Райские птички (ЛП) - Малком Энн - Страница 14

Что-то плотское, что-то темное и зловещее во мне проснулось вместе с маленькой искоркой обольщения, исходившей от его рокового тона.

— Интересно, что самец имеет хвост длиннее, чем самка, часто более двадцати дюймов в длину, и самка, как было доказано, предпочитает самцов с наиболее длинными хвостами.

Он придвинулся ближе. Холод его души просочился в мои кости, несмотря на то, что это было технически невозможно; мурашки на каждом дюйме моей кожи говорили о другом.

— Это несмотря на то, что более длинные хвосты вредны для выживания самцов. Они имеют меньшие шансы на выживание, но более склонны привлекать самку.

Пряди моих волос упали на спину. Движение было таким легким и незаметным, будто это был легкий ветерок, сквозняк. Но воздух тут неподвижен, как в могиле.

— Самцы в буквальном смысле отказываются от своего выживания, чтобы найти самку, — пробормотал он. — Они подвергают себя опасности, противостоя силам естественного отбора… ради самки.

Мои волосы вернулись на спину. Я могла бы вообразить это прикосновение в состоянии ужаса. Но я не чувствую ужас, а что-то другое.

Влечение?

Нет, нечто худшее, темное, гораздо более роковое, чем простое влечение.

Люди снимали целые фильмы о том, как смертельно притягательны женщины, и мой похититель говорит что-то подобное? Сейчас не время размышлять о таких вещах.

Это первый раз с тех пор, как я проснулась, как снова стала чем-то похожим на человека, когда я столкнулась с ним.

Я медленно и целеустремленно повернулась.

В какой-то момент он отодвинулся, как будто понял, что я собираюсь посмотреть на него, как будто он и сам боялся прямой близости. Но, кажется, все это притворство.

Или я слишком много думаю? Или недостаточно?

Он был суровым, резким на фоне белых стен, белого ковра и поразительной трагической красоты вокруг.

Он во всем черном, под стать его душе. Еще один костюм. Искусно скроенный. Прожив в его доме около двух недель, не считая время, проведенное без сознания, я предположила, что всё, чем он владеет, должно быть только самого высокого качества.

Он окружил себя роскошью. Красотой.

Напрашивался вопрос: почему я здесь, среди всего этого? Я не была роскошной или красивой. Я была грубой и полной противоположностью этим вещам.

— Что это за место? — спросила я его ледяные глаза.

Он ответил не сразу и даже не через несколько мгновений. Мы подвисли во времени, как существа на стенах, окружающих нас.

— Ты уверена, что именно этот вопрос хочешь задать? — сказал он наконец.

Я моргнула. Что-то начало трескаться под слоями льда, которые он создал своим присутствием. Что-то раскаленное добела.

Гнев.

Чистый, неподдельный гнев.

— Ты совершил ошибку, не убив меня, — выплюнула я, мое внимание переключилось с комнаты на более насущную ситуацию.

Он холодно посмотрел на меня.

— Это не вопрос, — он долго выдерживал мой взгляд, прежде чем ответить. С другой стороны, такая скудная вещь, как взгляд от чего-то столь жалкого, как я, точно не испугал бы этого человека. — Может быть, — согласился он наконец.

Я усмехнулась его невозмутимому виду. Ненавижу его.

— Какое еще к черту «может быть»? — заорала я. — Если ты не заметил, у меня больше нет сил на это дерьмо, — я помахала руками вверх и вниз по телу, как будто это показывало трещины в моей психике снаружи.

Не то чтобы он этого не видел. Он был свидетелем моего психического срыва, видел каждую уродливую часть меня. Еще он был причиной всего этого.

Он не двигался.

— Я заметил. Я все замечаю, Элизабет.

Я рассмеялась. Звук был холодным и уродливым, но каким-то образом подходил к этой комнате тошнотворной красоты.

— О да, — прошипела я. — Ты все замечаешь. Ты знаешь все о боли, страдании, смерти и уродстве, а значит, ты знаешь все обо мне, верно? Потому что я полностью состою из этих терминов.

На этот раз я жестикулирую более яростно.

— Может быть, именно поэтому ты не убил меня, — сказала я, решив, что мне почудился блеск в его глазах, который последовал за моими словами.

Это означало бы реакцию. Или эмоции.

— Меня не интересует, зачем я здесь, — солгала я. — Важно то, что я здесь. Хорошо это или плохо, но я теперь постоянный житель твоего маленького мавзолея. Мое уродство означает, что я не могу уйти, если только ты не захочешь меня выбросить на какой-нибудь дороге.

Я посмотрела на него.

— И я уверена, что это приходило тебе в голову раз или два. Но поскольку ты все это знаешь, то понимаешь, это - все равно что всадить пулю мне в голову. Итак, мы возвращаемся к нашей первоначальной проблеме. Ты ведь спас девушку, верно? Может быть, для того, чтобы на твоей полуночной душе осталась хоть одна маленькая светлая отметина, не знаю. Мне все равно, — еще одна ложь. — Но причина не имеет значения, ведь то мгновенное решение, которое ты принял в темноте той ночью, имеет необратимые последствия. Ты сам выбрал для меня жизнь.

Я втянула в себя воздух, полный битого стекла, излияния моей боли, моего отчаяния, моей правды. Кроме того, это было самое большое количество слов, которые я произносила за последние недели, и у меня пересохло в горле.

До сих пор я никогда не кричала.

По целому ряду причин. Во-первых, мамины правила приличного поведения запрещали такие безудержные взрывы эмоций.

Во-вторых, кричать было бессмысленно. В моей семье, в моем браке, в моей жизни. Крик во всю глотку ничего не даст. Крик привлекает внимание, помощь, спасение. На такую роскошь я никогда не надеялась.

Крик не дал мне ни помощи, ни спасения. Но я привлекала к себе внимание. От человека, который видел, как я кралась по дому, который пришел на встречу с моим отцом.

Для отца я была объектом, чем-то, что можно было отдать. Деловой услугой. И сказать «нет» одному из крупнейших торговцев оружием в стране - верная смерть. Мой отец был очень привязан к выживанию, поэтому он без угрызений совести обменял мою жизнь на свою.

Потребовалось время, чтобы все решить, спланировать. Мой отец был скрупулезен в планировании. Не потому, что я была его младшей дочерью, и он беспокоился о моей судьбе. Нет, потому что это было важно для него. Это должно было случиться. Даже несмотря на то, что он слышал о намерениях моего мужа. Его бывшие жены похоронены в неглубоких могилах.

«За что ты так со мной» не помогало - ему просто было все равно. И маме тоже. Ни братьям, ни сестрам. Все они принадлежали к одной и той же хладнокровной династии.

Я не кричала ни на одном этапе того процесса. Ни когда отец сообщил мне о моей судьбе. Ни после первой встречи с Кристофером, когда он потряс мою душу безудержной жестокостью в глазах. Ни в день свадьбы. Даже не в ужасную брачную ночь. Или много ужасных ночей и дней. Ни даже в тот день, когда я потеряла дочь.

Или в тот день, когда Кристофер буквально вышвырнул меня на улицу.

Слова меня ранили и калечили, но я ничего никогда не говорила в ответ.

До сих пор.

Перед моим убийцей, в окружении его прекрасных трупов.

Мои крики не даруют мне от него спасения. Я не искала спасения. В конце концов, кто ищет помощи у проклятых? Да и он не собирался мне помогать. Самое близкое похожее на помощь, что он сделал (я подозревала, что это единственный раз в его жизни), - он не убил меня. И даже это еще может изменится. Я подозревала, что моя смерть все еще давит ему на душу.

Но я привлекла к себе какое-то внимание.

Что-то такое тяжелое, что могло соперничать с тяжестью неба, с моей печалью.

Он просачивался в каждую часть меня. Его взгляд, каждый дюйм его тела был сосредоточен на мне. Лился на меня. В меня.

Это внимание было кисло-сладким. Это не было жестокостью моего бывшего мужа и его садизмом. Это было что-то из той же участи, но не такое раскованное.

— Ничто не вечно, — сказал он. — Даже смерть, — он оглядел комнату. — Все мы в конце концов увядаем и разлагаемся. Всё становится ничем.