Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" - Страница 24

Алена Яковлевна скривилась — то ли от Серегиного косноязычия, то ли от того, что его барельеф действительно выглядел превосходно. А Михаил Владиславович тихо и почти незаметно зааплодировал.

— Очень тонкая и старательная работа, Сергей, — заметил Щукин. — И это при том что скульптуру вы не уважаете. Что ж, хорошо. Однако на четвертом курсе вам нужно серьезнее относиться к речи… Вам скоро диплом защищать, вы помните? — Щукин улыбнулся с хитрецой. Конечно, именно он сейчас стоял научным руководителем у Зайцева. И, конечно, Зайцев еще даже с темой до конца не определился.

— Ну, тем не менее, — вставился Добрынин, — непосредственно с моим заданием Сергей справился на отлично. С такой оценкой и выйдет из аудитории. Подойдите за своей зачеткой, Сергей.

— Ну, а критика? Ну, понятное дело, говорю плохо. Но это не входит в состав оценки. А критика самой работы? Прямо все так хорошо? Сомневаюсь! — протянул Зайцев. И сам не знал, зачем ему это. Даже как метод привлечения внимания Добрынина — слишком рискованный.

— Все хорошо. Вы безупречны, Сергей, — ответил Добрыня после короткой паузы — да таким тоном, что мурашки по всему телу пошли. И смотрел он при этом на Серегу не мягко и спокойно, как на всех, а опять — пристально, вызывающе, словно одним взглядом давил к земле. Где-то позади хмыкнула Панина. Сложилось впечатление, что после этого повисла гробовая тишина — и что все смотрят на них с Ильей. — Я мог бы только посоветовать быть аккуратнее с тонкими и мелкими деталями, если вы захотите дальше работать с керамикой, потому что не каждый вид глины подойдет для вашей техники. Если бы было можно, я предложил бы вам поработать с фарфором. Такой нежный материал определенно вам может понравиться.

— Спасибо, — Серый улыбнулся, глядя на Добрынина исподлобья. Не знал преподаватель, что подал нерадивому студенту просто потрясающую идею. Теперь Зайцев был уверен: они не прощаются надолго. — Да, буду продолжать, — пробормотал Серый и в очень хорошем расположении духа отправился за зачеткой. Добрынин не отложил ее на стол — протянул из рук в руки, как и всем. Их пальцы соприкоснулись по вине Серого. Зайцев уперся взглядом в глаза Ильи Александровича, улыбаясь. Тот не отвернулся, но рука его дрогнула. Контакт разорвался ровно за секунду до того, как стать неуместным.

— Никогда не видел его таким вежливым, — услышал Серега, вернувшись за парту. Это Щукин шептался с Паниной.

— У меня с того самого момента, как Илья Александрович пришел к нам, возникло впечатление, что он гипнотизер. В последнее время все преподаватели стали жаловаться на этого Зайцева меньше. Ну, прогуливает, конечно, но это же теперь только полбеды…

Прошло неспешно и закончилось занятие. На выходе из аудитории Серега немного замялся в толкотне второкурсников. Но только он напрягся, чтобы начать пробивать себе путь силой, как его вдруг окликнули сзади по имени. А потом еще, еще раз… Это оказался Добрынин. Он стоял возле парт, заложив руки в карманы. Серый удивился, но обрадовался. Что мог от него хотеть Илья Александрович? Логика подсказывала: скорее всего, сообщит, что больше они никогда не увидятся. Серега расстроился, но подошел.

— Чего такое, Илья Александрович?

— Повернись-ка ко мне спиной, — попросил Добрынин и, вынув одну руку, покрутил пальцем в воздухе.

Серый с недоверием поглядел на него с пару секунд. После повернулся.

— Ну чего?

Тот что-то посмотрел, хватился за рюкзак, с силой отряхнул, потер.

— Глиняная пыль, — пояснил Добрыня. — Видимо, где-то на полу пятно было, а ты рюкзак бросил. Теперь все в порядке.

— А… Спасибо, — Зайцев заулыбался, повернулся к Добрыне со всей широтой души. — Все… до свидания, да? — на его лице отразилась печаль при произнесении этих слов.

— Да… еще одно только. Ты не хочешь оставить свою работу на выставку?

— Можно. Это с вами надо контактировать? Тогда отправлю!

— Просто оставь ее… — Добрынин улыбнулся и виновато качнул головой. — Это не конкурс, так что я просто договорюсь о том, чтобы она попала в университетскую галерею на январь–февраль. А потом ты сможешь ее забрать.

— Ну ладно, тогда просто оставлю… До свидания, Илья Александрович.

— До свидания. Удачи с экзаменами, Сергей, не оставляй хвостов больше…

Все шло своим чередом. Зима в этом году выдалась волшебная: Серега никогда не видел столько искрящегося снега. Он падал хлопьями, укутывал измученную гололедом и поздними дождями природу, клонил ленивые сонные ветви деревьев к земле и создавал праздник, украшая каждую шапку и каждые плечи волшебными снежинками. Зачеты в этот раз давались Зайцеву с меньшим трудом, чем обычно; благодаря вниманию, которым Серега одаривал Добрынина и после окончания занятий, и во время них, он оказывался постоянно в универе и даже имел меньше хвостов. На пересдачу пошел всего лишь один раз. А это для Сереги был абсолютный личный рекорд. И в конце декабря, ровно тридцать первого, он освободился от любого гнета учебы.

Праздновали они всей общагой. Сначала в холле, который хоть и был порядком обшарпан, украшенный действительно приобрел праздничную атмосферу. В углу на сломанной парте (одна нога у нее была короче другой, за что бедняжку прозвали «инвалидка») красовалась небольшая елка. Она была где-то полтора метра высотой и, кажется, ее университетской общаге в первый свой Новый год здесь подарил сам Зайцев. Украсили елку аляписто, бедно и совершенно не в тон остальным игрушкам, что повесили на скотч по стенам, но это выглядело мило. По-домашнему. Лучше, чем Серега видел у себя: всегда новые украшения, лоск и идеальное внешнее очертание праздника никак не дополнялись внутренним содержанием, семейным уютом. Коридоры общаги кутались в разноцветную блестящую мишуру, на которой висели круглые пластиковые шары. На каждом из них виднелись боевые раны — сколы. Проступало наружу обнаженное тело пластика. Уже с улицы можно было услышать гитару и песни, пахло пирогами со столовой, кока-колой и пиццей, на которую студенты честно скинулись. Это была секунда перед полетом. Сейчас они все сядут, поздравят друг друга и разбегутся кто куда. В основном поедут домой на последних электричках, поездах и самолетах. И останутся только самые веселые — те, кому в праздник некуда идти. Почти каждый свой год еще до учебы в университете Зайцев встречал в детском одиночестве. Родители уезжали, зачастую в разные места, а он оставался с няней, что получала тройной тариф за работу в праздник и возможность приглашать гостей.

Серега с Олегом сидели в комнате на кровати одного из них, высмеивая какое-то видео из вконтакта. Они уже не первый год коротали вот так вдвоем, возможно, поэтому и сдружились. Почему-то именно сегодня Зайцев подумал о том, что без Игонина сошел бы с ума, лишился всякой человечности и тепла, признавая каждый красный день календаря ненавистной бутафорией, в которой люди притворяются в любви друг к другу. Но плечо к плечу с Олегом было тепло и уютно. На этом контрасте с тем, как душевно завывал ветер за окном, яростно разбивая снежинки о стекло, Серега чувствовал себя почти счастливым. И только сегодня почему-то понимал истинную цену своего сокровища. У него был друг. Разве этого мало? Разве мало того, что хоть с одним человеком ты можешь не просто лениво обменяться лаконичными сообщениями с поздравлением? А богато, сыто поздравить, наполнить кого-то своим теплом. Сереге казалось, что у него-то последнего просто через край имеется — и все не реализовано.

Они сидели, ели шоколадную пасту ложками прямо из банки и запивали все известной газировкой. Зайцев отложил от себя планшет, когда пестрый видеоряд изволил замолчать:

— Прикинь, у меня в этом семестре даже одна пятерка есть! Скоро отличником стану.

— Да, Серый, защитишь диплом на пятерочку, а потом тебя просто изгонят, потому что ты не оправдаешь надежд универа — выпуститься тупым прогульщиком, — засмеялся Олег и заложил ложку за щеку. — Так… О, слушай, без десяти полночь, оказывается! Скоро будет бой Курантов, Гимн России, вся херня. Мы с тобой подарки к вручению приготовили?