Три женщины в городском пейзаже - Метлицкая Мария - Страница 5

Долгое время маленькая Лидочка уверенно считала, что «хирург» – это ругательство.

Да и мамину нелюбовь к бабе Рите Лидочка чувствовала – слышала, как та выговаривала ей: «Маргарита Васильевна! Зачем вы кладете в кашу такое количество масла? Хотите, чтобы у ребенка была больная печень?»

Баба Рита смертельно обижалась и замолкала на несколько дней. Но потихоньку ворчала – это у нее больная печень! Желчью исходит. Бросается, как собака: то не так, это не так. Бедный наш Валька! Сколько той жизни, чтобы так ее губить.

Баба Рита и отвела Лидусю в первый класс. Отвела первого сентября, а второго, на следующий день, умерла.

Лида помнила, как мама рыдала на кладбище и просила у бабы Риты прощения. И помнила, как это ее удивило. Надо же – ведь мама бабушку не любила. И что она плачет, что, как сказала соседка, убивается?

Когда Лиде исполнилось семь, Ольге Ивановне Вершининой, перспективному специалисту, выделили маленькую двухкомнатную квартиру за выселением.

А через четырнадцать лет, учтя все заслуги доктора наук Вершининой, дали квартиру побольше – у метро «Ленинский проспект», в новом кирпичном доме: три комнаты, два балкона, кухня в двенадцать метров. Не квартира – сказка! «Просто какое-то чудо», – как говорили знакомые.

– Мне с женой повезло, – смеялся Валентин Вершинин. – Такая квартира!

Но в голосе его чувствовались грусть, ирония и даже сарказм.

Нет, скандалов у них никогда не было, во всяком случае, ссор родителей Лида не слышала. Мама пропадала на работе и приходила поздно, не раньше девяти, часто уезжала на конференции и в командировки.

Хозяйством Вершинины себя не обременяли – что есть, то и хорошо. В двенадцать лет Лида научилась готовить. Особенно ей удавались торты и пироги, которые она пекла, чтобы порадовать родителей.

Комплиментов мама не раздавала, реагировала сухо:

– Спасибо, все было вкусно.

Кажется, она вообще не замечала, что ест и что пьет. А вот отец на похвалы не скупился:

– Ох, Лидка! Ну и повезет какому-нибудь идиоту!

После ужина мама сразу уходила к себе, и ее было можно понять: две операции, потом совещание.

На кухне оставались отец и Лида. Лида мыла посуду, отец что-то рассказывал. Лиде всегда было с ним интересно. Это были самые счастливые минуты их жизни – она и папа. И их разговоры.

Словом, обычная семья, со своими сложностями, проблемами, радостями. Таких миллионы. Мама, папа, ребенок. Квартира, хозяйство, планы на отдых – все как у всех.

А потом выяснилось, что Тася, любовница отца, уже была в его жизни. Ну и в Лидиной и маминой заодно. Выходило, что Тася появилась в жизни отца вскоре после его женитьбы.

В пятнадцать лет Лида наотрез отказалась знакомиться с Тасей:

– Перебьетесь.

Любила ли она мать? Сложный вопрос. Нет, конечно, любила. Гордилась ею, восхищалась, немного ей завидовала. Побаивалась ее, критики ее боялась – мама всегда была беспощадна. Усмешек ее боялась: посмотрит, как одарит рублем, говорила бабушка Рита.

Лида сжималась под маминым строгим оценивающим и беспощадным взглядом. Внешне дочь не удалась – вот мама была абсолютной красавицей. Лида стеснялась своих широких бедер, крупных кистей – ловила на себе мамин взгляд и краснела. Очень боялась ее разочаровать и училась как проклятая. Какая там тройка, о чем вы? Лида стеснялась четверок. Правда, дневники и тетради мама не проверяла: «Я тебе доверяю, Лида. Ты взрослый и, надеюсь, ответственный человек».

Постепенно все домашние хлопоты перешли к Лиде – магазины, прачечная, почта, сберкасса. В тринадцать лет она снимала показания счетчика и заполняла квитанции.

На школьные собрания мама не ходила – да и зачем? К Лиде Вершининой претензий не было: тихоня и скромница, практически отличница, примерная комсомолка, хороший организатор. К тому же все знали, что Лидина мама известный хирург, серьезный и занятой человек.

В тот день, когда отец решился на разговор – а этот день она запомнила на всю свою жизнь, – опухшая от слез Лида, всегда уступчивая и слабая, легко поддающаяся на уговоры, была непреклонна:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Даже не уговаривай! Ничего у тебя, папа, не выйдет! И твои аргументы я никогда не приму! И маму я не предам, слышишь?

Отец грустно вздохнул:

– Что ты, Лидка! Я тебя понимаю. Но, знаешь…

– Ты ее никогда не любил? – перебила она.

Отец пожал плечами:

– Честно? Не знаю. Любил – не любил… Знаешь, Лидуш, нашу маму можно уважать – это совсем несложно. Восхищаться ее талантом. Гордиться ею – ее нечеловеческой работоспособностью и силой духа. Жалеть, сочувствовать. Служить, пытаясь облегчить ее жизнь. Но любить… – Покачав головой, он горько вздохнул. – Я сволочь, дочь. Большая я сволочь, наверное. Но оставить ее, уйти от тебя и от нее? Нет, Лидка, я не смог. Всю жизнь помнил, что Оля спасла мне жизнь. А потом родила тебя, самое дорогое, что у меня есть. Всю жизнь Оля пашет как вол. Да и судьба у нее… не дай бог. Сиротство раннее, тетка Сима. А тут еще я. Да и потом, она ж без меня пропадет, – улыбнулся отец. – Наша драгоценная Ольга Ивановна ни к чему не приспособлена. Только работа, работа, работа. Оля – хирург от Бога, сколько спасенных жизней! Ты знаешь, в больнице на нее молятся. Ну а какая она дома, ты тоже знаешь. Разумеется, это не умаляет ее достоинств. Просто, дочь… Не моя это женщина. Понимаешь?

Лида молчала.

– Не моя, – повторил отец, – вот так получилось.

Этот разговор они очень старались забыть, но Лида видела, как неловко отцу и как заискивающе он заглядывает ей в глаза. К обожаемому отцу, любимому папке в то время относилась с брезгливостью. Разочаровал ее родитель. Да, крепко разочаровал, огорчил и обескуражил. И еще была злость – сам виноват. И ребенка приплел. Эгоист.

После смерти отца Лида часто думала: как мать, опытный врач, могла не заметить симптомов болезни? Пропустить, не обратить внимания на его мертвецкую бледность, резкое похудание, нарастающее бессилие?

Потом поняла: мать на отца не смотрела. С работы возвращалась замученная, серая от усталости – какое уж тут внимание, какие семейные разговоры! Она просто не видела мужа и дочь и не интересовалась их проблемами. Ни одного вопроса! Нормально? Конечно же нет! Но все было именно так.

Редкие воскресные семейные обеды всегда проходили в полнейшей, пугающей тишине, под стук приборов и приглушенный звук телевизора.

– Оля, передай мне, пожалуйста, хлеб! Лидка, подкинь картошечки, а?

– Лида, что у тебя с экзаменами? – хмурила брови мама. – Ты собираешься в зимний лагерь?

Лида собиралась и в зимний, и в летний. Лагерь она ненавидела, как и все общественное, включая душ и туалет, столовую и построения, спортивные мероприятия и вечерние танцы. Все это вызывало тошноту и уныние. Ей хотелось одиночества, уединения.

В августе мать уезжала в санатории – в Крым, в Прибалтику, в Подмосковье. Разумеется, в самые хорошие – Ольге Ивановне Вершининой в путевках не отказывали. Мать говорила, что ей нужно восстановиться. Все правильно, ритм ее жизни может вынести далеко не всякий.

Отец, заядлый турист, уезжал на озера – Карелия, Алтай, Байкал.

Говорил, что с друзьями-походниками. Потом Лида поняла, что с Тасей.

Из отпуска родители возвращались веселые, отдохнувшие и загорелые.

Мама шутила, рассказывая санаторские байки и смешные истории. Как-то раз попыталась рассказать услышанный анекдот – перепутала все, от начала и до конца, и, увидев лица Лиды и мужа, расстроилась и смутилась. Над ее пересказом смеялись больше, чем над самим анекдотом, и мама тогда очень обиделась…

Отец тоже что-то рассказывал, и, кажется, мама смеялась…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Лиде рассказать было нечего – утренняя зарядка, надоевшая до желудочных спазмов овсяная каша и мутный, остывший, невероятно сладкий чай. Дожди и холод: в палате всегда было сыро, и с влажных потолков капала вода. В хорошую погоду было повеселее – озеро, лес, ночные костры. В клуб на танцы Лида не ходила, оставалась в палате – валялась с книжкой. На танцах сплошной выпендреж, кривлянье и кокетство, а главное – интриги, интриги! Ревность и подростковые козни. Противно.