Дурная слава (СИ) - Евсеева Мария - Страница 38

— Антон… мы же на детской площадке…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍26. Женя

Мы поднимаемся по лестничному пролету подъезда в квартиру, чтобы накормить Степку домашней едой и занять его перед сном спокойными играми. Мальчишка, напевая под нос забавную песенку, прыгает впереди, строго за ним следует Антон, страхуя сорванца всякий раз, когда тот норовит перемахнуть через ступеньку, а я шагаю за ними, представляя какой могла бы быть моя будущая семья. Нет, я не вижу себя мамой-героиней с оравой детишек, атакующих меня со всех сторон своими невинными капризами, но от одного такого смышленого парня вроде Степки я бы не отказалась.

Раньше мне вообще думалось, что с маленькими детьми принято сюсюкать. Ну… то есть разговаривать снисходительно, как бы глядя на них сверху вниз, ведь они ничего не понимают в силу своего возраста. Им надо все разжевать и в рот положить, да и ответа дожидаться не обязательно — что они знают о жизни? Их вообще никто ни о чем не спрашивает! Но то, как Антон общается со своим племянником, на равных, перечеркивает все мои прежние впечатления. Теперь я четко понимаю, что дети тоже имею свое, пусть и совершенно нестандартное, но все-таки мнение и охотнее открываются взрослым, видя в них друга. Их не обманешь, они чувствуют искренность, а Антон… — я невольно улыбаюсь — как мне кажется, стал бы замечательным папой.

Черт! Осознав, о чем мечтаю, я сгоряча осекаю себя, но тут же ругаю за опрометчивость и прежние предубеждения — по-моему, мои фантазии не так уж и плохи, если не естественны.

Мы входим в квартиру. Кругом чисто и прибрано. Антон помогает Степке разуться, и я засматриваюсь на них. Сильные, крепкие руки, участливый, дружественный взгляд, доверительная атмосфера, детский смех и родная до боли улыбка… А ведь Юлька была права: я как бы узнала Антона с другой стороны, открыла его вновь для себя, хотя влюбилась чуточку раньше, в неандертальца. Но это не значит, что таким, каким я вижу его сейчас, он мне не нравится. Похоже, я вообще была не права. Антон с самого первого дня заботился обо мне, не меньше, чем сейчас о племяннике: доставлял меня домой в целости и сохранности, беспокоился о том, где я и с кем — а ведь я действительно могла нарваться на неприятности! — не раздумывая, приходил на помощь, оберегал, ухаживал, прикрываясь бесшабашными поступками, но это не делало его плохим… С самого первого дня!

Я вновь улыбаюсь Антону и прохожу вслед за ним в просторную кухню: синие шкафчики, барная стойка, в углу небольшой обеденный стол и мягкие табуреты на хромированных ножках. Смешно, что я вот так, сама, «затащилась» в «питекантропное логово», когда еще днем упрекала его в грязных помыслах. Наверно, я и в правду, помешанная извращенка, раз все время об этом думаю. А он… весь такой ответственный, в меру правильный и замечательный, обещал отвезти меня домой, как только вернутся с корпоратива Степкины родители. Его племянник хоть и вполне самостоятельный парень, но все-таки ребенок, и оставлять в квартире трехлетнего проказника одного было бы легкомысленно.

— Степ! — шумит Антон, заглянув в холодильник. — Есть гречневый суп! — Предлагает и мне: — Ты будешь?

На что я согласно киваю. Потому что не вижу смысла ломать комедию и ломаться самой, когда хочется все делать с ним вместе.

— У-у… А амлет? — долетает до нас из ванной.

— Ну хорошо, сварганим тебе омлет.

— Давай помогу, — я забираю из его рук чашку и яйца. И решаюсь спросить, пока Степка занят своей гигиеной: — Вы живете все вместе?

— Ага, — гремит он посудой, доставая из шкафчика сковородку.

— Полагаю, Степкина мама — твоя старшая сестра?

— Нет, его отец — мой брат.

И я зависаю с бутылкой молока на пару секунд:

— А ваши родители?

Потому что обычно повзрослевшие сыновья стремятся как можно скорее вырваться из-под опеки, и пусть, если не купить, так хотя бы снять отдельное жилье. А тут семья! Как делить двум хозяйкам плиту и кастрюли? Или у Антона настолько прекрасная мама, что все уживаются?

— А родителей нет.

— Амлет! Амлет! Амлет! — врывается «вихрь» в кухню, но выписав полукруг, вновь покидает нас.

— В смысле? — погруженная в свои рассуждения, с недоумением спрашиваю я, но вмиг осекаюсь. — То есть… уф… черт! Прости.

Антон улыбается. И, отправив вторую тарелку с супом в микроволновку, мягко целует меня:

— Все нормально. Не парься! Я с двенадцати лет под опекой брата. Как-то привык.

И все-таки между нами возникает некое напряжение.

Я проклинаю себя за свой длинный язык, и Антон, видимо, это чувствует. Он дает мне время вылить взбитые яйца на раскаленную сковородку, а после, прильнув спиной к подоконнику, тепло обнимает и притягивает меня к себе.

Я так и замираю в его одуряюще нежных объятиях с деревянной лопаткой в руках.

— Ты по ним тоскуешь? — произношу, не решаясь обернуться и заглянуть ему в глаза. И зачем только спрашиваю? Это и так понятно, даже если он ответит мне сухое мужское «нет».

Но Антон, едва ли помедлив, соглашается:

— Конечно. Мне обоих в равной степени не хватает. Мы с Вадимом потеряли их тогда, когда нам они особенно были нужны.

— А что… случилось? — неосторожно слетает с моих губ. И я снова корю себя за бестактность: — Уф… Извини. Мне не стоило… бередить твои воспоминания.

— Тебе незачем извиняться, Джонни. Мне, наоборот, приятно о них разговаривать. Спасибо Вадиму. Он сделал все, чтобы родители навсегда остались в моей памяти живыми. — Я ощущаю, как его пальцы сцепляются в крепкий замок у меня на животе, и Антон горячо выдыхает, зарывшись в мои волосы: — К счастью, я не видел последствий той жуткой аварии и не видел их мертвыми. Иначе бы до сих пор в глазах стояли чужие холодные лица, а так… Быть может, это наивно и глупо, но мне все еще кажется… что они где-то есть и по-прежнему счастливы.

Я зажмуриваюсь и, сделав глубокий вдох, прогоняю прочь все тягостные мысли, успевшие забраться в голову. Каким же хрупким в один момент оказывается устоявшийся мир для каждого из нас. Мне восемнадцать, но я даже представить боюсь, что было бы, если… А он прошел через это в двенадцать, выстоял и не сломался.

Я высвобождаю руки для того, чтобы повернуться к Антону, трепетно обнять и рассмотреть получше его лицо, изучить каждую мелкую черточку, а потом приникнуть губами к губам и поцеловать. Но не с тем неистовым желанием, которое двигало мной раньше, а с совершенно иным, неописуемым чувством. Мне хочется не просто быть рядом с ним, а жить им, дышать, ценить, любить и оберегать. Он это заслужил.

— Черт, омлет! — почти подпрыгиваю я, когда улавливаю навязчивый запах. — Я запорола ужин ребенка. Это непростительно! — Выключаю плиту, открываю крышку, поддеваю лопаткой яичный пласт, чтобы посмотреть на размер бедствия, и виновато вздыхаю: — Ну, точно. Немного, но пригорело…

— Думаю, ты поспешно винишь себя, — улыбается Антон мне в ответ. И, приложив палец к губам, манит за собой, в комнату, где на разобранной кроватке, уютно свернувшись под одеялом, мирно сопит переполненный впечатлениями наш утомленный генерал-лейтенант.

Мы возвращаемся в Озерки ближе к полуночи. От многообразия чувств, захлестнувших меня сегодня — от уважения до бесконечной благодарности, от нежного трепета до пылкой неконтролируемой страсти, от неприкрытого интереса до понимания всего, что происходит у меня внутри, — до сих пор кружится голова. Но я крепко держусь за Антона, прижимаюсь к его теплой спине каждой клеточкой своего тела и не хочу, чтобы нас когда-либо разъединили. Я готова сплестись с ним, срастись воедино, быть частью его самого. Но мы уже подъехали к моему дому.

— Заглянешь на чай? — спрашиваю я его, не дожидаясь, когда он заглушит мотор, потому что тогда придется говорить спокойно. А сейчас, под рык мотоцикла, мне следовало бы кричать, но я выворачиваю ситуацию в свою сторону. Прильнув к нему ближе, касаюсь губами мочки уха и на ходу сочиняю причину: — После погони за ветром следовало бы немного согреться.