одеяла и торчащей оттуда головы. Вот как хотите, а я нахожу это зрелище ужасно прикольным. Хихикаю, но тихонько и в душе. Лучшая подружка, все-таки.

— Выспалась? — иронично интересуется Маринка. — Ты как? Оклемалась?

— Наверное, — я чуть пожимаю плечом, припоминая события вчерашнего вечера.

Честно говоря, не скажу, что я дофига всего помню. В какой-то момент меня просто вырубило, я уснула, и даже сейчас ощущаю легкую ватность во всем теле.

Помню Дягилева. И рада бы не помнить, но за последние сутки я настолько плотно познакомилась с Вадимом Несторовичем, что вряд ли можно предположить, что еще позавчера я даже не знала его в лицо.

Меня, кажется, обкололи успокоительными. Потому что я какая-то адски спокойная сейчас. Или это магия присутствия Маринки, которую я не боюсь и которая точно не будет мне мозг выносить?

— Напугала ты нас вчера, — ворчит на меня подружка, слезает с дивана и прыгает в ноги моей кровати. — Меня этот твой Дягилев замучил, расспрашивая, часто ли у тебя случаются обмороки.

— Примерно с той же периодичностью, как в моей жизни начинается непрерывный капец. — Я перебираюсь поближе к Маринке, а потом вообще внаглую ложусь к ней на колени. Ужасно хочется. Маринка смеется и треплет меня по затылку, устраивая на голове еще больший шухер, чем у меня был.

— Дурища ты какая, Афанасьева. Вот не могла со своим Дягилевым переспать, пока меня нет, отмучиться и на свободу с чистой совестью.

— Не говори фигни, а, — настала моя очередь ворчать. — Мне с ним нельзя. Меня после этого папа четвертует.

— Сонька, необязательно рассказывать папе, с кем ты переспала пару разиков, — деловито сообщает мне Маринка “великую истину”. И это на самом деле правда, но меньше всего мне сейчас хочется думать о том, с кем мне переспать. Лучше просто поспать, а потом поспать еще раз.

Капец, сколько Дягилев вообще берет на себя. И охранника приставил, и в больничку привез, явно частную, и… Блин. Я надеюсь только, что он не рассчитывает, что я брошусь ему на шею от благодарности. Я лучше отдам деньгами, хотя это и… Вытрясет большую часть моей стипендиальной заначки на черный день. А черный день меж тем никак не хочет закончиться.

Не хочу ни о чем думать. Не хочу. А надо! Кто за меня решит мои проблемы? Вадим Несторович? Ой, да, я даже знаю, чем он с меня спросит «возврат долгов».

— Ты как, кисуля? Оклемалась? — мягко спрашивает Маринка, поглаживая меня по плечу.

— Вы, наверное, издеваетесь, — недовольно бурчу я. — Один прицепился ко мне с зайкой, вторая с кисулей.

— Ну, прости, дурной пример заразителен, — Маринка самым наглым образом ржет. — Я теперь Ваню только вареником и зову. Достал со своей конфеткой.

— Ваню? — я скосила глаза на Маринку. — Уже Ваню?

— Я тебя умоляю. Называть мужика не по имени-отчеству — тоже мне великое сближение, — Маринка хихикает, с превосходством глядя на меня. — Ладно бы я сына ему родила, вот это было действительно достойно твоего “Уже”.

— За сутки сына родить еще умудриться надо.

С Маринкой хорошо. Хорошо переплетаться с ней пальцами, хорошо ни о чем не думать. Вот она — мой друг. Надежный, неизменный и безумно крутой. Вот сейчас вроде учебный день, и где она? На парах? Нет, тут, возится со мной. А между тем, её за прогул без важной причины наша деканша натянет. Сейчас, без неё, я бы, наверное, помирала от тоски и безысходности.

— Дягилев сказал, что дня три тебе здесь обеспечено, а если ты вздумаешь сбежать и отсюда, то он тебя найдет и все-таки отшлепает. Ему, мол, прям до смерти хочется это сделать.

Самое правильное тут сказать, что он офигел и не пошел бы он на фиг, а я по-прежнему валяюсь головой на коленях у Маринки и давлю дурацкую смущенную улыбку.

Ненормальная я какая-то, вот правда. Ко мне подкатывает пошляк и извращенец, пыль в глаза пускает всячески, а я вроде и не ведусь на ту пыль, но плыву все равно самым лютым образом.

— Три дня, — задумчиво повторяю я.

Три дня тишины, три дня без Баринова. Хорошо звучит. Пока не думаешь о том, что эти три дня мне будет нечем занять, кроме мыслей о произошедшем. Об отце. О Баринове, в том числе. До сих пор паршиво от того, как мерзко все вывернулось наизнанку. Полгода ходил вокруг меня, не совершал ненужных поползновений, держал за ручку, водил на выставки и в театры. А потом…

— Лучше неделю, на самом деле. Так врач сказал.

— За неделю прогулов меня Вознесенская закопает в клумбе. И даром что ноябрь.

— Вот и я Дягилеву сказала, что неделю ты тут не вы держишь, — хмыкает Маринка. — Видела бы ты, как он глаза закатил. Затылок, наверное, увидел изнутри.

Вадим…

Боже, какой же сумбур у меня начинается в мыслях, только при произнесении его имени. Мысленно!

Я помню, что он собирался уйти. Я его заколебала своими выходками. Я не скажу, что это было плохо, это было бы на самом деле, с одной стороны, большим облегчением, с другой стороны, именно Дягилев приводил меня в сознание. Именно он привез меня сюда, а судя по обстановке я пролеживаю бока не в муниципальной больничке, а в очень не плохой частной клинике. Это безумно странно, что он так вокруг меня скачет. И зачем бы это ему нужно, кроме как для развлечения?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Кстати. — Маринка-коза, все-таки заставляет меня убрать голову со своих колен, спрыгивает с кровати и шагает к тумбочке, выдвигая ящик. — Он убедительно просил передать тебе это.

На кровать передо мной ложится… Угадайте с двух раз, что? Правильно, черная заячья маска. Та самая, которую я забыла в его машине. Та самая, в которой он вывел меня из гостиницы Баринова, ставшей моей ловушкой. Та самая — от вида которой меня начинает колотить жаркая дрожь.