Улей 2 (СИ) - Тодорова Елена - Страница 46

— Я с тобой разговариваю! Отвечай!

Хочет ударить его. Но впервые в жизни ее одолевают странные колебания. Ей, вроде как, страшно. Именно осознание этого на самом дело подталкивает ее к дальнейшему необдуманному действию. Упираясь ладонями в плечи парня, она толкает его со всех сил.

Только он, конечно же, не реагирует, будто жертва нападения. Упирается, как бык. У Евы возникает ощущение, словно она борется со стеной, которую невозможно сдвинуть, сколько ни пытайся.

Когда же мальчишка, вывернувшись из-под напора ее рук, резко вскакивает на ноги, Ева теряет равновесие. Вздрагивает, помимо воли отступая на шаг назад. Пока он, закрывая собой солнце, нависает над ней.

Разъедает глазами.

— Меня зовут Адам, — слишком спокойно, в какой-то мере даже вкрадчиво, сообщает мальчишка. — А ты кто такая, чёрт возьми?

Услышав его имя, Ева мысленно фыркает, потому что вербально она не может сделать ничего. Ее голос куда-то пропал. Но, в любом случае, она решает, что ни за что на свете не скажет ему своего имени.

Ни за что!

Поджимая губы, свирепо подается вперед, чтобы, наперекор предсказуемому исходу драки, успеть надавать ему тумаков.

В это самое мгновение непонятно откуда появляется мужчина. Оценивая их боевые стойки, он осторожно опускает ладонь на плечи мальчика.

— Пора домой, Адам.

Они уходят, не оглядываясь. В то время как Ева долго пялится им вслед.

Позже в машине, по дороге домой, впервые допытывается у матери, что значит ее имя.

— Почему меня так зовут?

— Твоё имя особенное.

После такого ответа в голове девочки появляется еще больше вопросов. Выуживая из памяти невнятные бормотания батюшки о первородном грехе, яблоке и змее, испытывает непонятную ей тревогу.

Сегодняшняя Ева, поражаясь перезаливу давних воспоминаний, которые она, скорее всего, не помнила при здравом уме, узнает в том агрессивном мальчишке Титова.

«Боже! Поистине неисповедимы пути твои…»

Но, каким же гадким ребёнком была она сама! У нее это просто в голове не укладывается. Напичканная «от» и «до» проповедями родителей, которые в какой-то критический момент взялись ее уничтожить и создать заново; религиозными баснями батюшки, к которому, как она помнит, их семья наведывалась крайне часто; и регулярным промывом мозга от психотерапевта — Ева прикрывала свои постыдные раны жестокостью. Которая была такой же явственной, как абсолютное зло. Ей не было оправданий, и, по правде говоря, ей так долго было больно, что она перестала их искать. Еве нравилось видеть, как кто-то другой страдает. Она этим упивалась!

Марк Дмитриевич был прав. Он все верно сказал.

«Где Адам? Что ты с ним сделал, папа?»

«Где Адам?»

«В слабом отблеске луны сверкает серебряное лезвие. Стремительный взмах… Капли крови… Адам…»

— Ева, — тихо зовет ее Титов. — Ева? Девочка моя! Что случилось?

Прижимая ладони к лицу, она не способна сохранять спокойствие. Ее тело сотрясает дрожь, которую она не может остановить.

И нужно ли ей это делать?

Возможно, выход один — должно переломать, хоть это и больно.

Неосознанно отталкивает Адама. Загораживается руками, рассчитывая на то, что от него идет этот ужасный дискомфорт. Только легче не становится. Причина, конечно же, внутри нее. Ядовитая змея, которая ползет наружу, выворачивая ее тело наизнанку.

Титов ловит ее и прижимает к себе настолько крепко, что она не может двигаться.

— Тише, тише, тише… — он повторяет это слово много раз, прежде чем она может его услышать.

Ее дыхание надорванное и шумное. Оно звучит дико, заполняя собой все пространство. Пытаясь его контролировать, Ева чувствует саднящую горячую боль в горле и понимает, что, должно быть, сильно кричала и даже не осознавала этого.

— Я здесь, Ева. Я с тобой.

Впервые она не наедине со своими демонами. Поддержка Титова придает ей сил. Она хочет попросить, чтобы он не прекращал говорить. Но ей не удается выдавить ни слова.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я с тобой, Ева.

— Эва…

Она сипит слишком тихо, невозможно разобрать.

— Все хорошо.

— Эва, — повторяет попытку чуть громче. — Титова. Эва Титова.

— Титова, — подхватывает Адам, чтобы она знала — он ее услышал.

Умышленно не засекают время по часам. Его количество неизмеримо сознанием, даже примерно. Ева сидит, прижавшись к твердой груди Адама своим окоченевшим телом, и стучит зубами, пока нервные содрогания пронизывают ее застывшую душу. Дрожь так сильна, что по ощущениям в некоторые моменты кажется, будто с нее сползает кожа.

— Все хорошо, Эва, — хрипит на выдохе Титов, и она чувствует, насколько сильно он сам взволнован ее состоянием. — Я и ты — мы вместе.

В его руках так тепло. Так хорошо.

— Все хорошо, милая. Все хорошо, девочка.

«Хорошо…»

Только…

— Мне плохо и… страшно…

— Это пройдет. Обещаю. Только не сдавайся. Потерпи.

— Хорошо…

— Хорошо.

«Хорошо…»

— Помнишь… ты говорил… раньше… любимая моя гадина… — пересохшие губы растягиваются и приподнимаются в улыбке. — Скажи так.

— Нет.

— Скажи… Это же от души… По-настоящему.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Я никому… не расскажу… и ты не говори. Только между нами… Давай…

— Я люблю тебя, — сжимает крепче, не рассчитав силы.

Дыхание Евы стопорится и обрывается.

— Ева?

Прислушивается, хвала Богу, дышит.

— Блин… Титов, ты таки хочешь, чтобы я померла… Овдовеешь до брачной ночи.

— А ты не сильно впечатляйся тем, что я говорю. Привыкай.

— Нууу… Скажи, как раньше, — продолжает нудить. — Меня это взбодрит и… успокоит…

— Любимая моя гадина, — рычит недовольно.

Ева тихонько смеется, и Адам, после тяжелого выдоха, тоже.

— Ненормальная.

— Сам такой.

— Угу. Точно.

Когда же эта дикая самопроизвольная терапия подходит к концу, Ева прижимается к щеке Титова своей щекой.

— Я не хочу, чтобы ты жалел о чем-то, что было у нас. Потому что ты… мне очень нравишься. Очень-очень сильно, Адам.

На нормальном языке ее чувства такие же объемные, как то самое слово на букву «л», которое Титов не боится произносить. А возможно, даже больше. За рамками.

Глава 45

© Oxxxymiron

День восемьдесят третий.

— Это взрослый… — указывает в сторону широкого экрана Захара.

Но Ева опережает, выкрикивая:

— Тристан!

— Yes! Так ты помнишь?

— Нет. Просто это, вроде как, логично. Он похож на главного героя, — набивает рот попкорном, пока Дашка посмеивается.

В квартире Титовых становится шумно. Девушки занимают большую гостиную, но их щебет, шуточные споры и смех выходят за ее пределы. Терентий Дмитриевич улыбается, когда звуки их присутствия доносятся до стен его домашнего кабинета. Так спокойно и уютно ему становится. И радостно. Адам довольный ходит. Насвистывает и напевает. Много говорит и смеется.

Трудно объяснить, но Адама не беспокоило то, что он отошел на второй план. Ему нравилось видеть, что у Евы глаза светятся от счастья, а голос играет беззаботными нотками.

Она помнила многое о Захарченко. Может быть, все. Они болтали без умолка, что-то вспоминая и торопливо обсуждая. Иногда они ржали очень громко, нормальные девушки так не смеются, и сладости, которые они поглощали в немыслимом количестве, разлетались воздушно-капельно-кусочным путем по ковру, но это их мало заботило. Казалось, вместе они принадлежали только друг другу. Как однояйцевые близнецы. Хотя и это сравнение прозвучало неверно. Отношения Евы и Даши — гораздо больше, чем кровная связь. Очень редкая форма бескорыстной человеческой близости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вчера на их посиделки попали Диана с Софи, и в доме образовался полнейший хаос. Они смеялись до слез и икоты, пока смотрели вместе фильм, который каждая из них ранее не один раз видела. Комментарии девушек и непосредственные замечания Софии сделали известные кадры по-новому впечатляющими.