Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 25

Кора прошлась по комнате: ей не нравилось, что разменной монетой в политических играх мужчин становятся женщины — их репутация, их гордость. Но в славах Громовержца было слишком многое похоже на правду, печальную, но правду. И она кивнула, соглашаясь.

Зевс улыбнулся:

— Ты — жена своего мужа. Ровня ему. Я даже немного завидую Аиду. Вот бы Гере твой нрав и твою рассудочность.

Кора хотела возразить: мол, мужчина воспитывает женщину, лепит её, как статую. Но решила, что слова из книг, прочитанных во Вселенской библиотеке, будут неуместны в такой беседе и промолчала.

Вместо этого — сыграла женщину:

— Если ты не возражаешь, Владыка, я пойду. Очень устала.

К её удивлению Зевс посмотрел на неё с пониманием.

— Конечно, идти. В твоём положении нужно много отдыхать.

Уже за дверью, сообразив, что такой многодетный отец, как Зевс, точно знает, как выглядит и ведёт себя беременная женщина, и тихо хихикнула.

У выхода из Олимпийского дворца её ждала мать.

— Ох, как же он нетерпелив! — почти восхитилась она. — Едва расстался с тобой, и призывает снова. Будь осторожна, доченька, а то Гера тоже умеет метать молнии. Буквально.

Кора не сомневалась — мать-то свою сестру знает отлично, но ей хотелось расставить всё по местам сразу же. Поэтому она остановилась, вырвала руку из материного захвата и строго сказала:

— А ты больше распространяйся о нетерпеливости Зевса у неё на глазах! Глядишь, быстрее пришибёт твою дочь!

Деметра нахмурилась:

— Всё-таки этот твой на тебя плохо влияет…

Кора почувствовала, что волосы у неё на голове начинают шевелиться, как змеи вокруг морд Цербера.

— Это ещё кто на кого влияет! — сказала она, чем-то напугав свою мать.

Та быстренько подхватила её под руку и увлекла к своей колеснице.

— У тебя гормоны сейчас шалят, вот и бесишься, — резюмировала она.

На следующий день, чтобы кого-нибудь ненароком не прибить, при этом — быть на Олимпе, но в тоже время — подальше от сплетен, Кора отдала себя в руки своего учителя — Пеана, врача всея Олимпа.

Её он принял с радостью и окружил заботой, как родную дочь. Хотя она и замечала в его глазах азарт первооткрывателя, но не злилась.

Пеан сделал так, что рождение Загрея стало для неё истинным счастьем и почти не принесло боли. Так он не баловал ни одну богиню на Олимпе. Многим из них нередко приходилось переживать родовые муки. Но Кора таскала для него книги из Звёздного Чертога и выращивала травы для его снадобий.

И вот теперь — уставшая и счастливая — она прижимала к себе младенца и улыбалась. Слёзы благодарности к учителю текли по её лицу, он тоже плакал, потому что искренне любил маленькую, но очень смелую богиню Весны.

Загрей оказался шустрым ребёнком, тем более что рос не по дням, а по часам — как и все боги. И вскоре добрался до трона Зевса, завладел, под басовитый гогот самого Громовержца, скипетром и начал «править», швыряясь в нерасторопных пестунов молниями.

Гере это разумеется не понравилось.

И когда Кора вбежала в тронный зал, следом за маленьким проказником, жена Верховного Владыки сказала, гордо вскинув голову:

— Забирай своего ублюдка, пока я не разорвала его на части.

Кора сузила глаза:

— Не смей оскорблять моего сына.

— Хм… сына… разве ты не видишь, что у него рога. Это какой-то сатир, а не сын богини. Хотя… если учесть, что Аид — рогоносец, то почему бы твоему отпрыску не быть рогатым. Рога мужу наставила, рогатого сына родила.

Увлечённая своим глумлением Гера не заметила, как сзади неё вырастали огромные колючие лозы. Но вот одна из них впилась в её лебяжьи белую лодыжку, а Кора подхватила Загрея на руки и поспешила прочь.

Больше они на Олимпе не появлялись. Там потом сочинили легенду о том, что Загрея, по науськиванию Геры, разорвали, сварили, пожарили и съели титаны. Сочинителей не остановило даже то, что титаны к тому времени давно прохлаждались в Тартаре.

Царица Персефона на сей раз возвращалась в аид триумфатором, прижимая к сердце драгоценное дитя.

Владыка помог ей сойти с колесницы, и едва изящная ножка Персефоны коснулась чёрного мрамора их дворца, как муж преклонил перед ней колено и поцеловал край одежд.

— Сегодня, богиня моя, — прерывающимся от восторга и любви голосом сказал он, — я присягаю тебе на верное служение во веки веков. И если отступлю от своей присяги, пусть самые страшные кары обрушаться на меня. Стикс, прими мою клятву.

Река вздохнула, соглашаясь и принимая, а Подземный мир немедленно огласил победный крик младенца.

И тогда Персефона обрела настоящую семью — любящую и сплоченную, такую не под силу разрушить никаким невзгодам.

Она верила в это, муж верил в неё, а сын — в них обоих.

А ведь известно — если близкие верят в нас, мы становимся непобедимыми.

Часто, сидя у постели сына, она вспоминала детский разговор с матерью о цветах лжи.

И, счастливо улыбаясь малышу, думая о том, что единственный цвет, который ложь не может скопировать, — сияюще-белый цвет веры.

К реальности возвращает звонок, в трубке — обеспокоенный голос Каллигенейи:

— Как ты? Вчера пронеслась мимо сама не своя. И Загрей следом. Я потом пристала к нему, выпытывала: что с тобой? Да разве ж он скажет!

— Мне плохо, — без прелюдий сообщаю я. Сейчас мне больше всего хочется рыдать на плече у подруги, рассуждая о том, что все мужики — козлы.

— Так, — строго произносит моя верная напарница, — давай — ноги в руки и дуй ко мне. Я уж найду, как тебя утешить и поддержать.

Она найдёт! Её саму бросил недавно парень. Смертный! Я отговаривала её, но она была упряма. Да и когда это доводы разума доходили до влюблённой женщины? Разочаровалась сама и сама же бросила, когда поняла бесперспективность отношений. Её возлюбленный тоже ловко плёл сеть лжи, изменяя ей — прекрасной нимфе! — налево и направо. Впрочем, чему удивляться? Я — богиня, и то мне изменяли.

В общем, мы точно найдём, о чём поговорить и как залечить раны своих разбитых сердец.

— Буду через полчаса, — обещаю ей.

Наспех переодеваюсь — в джинсы (Аид не разрешал мне их носить, я всегда должна была одеваться женственно, но теперь — я свободна, ношу что хочу) и водолазку. Собираю волосы в высокий хвост на затылке. Так я выгляжу на земные лет восемнадцать, но сейчас так даже лучше. Я словно рождаюсь заново, хоть сейчас по Ниссейской долине бегать, цветочки собирать. Ещё бы не было на юном лице тысячелетних глаз — вообще было бы здорово.

Одним мановением руки навожу порядок в комнате, потом — обращаю внимание на букет. Не хочу от Аида никаких подарков. Сейчас — точно. Возможно, позже мы поговорим. Но сегодня — обойдусь без цветов.

Вынимаю розовое великолепие из вазы, и на стол падает карточка. Читать тоже не хочу. Позже. Сую на автомате в задний карман джинсов.

Каллигенейя любит мои букеты, ей будет куда приятнее получить цветы от меня, чем мне было — от Аида. Хотя, я не получала. Мне их навязали, в очередной раз не спросив моего мнения: хочу ли я? надо ли мне? Поэтому меня нисколечко не будет мучить совесть, что я их передарю.

С «Амнезией» — спускаюсь к холодильникам. Выбираю ещё цветы — палевые пионовидные розы с тонким ароматом, кремовые гвоздики с бордовой каймой, лиловые анемоны, синие ягоды вибурнума, эрингиум, восковник, хамелациум, веточки эвкалипта. Кручу спираль[1], оформляю лентами. Букет получается изящный и девичий, немного колючий, под стать моей подруге.

Работа с цветами успокаивает меня, приводит в гармонию с собой. Я люблю дарить цветы девушкам и не вижу в этом ничего предосудительно. Для того чтобы женщина женщине принесла цветы — не нужно особенного повода. Простого желания порадовать — достаточно.