Неожиданная Россия. XX век (СИ) - Волынец Алексей Николаевич - Страница 23

Русский юрист и историк Николай Гернет, автор многотомной «Истории царской тюрьмы», позднее писал: «Никогда за всю историю Петропавловской крепости я не встречал указания на такое беспримерное снабжение кого-нибудь из узников. Департамент полиции проявлял необычную для него быстроту в удовлетворении просьб супруги Лерхенфельда. И она, посылая, например, пальто в Трубецкой бастион через департамент полиции, просила переслать это пальто, “если можно, сегодня же”. Проявлял заботы к обвиняемому в шпионаже немцу и комендант крепости. Он спешил просить департамент полиции прислать к заключенному германскому консулу зубного врача…»

Помимо врачей, арестованного шпиона в крепости беспрепятственно посещал лютеранский пастор. Питался арестованный так же по-особому, казённую пайку, полагавшуюся иным арестантам (Лерхенфельд в письмах жене именовал их «анархистами» и «арестантами низшего разбора») он не ел, покупая еду за счёт собственных средств из петербургских ресторанов.

Не смотря на регулярные личные свидания, Лерхенфельд постоянно писал письма жене. Люди начала XX столетия вообще любили эпистолярный жанр даже в общении с близкими собеседниками, это заменяло им интернет и смс-ки наших дней. И в одном из посланий к жене Лерхенфельд так описывает свой рацион в Трубецком бастионе Петропавловской крепости: «…я пью в день 4–5 чашек какао, 2–3 чашки кофе и 1 яйцо. Кроме того, 4–5 хлебцев с маслом, немного сыра и меда…».

В нарушение всех инструкций о содержании заключённых, Лерхенфельд пребывал в тюрьме в собственной одежде и со своим бельём. Не смотря на все необычно льготные условия заключения, шпион-дипломат не без юмора именовал в письмах свою камеру «ватер-клозетом».

Даже если не предполагать высоких покровителей германского шпиона при русском дворе, можно констатировать, что царская бюрократия на всякий случай стремилась проявить услужливость и заботу по отношению к отпрыску германо-русской аристократии и дальнему родичу царской фамилии. В конце сентября 1914 года шпиона даже попытались выпустить из тюрьмы и отправить в Самару, фактически проживать под домашним арестом.

Но тут уже взбунтовались военные, которые очень опасались, что Лерхенфельд до своего ареста сумел собрать немало информации о ходе мобилизации русской армии. 8 октября 1914 года в Министерство внутренних дел пришла шифрованная телеграмма от генерала Янушкевича, начальника штаба Верховного главнокомандующего: «Барон Лерхенфельд, как особенно опасный и вредный, подлежит самому строгому содержанию в месте заключения. Освобождение его ни в каком случае недопустимо».

Любопытно, что помимо жены, Лерхенфельда в Петропавловской крепости вопреки всем тюремным правилам регулярно посещал камергер царской свиты Владимир Коссиковский. После отъезда жены Лерхенфельда за границу именно камергер Коссиковский взял на себя заботы по снабжению арестованного шпиона книгами и иными передачами.

«После возникновения войны высказывал очень критическое отношение к Германии…»

Дело барона Лерхенфельда осложнилось тем, что после его ареста германские власти фактически взяли в заложники русского консула в Кёнигсберге Зиновия Поляновского. Вместо того чтобы выслать консула в нейтральную Данию, немцы посадили его в одиночную камеру. При этом сидел Поляновский не в льготных условиях Лерхенфельда, а в соответствии с режимом содержания разоблачённых шпионов, то есть без какой-либо связи с внешним миром.

Пока немецкий барон пил кофе и какао в Петропавловской крепости, решалась судьба немецкого учителя в камере № 53 петербургского «Дома предварительного заключения». 21 августа (3 сентября нового стиля) 1914 года следователь по особо важным делам Сергей Юревич направил в петроградскую гимназию № 10 запрос, в котором интересовался у директора гимназии, как подозреваемый Иван Вейерт «относился к Германии и Австрии в мирное время и после возникновения войны, не замечали ли в нем особого уважения к германской военной мощи и культуре или же напротив того можете засвидетельствовать об его особом русском патриотическом настрое».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

К счастью для учителя Вейерта директор гимназии дал своему подчиненному самую положительную характеристику, отметив, что к служебным обязанностям тот относился «добросовестно и за время своей службы ни в чем предосудительном в нравственном отношении замечен не был», а «после возникновения войны высказывал очень критическое отношение к Германии». Тем не менее, 30 августа (12 сентября нового стиля) срок заключения подозреваемому в шпионаже Вейтерту был продлен на месяц. Однако ровно через неделю арестованный был освобожден из-под стражи.

Даже в условиях военной шпиономании, жандармерия и прокуратура Российской империи поняли, что чудаковатый Вейерт явно не шпион. Никаких улик, кроме анонимного доноса в полицию, так и не было обнаружено. Уже в октябре 1914 года Иван Вейерт вернулся к преподаванию немецкого языка в гимназии № 10. К дальнейшему преподаванию в Михайловской артиллерийской академии его, на всякий случай, не допустили.

Тем временем дело барона-шпиона Лерхенфельда вышло на международный уровень. В качестве посредника между Россией и Германией по вопросу об условиях обмена арестованными дипломатами выступил испанский консул. Переговоры затянулись на много месяцев. В мае 1915 года последовало приказание свыше ещё более смягчить режим заключения Лерхенфельда, его перевели из Трубецкого бастиона в «Екатерининскую куртину». Эта часть Петропавловской крепости предназначалась для льготного содержания высокопоставленных подследственных. Например, сразу после русско-японской войны здесь содержался генерал Стессель, сдавший японцам Порт-Артур.

Берлин и Петроград окончательно смогли договориться об обмене арестованными дипломатами только через год после начала войны. 24 сентября 1915 года германский консул Лерхенфельд со всем немалым имуществом, накопившимся за 12 месяцев небывало льготного заключения, был передан жандармам для отправки его через Финляндию в нейтральную Швецию. 27 сентября на пограничном пункте в финском городке Торнео при осмотре багажа и личном обыске у Лерхенфельда жандармы обнаружили спрятанными за подкладкой шляпы «два полулиста с ключом шифра», за обшлагом пиджака «зашитыми четыре листа почтовой бумаги, написанные вдоль и поперек» шифрованными записями.

По итогам обыска российские жандармы, не смотря на распоряжение начальства, вновь задержали неугомонного шпиона. Через сутки в Торнео пришли две телеграммы противоположного содержания. Из располагавшегося в столице Генерального штаба (формально Отдельный корпус жандармов входил в состав русской армии) поступила телеграмма с приказом немедленно освободить Лерхенфельда А от начальника штаба действующей армии пришла телеграмма о дальнейшем содержании шпиона под стражей.

Возникшее разногласие жандармы попытались разъяснить по телефону – связь с Петроградом была, а до ставки действующей армии в Могилёве дозвониться не удалось. В итоге 29 сентября 1915 года германский консул и резидент Эрнст Густав фон Лерхенфельд благополучно пересёк шведскую границу и прямиком отправился в Германию. После его возвращения немцы так же через Швецию передали на родину российского консула Поляновского, который за год строго одиночного заключения сошёл сума.

«Контрразведывательный режим» разных стран и войн

Все эти странные привилегии для вражеских шпионов в России в самом начале Первой мировой войны объясняются не только феодальными пережитками, но и тем, что в Российской империи система профессиональной контрразведки и борьбы со шпионажем появилась всего за несколько лет до августа 1914 года.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

К началу войны функции органов государственной безопасности в России выполняли три ведомства: военная контрразведка, полиция и жандармское управление. Однако полиция в основном занималась охраной общественного порядка и криминалом, а жандармерия специализировалась на «внутреннем враге», то есть политической и иной оппозиции царскому режиму. В деле противодействия иностранному шпионажу, особенно военному, они не были профессионалами.