Древний Рим. Имена удовольствий (СИ) - Грез Регина - Страница 51

Прошло еще несколько дней. От скуки я выпросила у Игара немного монет и купила краски. Сама разрисую стены своей мрачноватой комнатушки, уже придумала, что изображу — русские березки и пару елочек. Да, и еще пенек, обросший мхом и непременно огромный папоротник рядом. Пусть потом археологи эти фрески обнаружат и удивятся, может, еще понаписать чего, вроде — привет потомкам, я из России, век двадцать первый, машина времени сломалась… Наверно, лишнее, а хочется порой пошутить.

Кромих мне даже помогал, ему тоже было скучно. Ну, разумеется, я попробовала и у него взять интервью, но вышла одна только морока. Все мои вопросы нубийца почему-то дико смешили, он вовсе перестал на них отвечать и вместо этого запел песню на чужом языке. А я стала подпевать ему в тон: «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла…» Вот это было зрелище!

— Кромих, ты хочешь домой?

— Я не знаю, Госпожа, я тут привык. Господин спас мою жизнь, и я буду служить ему до последнего вздоха. И тебе тоже.

Вот это, наверно, и есть настоящая преданность. "До последнего вздоха…"

— А я-то здесь при чем?

— Ты женщина моего Господина. Он скоро вернется к тебе.

— Это вряд ли… Он на меня сердит.

Кромих опять улыбался и качал головой, а потом с самым серьезным видом принялся подрисовывать рядом с моей русской елочкой что-то смутно похожее на пальму. Я не стала ему мешать… Остановила, лишь когда под пальмой появилось нечто, явно смахивающее на крокодила. Это было уж слишком, мне еще спать в этой комнате, не надо мне тут зубастых рептилий под боком.

А по вечерам, когда солнце стремительно опускалось за горизонт, я долго качалась на качелях, что представляли собой гамак, усовершенствованный Кромихом. Спокойные это были часы незадолго до заката… Мапроник, по обыкновению, уже дрых где-то в своих кустах, нубиец сидел прямо на траве рядом с качелями и гудел свои африканские мантры, а я следила взглядом за темнеющим небом и думала всякую чепуху. Конечно, о нем… и о нем тоже порой.

Наверно, до конца дней своих я не забуду его блестящие карие глаза, в глубине которых прячется боль, его прикосновения — то ласковые, но настойчивые. Я хотела бы стереть из памяти ночь в беседке, увитой плющом, но вот как это сделать? Боги, сохраните ему жизнь! Пусть он найдет свое счастье, я все-таки не желаю ему зла. Но если… если Гай привезет мне его голову, кажется, я начну ненавидеть своего соседа.

— Господин…

Я открыла глаза, словно очнувшись от своих невеселых дум, и рассеянно посмотрела на Кромиха. Кого он зовет? Какой господин?

Нубиец уже был на ногах и широко улыбался, глядя куда-то за мою спину. Я тотчас обернулась и увидела Гая. Он стоял у стены, в нескольких шагах от моих качелей и смотрел на меня так, словно видел впервые, настороженно и немного свысока.

— Здравствуй, Наталия.

Ох, уж мне эти церемонии…

— Здравствуй, консул Гай Марий Каррон. Давно ли ты в Риме?

— Я вернулся еще до полудня, но лишь сейчас, завершив все дела, смог войти, наконец-то, в свой дом. Почему, я тебя там не встретил, Наталия?

Начинается… Я обреченно склонила голову и повалилась на плетеное сиденье качели. Ну, что же, давай, поговорим…

— Ты сам сказал, что видеть меня не хочешь. В таком случае, зачем мне жить у тебя? Мне и мой домик нравится, спасибо, это благодаря тебе я обрела здесь уютное гнездышко.

— Ты обещала расплачиваться за него всю жизнь или уже забыла об этом?

— Так ты пришел взыскать с меня долги? Ну, знаешь ли…

Я спрыгнула с качелей вне себя от возмущения. Какая наглость! Явился ко мне с такими запросами. Не позволю над собой издеваться!

— Забирай! Все забирай, ничего твоего мне не надо! Я голой на улицу выйду, чтобы никто не сказал, что я что-то от тебя поимела, хотя нет… мне Оливия платье дарила, вот только его и возьму. Сейчас же уйду, все равно куда, дом тебе оставлю. И не смей меня ни в чем упрекать, слышишь? Никогда тебе не прощу, как ты сказал тогда — «моего ребенка», а если и был ребенок, так «наш», и мой тоже, ясно тебе?

Мне тоже от этого больно и плохо, если бы я хоть на миг догадывалась, что стану мамой, никуда бы не рванула из дома. А я хотела к тебе, видеть тебя хотела, я волновалась… А ты только о себе и думаешь, о своих удовольствиях и мечтах. А, что у меня в душе делается, тебе все равно? Ты грубый, бесчувственный… нет, не подходи даже, не трогай меня, пусти. Кромих, ты обязан меня защищать, Кромих… что ты стоишь, дубина, останови его!

— Но он же Господин, я не могу!

Обойдя ухмыляющегося нубийца, Каррон схватил меня в объятия и приподнял над землей. Его синие глаза смотрели сурово, но в них не было злости или презрения, только холодная решимость. Я запротестовала:

— Пусти!

— Я не умею красиво говорить…

— Это заметно!

— Скажу лишь одно — ты мне нужна. Я люблю тебя и никуда не отпущу, никому не отдам. Я не хотел тебя обижать, не хотел, чтобы ты страдала, но когда Аттикс поведал мне о ребенке, я чуть разум не потерял от горя. И просто обезумел, когда представил тебя ночью с этим… И желал одного, добраться до фракийца и растерзать его на твоих глазах. Я готов был рыть землю, чтобы найти его след, но он ускользнул. Мне так хотелось вернуться к тебе, успокоить, прижать к груди, но разве я мог… Сначала я должен был отомстить за нас.

— Я понимаю тебя, но пойми и ты — Дакос меня спас, защитил от своих людей, а потом показал дорогу к солдатам. Если бы не он, меня бы точно замучили, я бы не пережила той ночи.

— По-твоему, я благодарить его должен?!

— Послушай, он мог меня убить. Но я жива. И больше не желаю говорить о других людях. Не хочешь меня видеть — пожалуйста, иди в свой дом и отдыхай от долгого похода. Почивай на лаврах! Ты — герой, тебе весь Рим рукоплещет. А я уж как-нибудь…

— Присмотрела себе нового спонсора?

— Ты — что, болен? Когда бы я успела? Кромих с меня глаз не спускает…

— Конечно, я же ему приказал!

— Я вижу, что ты очень несдержанный, нервный, импульсивный человек, Гай Марий! Прежде, я думала о тебе иначе. Ты казался спокойным и рассудительным, я таким тебя и полюбила, но как ты сейчас себя показал… Видят Боги, я начинаю тебя бояться!

Мужчина медленно ослабил хватку и вернул мои ноги на землю. На лице его промелькнуло беспокойство, а вот я чувствовала свою полнейшую правоту. Лучше на берегу договориться, раз и навсегда, а то, и правда, запрет меня в доме без права голоса, как наложницу, а мне это надо?

— Что же ты сделала со мной, женщина! Я прежде таким не был. Я никогда не проявлял излишней жестокости, я не помню, чтобы испытывал подобную сжигающую ревность. А ты пробудила в моей душе всех демонов разом. Не-ет, я не дам тебе улизнуть, будешь только моя, хочешь того или не хочешь. Мы сейчас же вернемся в мой дом, где тебе и положено находиться!

— С какой это стати, я должна жить у тебя?

— Ты моя невеста, это знает весь Рим! Ты почти жена мне и скоро ею станешь!

— Так тебя твоя репутация волнует, что решат друзья — сенаторы и прочие канцелярские крысы? Да, в городе сейчас обо мне хорошо говорят, а если бы меня осуждали, грязью кидали — ты бы от меня отказался? Ответь честно и прямо, тебе важно чужое мнение, да?

— Мне важна ты!

Последнюю фразу Гай произнес слишком громко… Из кустов раздалось недовольное ворчание, кажется, мы разбудили старого сатира. Кромих устало вздохнул, уселся под дерево и, запрокинув руки за голову, как ни в чем не бывало, затянул свою чудную гортанную песню. Мы с Гаем снова посмотрели друг на друга, и теперь гораздо спокойнее, почему-то я устала спорить и ругаться. Сорокалетних мужчин уже не переделать… напрасный труд. Гай — такой, какой есть, он древнеримский военный и этот факт многое объясняет. А я? Чего я хочу от этого человека?

Если уж совсем честно… хочу, чтобы он взял меня на руки и отнес в свой дом, положил на свою постель и лег рядом. Хочу, чтобы он поцеловал мое лицо — лоб, нос, щеки и подбородок, потом ласково сказал мне что-нибудь хорошее, например, что очень любит меня и страшно скучал. А теперь я рядом и все хорошо… Тогда, почему бы и мне не сказать ему об этом же самом? Я могу начать первой.