Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 54

– Это что такое, Зоя?

– Совсем ничего, мама. Хотя, я думаю – он был бы не против, я нечаянно зацепила его своей вредностью. И даже вижу, как это могло быть, – хмыкнула я, – там же кобель... Было бы жадно, отчаянно, страстно, немного грязно... продлилось бы недолго, оставив чувство, что оплевала сама себя. Дело даже не в том, что он женат. Просто не мое.

– Ты пробуешь простить Виктора? – спросила она вдруг, замялась и отвернулась: – Просто – хочешь?

– Мама, само собой! Если бы можно было убрать кусок памяти и вернуться туда – то я бы галопом!. Я и сейчас вся еще там – снится он, снится Север, даже бакланы и целлофановые пакеты в воде залива... Хочу, но не могу. Обида зажирает – это его восхищение... Вряд ли я смогу его вызвать – после двадцати лет, а выпрыгивать из штанов для этого... Это просто какая-то зарубка на мозге топором, могла бы – стерла, чтобы не болело. Вернулась бы – точно была бы на седьмом небе... Хотя нет! На Север мне нельзя, а подводного флота на Балтике нет, так... что-то в Балтийске – крохи. Так что... и ты тоже... мы справимся, мам – и ты, и я...

Где-то часа через два, к восьми вечера я созрела. Перестала метаться по комнате, присела на кровать и набрала Давлятовну. Услышала ответ и вежливо поздоровалась… голос сорвался, дрогнул…

– Роза... Давлятовна, а как там Усольцев? Говорят, вы с ним видитесь...

– Психически здоров, – обрадовала меня она и сразу припечатала: – Но, боюсь, для плавсостава уже не годен.

Глава 31

– Совсем-совсем? – глупее спросить, наверное, было просто нельзя. И вообще... странное чувство я испытывала – будто собралась прыгнуть с парашютом, а от страха задеревенело не только тело, но и мозг. Паника, нервы... да с какой стати?

– Зоя, вы готовы к длинному разговору? – нейтральным тоном поинтересовалась женщина, звякая чем-то там... Похоже – ложечкой о стенки чашки. И что-то начало медленно-медленно раскручиваться и отпускать в районе солнечного сплетения... Я тихонько выдохнула, вспоминая ее такой, как на том нашем чаепитии – приятной, полной, немного отстраненной... авторитетной. В силу возраста или манеры говорить – умно, с легким скепсисом, будто она знает всю подноготную этого мира. Профессиональное, наверное?

– А я вам не помешаю? – затаилась я, сама не понимая чего хочу – разговора или чтобы она меня сейчас отфутболила? И тогда я не смогу уснуть…

– Как вы можете помешать? Я уже поужинала, дома одна… А на каком вы тарифе? – вдруг спросила она и я поперхнулась воздухом, который задержала в груди. А потом начала ржать… Другим словом это просто нельзя было назвать. Правда успела прижать телефон к себе и, наверное, что-то нечаянно там нажала, отключившись. Потому что когда приступ идиотского веселья сошел на нет, там уже была тишина. Я глубоко подышала, подумала и поняла, что вопрос был задан вполне житейский и это со мной что-то не так. Потому что мозг, похоже, отказывался воспринимать обычную жизнь – он кипел в стрессе и страстях, и нормальный вопрос об экономичности тарифа в такой напряженный момент просто не принял всерьез. Ладно… нужно было перезванивать.

– Простите, Роза Давлятовна – нечаянно отключилась. С тарифом все в порядке.

– Можно – просто доктор, – разрешила она, и я опять вспомнила тот наш разговор и улыбнулась.

– Да, я помню. Вы уже допили свой иван-чай?

– Да. И удобно устроилась на диване, выключив свет. Открыла шторы… у нас тут северное сияние – высокая солнечная активность где-то там… Сейчас, Зоя, мы будем обсуждать состояние моего пациента, а не ваши семейные отношения. Я уже говорила – тут я вам не помощник. Давайте так – я психиатр-невролог, а вы родственница, которую я консультирую.

– Договорились, доктор. А у нас тут срывается ветер и дождь, но через день обещают второе бабье лето… Я слушаю вас – что там с вашим пациентом? – по ее примеру я выключила свет и убрала штору. Уселась на кровать и откинулась на подушку, глядя в окно на подсвеченные городскими огнями быстро несущиеся по небу тучи.

– У вашего мужа сейчас крайне сложное время – он пытается восстановить доверие себе, уверенность в том, что может управлять своей жизнью и не терять контроль над ситуацией. Проще говоря – ему необходимо элементарно самооправдаться – это вопрос выживания личности, ее целостности. Он хочет понять мотивы своих поступков.

– Только не нужно про раздвоение личности… пожалуйста, – разочаровано прошептала я.

– Нет, деперсонализационного расстройства не наблюдается. Наверное, нужно с самого начала… я постараюсь употреблять минимум специальных терминов. Итак: в нашем мозге несколько систем памяти, но когда мы испытываем шокирующий страх, всплеск адреналина активирует связку «гиппокамп плюс миндалевидное тело», чтобы прочно запомнить обстоятельства трагедии. Важна последовательность этих обстоятельств и сила влияния... Криз, который он воспринял, как вашу смерть, став «вспышкой памяти», затмил предыдущее событие с Алиной Сысоевой, и оно стало восприниматься, как фон. Не стерлось совсем… но ярче запомнилось более эмоционально-окрашенное – ваша «гибель». Эти два события несопоставимы для него по важности.

– Роза… Давлятовна… вы хотите сказать – Виктор забыл тот страстный поцелуй? Потерял память? Вы извините, конечно… но даже если это так… или вы по какой-то причине на самом деле поверили в это, то что это меняет в принципе, в нашей с ним истории?

– А меня на данный момент совершенно не интересует ваша с ним история – я предупреждала об этом. Я не даю оценок и не демонстрирую своего отношения, для меня важен исключительно пациент и его состояние. И нет – память он не терял. Но «вспышка» затмила фон. Поэтому большинство фоновых воспоминаний об эмоциональных событиях с участием Алины неточно и неполно… и мозг неосознанно заполняет имеющиеся пустоты – защищается. Воспоминания обновляются и меняются но, к сожалению, не смягчаются. Их качество усугубляется его чувством вины. Он насилует свою память в бесчисленных попытках вспомнить подробности тех ощущений…

– Приятных… – вырвалось нечаянно. Резко зажмурившись, я сдавила лоб пальцами. Боже… как стыдно!

– Я не собираюсь вести разговор в таком тоне, Зоя. Оставьте на минуту свои обиды, давайте беседовать конструктивно – вы хотите знать, зачем ему нужны эти подробности?

– Да, я хочу знать, – ровно ответила я.

– Чтобы понять мотивацию своих действий и оправдать их лично для себя – я уже говорила.

– Мотивация? Она в том, что он увлекся ею.

– Безусловно, – согласилась она.

– Что…? – мне показалось или я не расслышала?

– Безусловно – интерес был, но сексуальный характер его он с возмущением отрицает.

– А вы?

– А я – нет. Иначе его реакцией на поцелуй было бы возмущение и отторжение, а не ответный поцелуй. Но это реакция тела, а не желание разума, поэтому она тоже стала травматическим событием, когда действуют мощные инстинктивные механизмы, а сознательный контроль частично или полностью отсутствует. Его разум не принимает такой вариант. Поэтому еще до вашего криза он был выбит из привычного ощущения мира.

– Все-таки желание… Он восхищался ею, она вызывала в нем уважение, – вырвалось у меня с болью и обидой. И странное чувство – не стыд и не неловкость… но вдруг показалось, что зацикливаться на этом именно сейчас… мелковато как-то, что ли?

Роза помолчала, а потом мирно попросила:

– Подробнее, пожалуйста – откуда у вас эти сведения? Вы поможете мне понять…

– Сейчас… – я достала письмо и зачитала ей те самые части его, стараясь никак не выказывать эмоций. Конструктивно, так конструктивно – я способна и на это.

– На ум пришло… – вдруг задумчиво сказала она, – в селе, где выросли мои родители, есть солдатская могила времен Великой отечественной. Там шли сильные бои и на краю оврага наши, отступая, оставили заслон – пулеметчика. Солдат уничтожил почти роту фашистов, а потом подорвал вместе с собой еще двоих. Немцы, понесшие огромные потери, потерявшие соратников и друзей, взяли погибшего врага на плащ-палатку и отнесли в село. Заставили местных жителей вырыть могилу не где-нибудь, а на кладбище, найти гроб и даже пригнали священника. Немецкий офицер сказал речь и командовал салютным залпом. Это было уважение и восхищение мужеством врага. К чему я? Восхищение бывает разным…