Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 44

Шаг… Ещё шаг…

А вот и граница круга.

Ещё шаг — и зелёная световая завеса скрыла от неё метнувшегося к Кругу мужа, поглотила его отчаянное «нет».

А потом её саму затрясло, будто внутри неё поселилась сотня сбрендивших титанов.

Реальность затряслась и рассыпалась на осколки.

С неё разлетелась и Персефона.

Её игра закончилась. Начиналась новая игра, для нового существа, в которое она перерождалась сейчас…

Вначале был туман.

Изменчивый, туман с картинками, туман-кривляка. Он клубился, свивался в спирали и постепенно густел. Потом креп, уплотнялся, превращаясь в полотно — в ткань Мироздания.

Взмахнули ножницы — Ананка взялась за рукоделье.

Чик-чик, шурх-шурх — получилась фигура, нечёткая, с рваными краями. Ананка полюбовалась — выходит неплохо. Вырезала ещё одну. Теперь можно взять у мойр нити и сшить обе части. Набить, обрезать хвостики, подправить. Вот уже и видны очертания тонкой девичьей фигурки. Ананка черпнула меди у осени и зелени у весны — создала волосы и глаза. Девушка получилась красивой, но уж слишком лёгкой, беспечной. Такая только и способна бегать по лугам, собирая цветы и вознося гимны солнцу. Но Ананка уже внесла в свой свиток её судьбу — быть той Царицей Подземного мира, а значит, ровней царю и Владыке. Нужно добавить немного металла, немного стремительности, каплю упрямства и унцию тьмы. Отлично, можно отпускать.

Эта — дойдёт до цели, пробьётся, как росток через толщу земли, прорастёт, окрепнет и будет давать плоды…

Ананка тихо рассмеялась и исчезла.

…девушка брела в темноте.

Почему-то идти было важно — вперёд, не останавливаясь. Там ждало нечто важное — она не знала ему названия, но непременно должна была дойти. Она знала — там обретёт имя, суть, предназначение.

Она упрямо шла, не обращая внимания на усталость, на стёртые в кровь ноги…

Потом… потом… когда дойдёт… отдохнёт… её будут носить на руках…

Шаг… ещё шаг… ещё маленький шажок…

Как тяжело, но надо идти.

И вот тьма истончилась, пошла дырами, в которые ринулся свет.

Такой яркий, всё ярче и ярче.

Девушка инстинктивно вскинула руку, закрываясь от него. И вдруг поняла — она видит свои пальцы!

Она добралась! Осталось совсем чуть-чуть!

Со светом пришло и имя: Кора…

Нежным шелестом сорвалось оно с материнских уст.

И девушка рванула вперёд, на зов.

Женщина с тяжёлыми золотистыми косами выступила ей навстречу — величественная, строгая, но не для неё. Для неё — сияющая, лучащаяся любовью…

— Кора, девочка моя! Как же долго ты шла ко мне в этот раз!

Они шагнули друг к другу, обнялись…

И вдруг женщина пошла зыбью, завибрировала и исчезла…

Тогда Кора услышала другой голос и другое имя:

— Персефона, Весна моя, иди сюда.

Говорил мужчина, и в его тоне нежность переплеталась с властностью.

Девушка оглянулась.

Он стоял поодаль, ветер играл чёрными, как мрак Эреба, одеждами. Черны были так же его волосы и его глаза.

Лишь на миг ей стало страшно, но затем она отбросила сомнения — пошла к нему, и оказалась в крепких надёжных объятиях.

Уже не девушка — жена, царица…

Но и мужчина, что казался таким надёжным, вдруг растворился. Ей осталось лишь хватать воздух в том месте, где он только что стоял.

— Мама! Мамочка! — позвали её вновь.

Появился худенький мальчик, с темными волосами, в которых прятались смешные рожки.

Сын! Её драгоценное дитя! Плод невозможной и неправильной любви.

Она рванулась к нему, обняла, прижала к себе.

Такого родного, милого, ненаглядного…

Но и мальчишка — канул в небытиё.

Осталась только Она — тёмная, уродливая, злая. Разрушительница. Смотрела, скалилась, показывая острые зубы, выставляла когти, отточенные, как ножи.

— Ну что, глупая, ты не приняла мою силу. Теперь я разорву тебя в клочья.

Кора-Персефона — дочь, жена, царица, мать — лишь усмехнулась:

— Ты не сможешь, ты слишком слаба!

— Да что ты говоришь, негодная! — взметнулись чёрные лозы с огромными шипами. Ядовитыми змеями кинулись вперед.

Кора-Персефона приняла их голыми руками, и те рассыпались в прах…

Разрушительница завыла, забесновалась.

— Как! Как ты смогла!

— Просто у меня есть то, чего нет у тебя, и никогда не было — любовь. Поэтому я сильнее.

— Любовь — дурь! Слабость!

Кора-Персефона мотнула рыжей шевелюрой:

— Нет, любовь — величайшая сила на земле. Без любви ты одинок — ломок, зол, опаслив. Любовь даёт прочность стали, примиряет с собой, отметает страхи. Поэтому тебе меня не победить.

Разрушительница расхохоталась — правда, смех её был скорее печален, чем злораден.

— И что же ты сделаешь мне, глупая?! У тебя даже оружия нет!

— Оно мне и не нужно.

— Как же ты будешь сражаться?

— Я не стану враждовать с тобой.

— О, мне даже интересно — как же ты думаешь победить?

— Я тебя обниму.

И правда — шагнула вперед, обняла и прижала к себе.

Одинокую, глупую, неожиданно маленькую и хрупкую, как девочка.

Лицо Разрушительницы посветлело, она внезапно сделалась красивее и моложе.

— Ну что, — спросила Кора-Персефона, — так лучше?

Разрушительница лишь кивнула.

— Тогда давай не будем больше враждовать. Не будем разделять. Ты — это я, я — это ты. Мы — вместе. Мы — одно.

Их закружил золотистый вихрь.

По телам словно побежали помехи, цвета исчезли, слились в общую серость, сплелись, соединились…

И вот только тонкая и юная богиня Весны осталась среди безлюдной пустыни.

А потом…

… Персефона распахнула глаза. Она лежала на полу в той зале, где ещё недавно вершился обряд Перерождения…

Обновлённая, свежая, полная сил, она поднялась и обвела взглядом комнату, ища тех, к кому так стремилась.

Мать, муж и сын — объединённые общим страхом — бросились к ней. Её целовали, обнимали, прижимали к сердцу. А она щедро делилась с ними силой, как весна делится с миром солнцем и жизненной энергией.

Теперь — полная любви — она стала по-настоящему великой богиней.

Древней, как сама природа, и юной, как раннее утро…

Из этой войны она вышла со щитом.

И написала свои правила игры.

Картинка из прошлого яркая, как кинофильм, проносится перед глазами, словно в быстрой перемотке. Меня буквально оглушает теми эмоциями. Но сейчас я не буду думать о том, а особенно об одном предателе, который тогда отчаянно метнулся вслед уходящей Персефоне. Потому что в моём сердце больше нет обиды, нет злая, нет вражды. Его наполняет лишь ликующая любовь. Потому что я обняла свою тьму, победила войну, приняла чудовище внутри меня.

— Помнишь, Дит, — обращаюсь к ней, потому что ни Геба, ни тем более Сешат при том разговоре не присутствовали, — Гестия сказала, что ты почувствуешь любовь?

Афродита хмыкает:

— Только я «любовь по Гестии» никогда не чувствовала. А уж мне ведомы все оттенки любви.

Ой ли — хочется съехидничать, но не буду. Время конфронтации закончилось. Наступило время любить.

Поэтому я беру её за руку — ухоженную, тонкую, с нежнейшей лилейной кожей — и, глядя в невозможно синие глаза, говорю (вроде бы лично ей, но заодно — всем сразу):

— Нет, ты знала лишь те виды любви, которые навязали тебе — великой богине Любви. Ты даже замуж вышла за навязанного тебе бога.

Афродита грустно усмехается: