Райские птички (ЛП) - Малком Энн - Страница 15

А потом он повернулся и вышел.

========== Глава 7 ==========

Оливер

Он наблюдал за ней.

Он подозревал, что она знает. Может быть, он лично наблюдал за ней, а может и нет. Но он знал, что она чувствует на себе чужие взгляды. По утрам он сидел перед экранами системы безопасности, наблюдая, как она время от времени выходит к завтраку.

Для многих людей это, возможно, было нормой. Неупорядоченных людей. Те, кто просыпался утром в разное время, естественно. Люди, которые не были прикованы к графику и не позволяли природе будить их.

Природа подвела Элизабет. Ужасно. Оливеру не нужно было знать подробности, чтобы понять это. Поэтому она справилась с этим, восстав против каждой грани человеческой природы. Потребности в человеческом контакте. Потребности чувствовать солнечный свет на коже, дышать свежим воздухом, несомым ветром. Дышать вообще.

Она контролировала все, что могла, то есть, ничто.

И все же она цеплялась за рутину. Неистово.

Он подозревал, что это было единственное, что заставляло ее функционировать. Это и его смертельная угроза. Хотя это не было угрозой. Если бы она не встала с постели, если бы не восстановила остатки сил, он бы убил ее. Ему бы пришлось. Он не мог больше видеть ее в таком состоянии.

Он все еще не мог понять, было ли то, что она встала с постели, лучшим или худшим для них обоих.

Поэтому он наблюдал за ней.

Больше, чем следовало бы. Он путешествовал, работал, но брался только за контракты, которые отнимали у него не более пяти часов. Он сказал себе, что это из-за того, что нельзя оставлять ее в своем доме без присмотра надолго: это было потенциально опасно для него и всего, на что он потратил годы.

Но он не признавался, что это было из-за того, что он волновался. О том, что она может сделать с собой. О том, что сделают с ней его клиенты, если узнают, что она еще жива.

Насколько он знал, это было не так, и он считал своим долгом знать все.

Он замолчал после того, что она сказала. Яд, смешанный с глубокой печалью, в ее словах что-то сделал с ним. Но и в этом он не мог признаться.

Достаточно того, что он проводил все больше и больше времени в этой маленькой комнате с экранами, наблюдая, как она занимается своими делами. Смотрел, как двигаются ее конечности в комнате, которую он сделал для того, чтобы она занималась йогой. Смотрел, как она потягивает чай, который приготовила его экономка, но почти не притрагивалась к другим многочисленным блюдам.

То же самое и с обедом.

И ужином.

Она садилась и выбирала еду, как птица.

Сначала он подумал, что это может быть из-за какой-то пищевой аллергии: глютен, лактоза, орехи. Он приказал своей экономке выбрасывать все, что содержит арахис, и готовить все без аллергенов.

И все же результат был тот же.

У него мелькнула мысль, что она сидит на какой-то идиотской диете, как и бесчисленное множество других женщин в этом идиотском мире, но быстро отбросил эту мысль. Элизабет не была похожа ни на одну другую женщину в этом мире. Она определенно не была глупой. Она была загадкой. И она не позволяла, чтобы ее внешность нравилась мужчинам, особенно ей самой.

Он пришел к выводу, что ее аппетит угасал, как и все остальное внутри нее.

Это разозлило его, хотя он и не признавался в этом.

После того, как он ушёл, она долго стояла посреди его комнаты для сбора вещей. Он наблюдал через камеры, как она медленно побрела обратно к своей часто дома, но остановилась, как всегда, в прихожей, уставившись на двери.

Он наклонился вперед, чтобы посмотреть, смогут ли его современные экраны дать представление о том, что происходит у нее в голове, когда она нахмурилась и прикусила губу. Она задумалась.

Затем она резко сменила выражение лица и пошла – на этот раз гораздо целеустремленнее – в свою комнату и рывком открыла ноутбук, стуча по клавишам и впиваясь взглядом в экран.

Еще одна загадка. Он предполагал (и иногда был уверен в этом), что она трусиха. Маленькая мышка, которая носится по жизни, стараясь не потревожить ничего, что ей не нужно. Отсюда ее вынужденная изоляция.

Ее взрыв эмоций несколько минут назад показал, что он ошибался. Он изучал состояние любого человека, как в жизни и смерти, так и в промежутке между ними. Он считал себя в некотором роде экспертом. Но каждый раз, когда он был уверен, что разгадал ее, она доказывала, что он ошибался.

Он не привык, чтобы ему доказывали обратное.

Возможно, именно поэтому его вуайеризм* достиг мании. Навязчивая идея, неистовая потребность понять ее. Проанализировать.

Гнев девушки в его коллекционной комнате что-то сделал с ним. Она что-то с ним сделала. Она показала ему, что она не маленькая мышка. Кричала на него, оскорбляла, кипела от злости. Насмехалась над ним. Предложила ему наказать ее. И с любым другим он бы так и поступил. Он бы причинил боль. Убил.

Он хотел причинить ей боль. Но не так, как с другими. Он хотел наказать ее.

Его член дернулся в штанах.

Он выключил экраны, издав шипение отвращения. К ней. К себе. Это было опасно. Она была опасна. Она может превратиться в осложнение. В слабость.

Слабость была роковой.

Он встал.

Он поклялся сделать все, чтобы это не стало для него смертельным. Шагнув вперед, он собирался пойти и сделать именно то, что должен был сделать месяц назад – убить ее. Писк телефона остановил его. Взглянув на экран, он понял, что сегодня не ее день смерти. Пока что. Этот день принадлежал кому-то другому.

Но это не означало, что ее судьба в безопасности.

И его тоже.

***

Элизабет

Было трудно, казалось бы, невозможно вернуться к своей обычной жизни после вчерашнего. После того, как я увидела его комнату ужасной красоты. После того, как увидела его во всей его ужасной красоте.

Но это было единственное, что оставалось делать. Без рутины здесь не было ничего, кроме невозможной правды, что я застряла здесь, в доме мертвых вещей. С ним.

Поэтому я встала.

Занималась йогой.

Приняла душ.

Переоделась.

И, несмотря на тошноту, я пошла в столовую завтракать. Еда была силой привычки больше, чем что-либо другое. Я с немалым усилием проглотила еду. Я не могла переварить больше, чем несколько укусов. Как будто мое тело отвергало вещество, чтобы продолжать жить, в то время как моя дочь разлагалась в земле.

Этого было достаточно, чтобы сохранить мне жизнь, достаточно, чтобы не растолстеть.

Хотя это и хорошо. Я бы носила больше одежды. Мне нравилось прятать свое тело, острые края костей сквозь складки одежды. В этом доме не было потрепанных и мешковатых толстовок, так что я надела белые леггинсы и футболку, которая должна была быть мне впору, но прикрывала до середины бедра. Поверх нее была еще кофта с длинными рукавами. Сверху я натянула розовый кашемировый джемпер, самый большой, какой смогла найти.

Так было тепло, но совершенно неудобно. Да и какая разница? Даже если на улице будет тепло, я никогда не почувствую аромат летнего воздуха. И даже если когда-нибудь я это сделаю, я никогда не выставлю свою голую кожу на всеобщее обозрение.

Я остановилась как вкопанная, когда добралась до столовой, мое сердце остановилось вместе со мной.

Все было так, как и должно было быть: еда искусно разложена. Много блюд, достаточно, чтобы накормить по крайней мере шесть человек. Различные кувшины с жидкостью на случай, если я решу изменить свою обычную комбинацию апельсинового сока и чая. Моя тарелка и столовое серебро стояли на том самом месте, где я всегда сидела.

Все так, как было с тех пор, как я начала эту рутину.

С некоторыми дополнениями.

Воздух здесь был заметно холоднее, просачиваясь сквозь одежду, сквозь кожу, прямо до костей.

Может быть, мне только показалось, когда мои глаза встретились с его.

Он сидел на противоположном конце стола, потягивал кофе и молча смотрел на меня. Никаких эмоций, даже изогнутой брови. Как ни в чем не бывало, будто мы с моим киллером каждое утро сидели и пили кофе с круассанами.