Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Саксонов Павел Николаевич - Страница 52

— Ты, кажется, писал в телеграмме, что у тебя есть какие-то важные новости? — несколько рассеянно поинтересовалась я, заботливо устраивая розы в вазах с водой. — Видимо, недавно созданное Петербургское отделение контрразведки уже вовсю функционирует и в качестве боевого крещения занялось нашим делом?

— Ты права, нашим делом в Петербурге заинтересовались. Но новости этим фактом не исчерпываются.

— Боже, неужели ты добился аудиенции у премьер-министра и его сиятельство лично благословил нашу семью на борьбу со шпионажем, пообещав в случае удачи ордена Анны и Станислава?

— Это было бы не так удивительно. Главная новость гораздо более обыденная и одновременно — невероятная… Обнаружено завещание господина Крюднера. Все его состояние, все движимое и недвижимое имущество, включая и лефортовскую фирму, получает… Кто бы ты думала? Лидия Танненбаум!

— Вот это да! Ну что ж, Лидочка — толковая девушка, серьезная, надеюсь, она не развеет дело Крюднера по ветру. Но боюсь, теперь она тоже окажется в числе подозреваемых в убийстве — следователь наверняка заподозрит, что Лидия знала о завещании и могла ускорить переход своего шефа в лучший мир, чтобы обрести полную финансовую независимость.

— Можешь не сомневаться, именно эта идея и пришла в следовательскую голову в первую очередь — ум у следователей структурирован таким образом, что все их важные мысли легко предсказуемы. Улик против Лидии у следствия нет, они ведь многих вещей просто не знают, но подозрения появились… Хотя, признаюсь, если бы и я не знал всех обстоятельств (а они до сих пор кажутся мне совершенно невероятными и похожими на сюжет дешевого авантюрного романчика!), я бы тоже ни за что не поверил в абсолютную непричастность Лидии к убийству шефа…

— Михаил, что ты хочешь этим сказать?

Я, от переполнявшего меня возмущения, даже выронила из рук последнюю розу.

— Ничего особенного. Но вся эта история с бедной девушкой, заточенной злыми людьми на чердаке старого цеха в Лефортово, и ее волшебным избавлением из узилища… И эти детали вроде огарка свечи и краюхи черствого хлеба, призванные сделать рассказ о страданиях бедняжки более достоверным… Слишком уж все похоже на нелепые басни! Если бы об этом написал автор какого-нибудь авантюрного романа, я бы швырнул его жалкую писанину в печь!

— Но в этом деле все, чего ни коснись, похоже на нелепые басни! А история с похищением документов из вагона международного поезда? Ни один реалистично мыслящий человек никогда не поверил бы, что такое возможно! Но ведь мы с господином Легонтовым с этим справились! А перец, который я насыпала в глаза германскому агенту? Перец? — озадаченно переспросил Михаил. — Какой еще перец?

Увы, пришлось в двух словах рассказать ему о встрече с Люденсдорфом в Веддинге. Жаль, что такой замечательный случай, достойный стать интересным рассказом, расцвеченным массой забавных подробностей, проскочил между делом в сжатом и скомканном виде. По-хорошему, стоило бы приберечь его до подходящего момента и поразить воображение родных и близких забавным анекдотом про мое бесстрашие…

Представив меня на темной берлинской улице лицом к лицу со зловещим Люденсдорфом, которого я посыпаю из фарфоровой ресторанной перечницы, Михаил, не сдерживаясь, захохотал.

— Слава Богу, перец оказался хорошего качества! — пробормотал он. сквозь смех. — Наверное, свежего помола?

— А что ты хочешь? Отель «Кайзерхоф» — весьма респектабельное место, там не позволят себе подать к столу какую-то затхлую дрянь. Но ответь, положа руку на сердце: разве наперченный германский агент — это не нелепая басня? А синяк от его удара, тем не менее, у меня на руке еще не прошел…

— Прости, дорогая, но по количеству нелепых басен в твоей жизни ты побила всякие рекорды, и это — источник настоящего отчаяния для всякого, кто с тобой связан, — ответил Миша, вытирая выступившие от смеха слезы. — Но в то, что еще какая-нибудь дама способна приблизиться к этому рекорду, я ни за что не поверю, и поэтому байки твоей Лидии кажутся мне жалкой подделкой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Два важных дела. — Нобр«Мысль». — Женский день в Чикаго. — «На бегемоте — обормот»… — И снова контора фирмы «Франц Вернер Крюднер». — Кресло управляющего. — Преображение Лизхен Эрсберг. — Драгоценное время госпожи Танненбаум. — У «Мюра и Мерилиза».

Наутро у меня было намечено два важных дела: во-первых, распаковать одно современное художественное произведение, вывезенное из Берлина, причем сделать это следовало так, чтобы не привлечь к нему внимания мужа, бывшего приверженцем классической школы и не одобряющего новых веяний в искусстве; а во-вторых, конечно же, навестить Лидию, поздравить ее с переменами в судьбе и рассказать о нашем путешествии в Берлин — что ни говори, а Лидочка главная заинтересованная сторона и ей, наверное, будет интересно.

Если со вторым делом особых проблем возникнуть не могло, то первое было посложнее. Произведение, высмотренное мной в одной берлинской галерее и приобретенное «на авз» в Москву, именовалось «Gedankenflug» — «Полет мысли», и представляло собой скульптуру малых форм, изображающую нечто, отдаленно похожее на летящую лошадь.

Памятуя о горькой судьбе предыдущей «Мысли», изгнанной по настоянию Михаила Павловича из моего кабинета, я имела основания тревожиться, что и новая «Мысль» разделит ее судьбу…

Поэтому, попытавшись занять внимание Михаила переводом статьи из иностранного журнала (статья касалась борьбы загобчных суфражисток за свои права — важная тема, но лексика мне, что называется, не по зубам!), я потихонечку прокралась со свертком, скрывающим «Полет мысли», в гостевую спальню, намереваясь распаковать там лошадь и скромно пристроить ее в каком-нибудь уголочке, чтобы она поначалу не слишком мозолила глаза моему благоверному.

А вот когда «Мысль» обживется в нашем доме, превратится в привычный и потому естественный предмет интерьера, ее можно будет потихоньку передвинуть поближе к видным местам…

И тут в комнату ворвался Михаил с журналом в руке.

— Леля, тут пишут, что весной, 8 марта, в Чикаго феминистки отмечали День солидарности женщин в борьбе за свои права, и просто Женский день. Основательница интернационального Женского социального и политического союза Эммовнкхёрст предлагает сделать этот праздник международным. Вы, феминистки России, тоже будете теперь отмечать?

— Несомненно. Мы уже думали об этом. Со следующего года и мы тоже начнем регулярно праздновать эту дату. Правда, по принятому у нас в стране юлианскому календарю Женский день падает вовсе не на 8 марта, а на 23 февраля. Представляешь, когда правители России перестанут валять дурака и введут у нас григорианское летоисчисление, как во всем цивилизованном мире, женский праздник автоматически передвинется на 8 марта, а у людей уже останется привычка что-нибудь отмечать 23 февраля…

— Ну ничего, выход всегда есть — можно придумать праздник и для 23 февраля. Например, Мужской день — тоже повод повеселиться!

И тут Миша заметил мою новую символическую «Мысль»…

— А что это, такое ужасное, ты устанавливаешь на столике? Похоже на грубое подобие взбесившейся лошади, — было заявлено в весьма бесцеремонном тоне.

— Ну знаешь, дорогой, на тебя не угодить! То тебе не то, и это не это, — я, в свою очередь, тоже не сдержалась. — Лошадь как лошадь, очень художественно выполнена. Когда я увидела ее на вернисаже в Берлине, просто не смогла от нее оторваться.

— Хм, лошадь как лошадь… По-моему, от такой лошади у кавалерийского ротмистра может случиться удар.

— Ротмистрам не мешает развивать художественный вкус, — отрезала я. — Да, эта лошадь не похожа на обычное животное из плоти и крови, рожденное кобылицей. Она — плод изощренного воображения мастера.

— Излишне изощренного, — хмыкнул Михаил. — На грани шизофрении.