Няня поневоле (СИ) - Волкова Виктория Борисовна - Страница 40

«Я бы многое отдала за возможность позвонить Сергею. Услышать родной голос, — думаю, в отчаянии прикусывая губу. — А если он тебе не ответит? Что-то не особо его на разговоры тянуло после твоего признания, — ехидно напоминает внутренний голос. — Смирюсь, — отвечаю со вздохом. — Сама виновата…»

За окном проплывает узкий перрон. Что-то объявляет дежурный по станции.

— Бла-бла-бла… скорый поезд… прибыл…

Люди с чемоданами и огромными клетчатыми сумками спешат на посадку. Кто-то, наоборот, встретившись с родными, направляется к автобусу или машинам. Первым делом на стоянке я замечаю огромный черный внедорожник, так похожий на Назаретовский Рэндж.

— Не может быть! — шепчу обалдело. И подскакиваю с места, когда невдалеке замечаю Ступу и Трофима. Лихорадочно осматриваю перрон. Открыть бы окно, позвать их! Но в чудесном ВИП-купе открывающейся фрамуги не предусмотрено.

Зимний вариант, мать вашу!

Неожиданно натыкаюсь взглядом на Сергея. Он тоже рыщет жадными глазами по замедляющему ход поезду. Но пока не видит меня. Приникаю лицом к окну.

Забраться на стол, что ли!

Ощупываю шалым взглядом знакомую фигуру, будто силюсь вспомнить, какой он, мой Назарет.

Выбежать? Броситься к нему?

Замираю, раздумывая лишь долю секунды. Около купе стоят Шмелевы, и просто так выскочить не удастся.

Прислушиваюсь к происходящему за дверью. Слышу раздраженный голос Федора и приглушенный оправдывающийся бас Ильи. Как всегда, говорят намеками. И суть разговора с ходу уяснить невозможно. Да и зачем, если рядом Сергей. Сейчас ворвется в вагон. Наваляет люлей Шмелевым и охране и заберет меня из этого ада.

«Нужно найти сапоги, одеться», — судорожно думаю я, оглядываясь на встроенный шкаф, куда уместились верхняя одежда и багаж. — Некогда! На бегу схвачу пуховик и выскочу в тапках! До Рэнджа и так добегу!»

Всего лишь на одно мгновение выпускаю из поля зрения Назарета. Снова приникаю к окну и аж вскрикиваю от отчаяния. Сергею преграждают дорогу трое полицейских. Благо поезд остановился, и я вижу любимого. Только самой выскочить навстречу не получится.

Вот же гадство!

Во все глаза смотрю на Назарова, протягивающего паспорт патрулю. Он говорит что-то вскользь и тут же встречается со мной взглядом.

Ну, наконец-то, любимый!

Так и стоим, замерев. Полицейский его о чем-то спрашивает, рассеянно листая документы. Назарет так же рассеянно кивает. Отвечает нехотя. Но и отойти не может. Не имеет права. Проверка, мать их…

Кусаю губы до боли, стискиваю пальцы.

— Пожалуйста, скорее, — шепчу, затаив дыхание.

Не отрываясь, смотрю на любимого мужчину. Замечаю на лице маску боли. И сама реву от безысходности. Сергей раздраженно морщит нос и уже собирается рвануть к вагону, когда один из полицейских указывает рукой на здание.

Даже сквозь толщу стекла мне мерещится убийственное «пройдемте!». Двое патрульных становятся по бокам, а один важно шествует впереди. Назарет криво ухмыляется, и мне кажется, я вижу, как играют на скулах желваки.

Сергей что-то говорит своим конвоирам. Они останавливаются. А мой любимый, задрав рукав на запястье, показывает мне браслет. Тяну руку к окну, замечая, как шелковый рукав волной скатывается на предплечье. И прислонив к грязному стеклу бриллиантовый браслет, улыбаюсь сквозь слезы.

Смешно сморщив нос, Сергей кивает. И подгоняемый полицией, бредет в участок. Поезд трогается, увозя меня от любимого. И мне лишь хватает сил кулем опуститься на постель и, зарывшись лицом в подушку, разрыдаться от собственного бессилия. Шмелев входит почти сразу же, как поезд набирает ход, и застывает в недоумении.

— Что случилось, Полечка? — спрашивает удивленно, совершенно забыв свое любимое «Аполлинария».

— Я скоро умру, мы все умрем, — говорю ему сквозь слезы. — И вместо нас будут жить другие люди, которые даже имени нашего не вспомнят. И банк твой переименуют, Федя. Назовут в честь нового владельца.

— Ну и что? — пожимает плечами Шмелев. — Я и сам уже подумываю продать его. Денежки перевести в Эстонию или лучше в Швейцарию. И поселиться где-нибудь в Чинква Терре. Что скажешь, малышечка?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вот только этого мне не хватало! Как меня тогда найдет Назарет? Вы об этом подумали, Федор Ильич? Скорее всего, все заранее обмозговал, дорогой муж. Полиция наверняка вашими стараниями к Сергею прицепилась.

«Не фантазируй, — обрываю саму себя. — Шмелев, конечно, всесилен. Но не настолько же!»

— Нет, Федя, — устало вытираю глаза. — Если ты хочешь от меня детей, то жить нужно в России. Наши дети не должны отвыкать от корней, — всхлипываю и мысленно молю Сергея приехать за мной.

«Найди меня, — умоляю, захлебываясь слезами.

Снова вижу его на перроне. И поднятую руку с браслетом. Осторожно опускаю рукав халата и, обхватив себя руками, опять начинаю рыдать.

— Я умру, мы все умрем. Я, ты, родители! — причитаю, стараясь не выдать истинной причины.

— Ты боишься родов? — догадывается Шмелев. Мыслитель, блин! Да я их принимаю и прекрасно знаю, как проходит весь процесс.

— Нет, — мотаю головой. — Я просто боюсь, что умру внезапно. Лягу спать и не проснусь никогда. Или ты, Федя…

Муж морщится. То ли его раздражает мое неожиданное «Федя», то ли не знает, как поступить.

— Позову-ка я лучше Людмилу, — вздыхает он, поднимаясь. Смотрит на меня внимательно, не двигаясь с места. А я, уткнувшись лицом в подушку, снова реву навзрыд.

— Странно все это, — бурчит он, всплескивая руками, когда моя Люся вбегает в купе. — Вышел лишь на минутку, а вернулся, тут потоп.

— Гормоны шалят, — вздыхает моя любимая доула. — Сейчас лучше пообедать и поспать.

— Я не хочу есть, — сообщаю сквозь слезы. — Ничего не хочу. Я скоро умру, зачем переводить продукты?

— Вы можете позвонить в ресторан, где сделали заказ? — серьезно спрашивает Шмелева Люся и, не дожидаясь ответа, дает указание. — Попросите у них для Линары куриный бульон и паровые котлеты. Ей сейчас нужна легкая пища. И немножко успокоительного.

— Да-да, конечно, — кивает Федор Ильич. — Может, уколоть что-нибудь?

— Таблетками обойдемся, — добродушно замечает Люся и со всех ног несется к себе. А вернувшись с аптечкой, наскоро ищет там нужное лекарство.

— Насчет обеда распорядитесь, — дает она указание Шмелеву. И тот, кивая, покидает купе.

— Ты чего разревелась? — шепотом спрашивает Людмила. — Назарова на перроне видела?

Я киваю и снова захлебываюсь слезами.

— Да что же это такое! — возмущенно восклицает Шмелев. — Как выйду, ты ревешь, Аполлинария!

— Плохо мне, — всхлипываю натужно. И припомнив, как чудили роженицы у нас в роддоме, добавляю. — Все в черном цвете. Мы все умрем.

— Вы ей дали успокоительное? — гневно рычит Федор Ильич.

— Когда? — обеспокоенно хмыкает Люся. — Вы вышли, она снова плакать начала.

— Может, мне лучше не выходить? — чешет затылок Федор.

«Вообще не заходи в купе! Исчезни из моей жизни! Забудь, что я существую! — вздыхаю я, стараясь успокоиться. Больше всего на свете хочу оказаться сейчас рядом с Сергеем. Утонуть в его медвежьих объятиях. Обвить обеими руками шею и никогда больше не отпускать. Испытывать счастье от мимолетных прикосновений, от каждого поцелуя и горящего взгляда. И чувствовать себя живой.

Люся умело впихивает мне в рот таблетку. Дает стакан воды и предлагает Шмелеву.

— Вы пока пообедайте, Федор Ильич, а я тут с Линарой посижу.

— Заботиться о жене — мой долг, — высокопарно заявляет Шмелев. И выжидательно смотрит на Люсю. А когда та выходит, садится рядом и берет мою руку в свои.

— Тебе нужно поспать, Аполла, — бубнит он обеспокоенно. — Закрывай глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Прикрываю веки, чтобы не видеть рядом этого господина. Пальцы, зажатые в его ладонях, стынут, словно от вечного холода.

Стараясь отвлечься, вспоминаю стихи. Любые. Пусть даже обрывки фраз. Лишь бы переключиться, не думать о Сергее. Шмелев не дурак, быстро вычислит.

Вздрагиваю, когда его большой палец медленно царапает мою ладонь. Обычный возбуждающий жест. Но только не в исполнении Федора. Дергаюсь, будто воткнула пальцы в розетку.