Дурная слава (СИ) - Евсеева Мария - Страница 37

Мы дружно смеемся и отправляемся выполнять все наши желания, начиная от скромных Степкиных, переходя к забавным девичьим и заканчивая смелыми моими. Мы до тошноты кружимся на каруселях, делаем селфи на колесе обозрения, лепим фигурки из тающей сахарной ваты, кривляемся в комнате смеха, без палева целуемся под покровом темноты фотобудки, пряча получившиеся снимки от подозревающего нас черт-те в чем не по годам смышленого пацана, пробуем друг у друга молочные коктейли, с шумом всасывая пышную пенку, и просто примеряем на себя безбашенное счастье. А когда я под занавес вручаю Джонни цветок, скрученный из воздушного шарика, получаю вполне себе дельное замечание.

— И все-таки тебе не идет, — игриво улыбается она, урвав минутку для интимного диалога, пока ее второй ухажер пролетает в «самолете» над нашими головами. — Не стоит корчить из себя романтика!

— Тебя заводят только питекантропы? — веду бровью я.

— Мне нравится твое нестандартное мышление и небанальные подкаты, — открыто признается моя маленькая хулиганка, умудрившаяся пролить на подол своего платья полстаканчика газировки, в тот момент, когда учила меня метать дротики в тире, и при этом даже не расстроилась, а, наоборот, от души посмеялась над собой. Она сама такая небанальная, самая обаятельная и просто потрясающая!

И я целую ее, коротко, но горячо.

— Прости, но, кажется, ты увидела в этом букет?

Джонни смеется:

— Прости, но разве… нет?

— Нет. Ты, в самом деле, не поняла, что я имею в виду? — легкомысленно ухмыляюсь я и переворачиваю воздушный шар стеблем вперед, так, что он оказывается в горизонтальном положении между нами. А потом, многозначно подмигнув, спускаю его чуть ниже и…

— Дурак! — сообразив, смеется она. Но не убегает от меня, не придумывает с полтонны вариантов отмщений. Наоборот! Она, убедившись, что мы здесь одни — относительно одни, а Степка наслаждается последним перед уходом из парка полетом, — прижимается ко мне, соблазнительно улыбаясь, и налегает всем телом на шарик. — Я надеюсь, ты умеешь им пользоваться?

— Воу, Джонни! Это намек на то, что ты не против? — хохотнув, спрашиваю я. — Или ты желаешь доказать мне, что между нами действительно какая-то фигня, а не любовь?

— Нет, — целует меня она, — между нами нечто большее…

И в этот момент, не без ее помощи, шарик оглушительно взрывается.

— Расскажи о себе, — заглядывает мне в глаза она после того, как мы, облокотившись на металлическую конструкцию дуги-лаза, некоторое время непрерывно наблюдаем за Степкиными выкрутасами в собственном дворе, временами переключаясь на семейную ссору двух молодых родителей на ближайшей лавочке.

— А что тебя интересует?

— Все, — ровным голосом отзывается чертовка, дразня меня своей показной серьезностью.

— Тогда стоит начать с того, что в Озерках за мной закрепилась дурная слава.

Джонни сдается:

— За тобой? — смеется она. — Ты это серьезно?

— Ну да. Уверен, именно такое впечатление обо мне составила твоя разумная мама. Что она говорит? Быть может, ты должна к ней прислушаться, — веду бровью я, — и тебе, благовоспитанной дочери, не стоит со мной связываться?

— Моя разумная мама, — хохотнув, мурлычет рыжая бестия, — наоборот, берет с тебя личный пример! У них с папой, как мне кажется, внезапно открылось второе дыхание. Они ведут себя, как ненормальная влюбленная парочка, и, представь себе, никого не стесняются!

— Да они у тебя хипповые!

И мы оба оборачиваемся. До нас долетают обрывки грязных фраз, которыми апеллируют воинствующие супруги, выясняющие отношения при всех. Но глазеть на них, по меньшей мере, неприлично.

— Что есть — то есть! Так что впечатления моей мамы о тебе — вовсе не аргумент. Есть более веские основания?

— А что насчет вашей соседки слева, через дом? Как думаешь, должно быть, неспроста милая женщина желает сжить меня со свету?

— Милая женщина? — брезгливо фыркает моя маленькая стервочка, и я замечаю на ее лице откровенную ненависть. — Боюсь, что я не понимаю, о ком ты говоришь. Но если ты все-таки о тете Любе, то не парься, за ней самой водится отменная слава! Ни дня не проходит, чтобы она не сунула свой мерзкий длинный нос в чужие дела и не позлорадствовала! Хорошо, что у мамы наконец-то на нее потихоньку открываются глаза. И… как бы ни смешно это звучало, по-моему, подобному озарению я тоже обязана тебе, — улыбается она, и я не могу сдержать в себе порыв нежности и не чмокнуть ее хотя бы в щеку.

— Прости, но я не вел никакого диалога на эту тему с твоей мамой. К тому же, желание вашей соседки прибить меня при первой же возможности — вполне справедливо. Я намеренно бесил ее и не один раз: окутывал столбом пыли, жег покрышки перед носом, отвешивал грубости и даже сделал пару неприличных «комплиментов» ее образцовому сыну…

— Ромочке? — прыскает со смеху Джонни.

— Стоп. Погоди. Так он и есть твой эталон прекрасного, которому ты бессердечно морочишь голову? Этот болезненный дрищ?

— То — моя справедливая месть его беспардонной мамаше!

— Так-так, — делая вид, что осуждаю бунтарку, с еще большим интересом смотрю на нее, — и в чем же твоя месть заключается?

— Видел бы ты лицо этой бесцеремонной, когда я сообщила, что ее золотой Ромочка сделал мне предложение, — как мелкая пакостница, довольно смеется чертовка. — Да она ненавидит меня! При любой удобной возможности жестоко проходится по внешности, считает никчемной и бесхарактерной, лезет учить и при этом постоянно эксплуатирует, я всегда ей что-то должна! А тут… такая перспектива породниться со мной, — Джонни стервозно ухмыляется. — Тетя Люба скорее застрелится, чем одобрит такое! Она испугалась, что ее сын — ни бе, ни ме, ни кукареку — уже взят мной в оборот, и побежала выяснять обстоятельства напрямую к маме, чтобы та успела вразумить меня! А меня, признаться, от ее сына тошнит не меньше, чем от нее самой!

— Тих-тих-тих-тихо, — я обнимаю разбушевавшуюся не на шутку красотку и, улыбнувшись, прижимаю ее к себе. — И давно ты обращаешь внимание на чье бы то ни было мнение? Я думал, тебе плевать на всех и вся. Да пусть в ее глазах ты будешь, кем угодно, главное, что есть те, кому ты нравишься такой, какая ты есть.

Джонни смущенно съеживается в моих объятиях:

— И кто эти люди?

— А ты не догадываешься? — дразню ее я. И намеренно решаю начать издалека: — Во-первых, это твои родители.

— Ну-у… вообще-то, с ними у меня тоже не все так гладко…

— К примеру?

— Они, хоть и не наседают, но все-таки не понимают моего решения отложить дальнейшую учебу на пару лет.

— Джонни, — хохотнув, я слегка от нее отстраняюсь. — Ты провалила экзамены? Твоя умная, ясная голова в один прекрасный момент дала кратковременный сбой? Не огорчайся, — и, не дав ей сказать ни единого возмущенного слова, целую ее в огненно-рыжую макушку. — Значит, не сейчас. Не здесь. Не в этот раз. Но все обязательно получится. Ты прекрасна!

Чертовка смеется:

— Хотела тебя прибить, но ладно. Прощаю. — И опустив ресницы, тихонько выкладывает, как будто сознается в содеянном преступлении: — Вообще-то, по результатам ЕГЭ я поступила бы без вопросов по многим профильным направлениям. Вот только… «ну хоть куда-нибудь» поступать я не желаю. А куда желаю, — вздыхает она, — я и сама не знаю. Не определилась. Но точно уверена: все должно быть исключительно по любви.

— И что в этом плохого?

— Как говорит тетя Люба, — пожимает Джонни плечами, — время мое капает.

На что я смеюсь:

— Ты быстро стареешь?

— Видимо, да. Поэтому давай, быстрей выкладывай, что там «во-вторых»?

— Ты о чем?

— Ну, кто? Кто еще готов принять меня со всеми изъянами и тараканами, кроме родителей? — чертовка поднимает глаза и сводит меня с ума своим многозначительным взглядом.

— Тот, кто любит тебя, — успеваю выдохнуть я. — Ведь ты же сама говоришь, все должно быть исключительно по любви.

И вместо тысячи глупых, ненужных слов целую ее. Целую нежно, бережно, мягко касаясь губами пламенных губ. Я твой. Ты моя. С которых запоздало срывается: