Вождь чернокожих. Black Alert (СИ) - Птица Алексей - Страница 38

— Кто таков, мил человек?

Семён Ворох слышал, конечно, что Мамба умел говорить по-русски, но одно дело слышать от других, а другое дело лично в этом убедиться.

— Вольный казак войска калмыцкого, атаманом к местным арабам подвязавшийся, по причине острой нужды и оттого, что отбился от своих в Абиссинии. Ранен был вашество, не помню ничего. Очнулся…

— Гипс, — прервал я его неожиданно, — здесь помню, — я коснулся своей головы рукой, — а здесь уже не помню, — коснулся я своей головы с другой стороны. — Так?

— Ну…, а…, м…, да, примерно так.

— Врёшь ты всё. Палач! Палаач!

Из темноты вынырнул мой бессменный товарищ, возглавлявший такой ответственный пост.

— Ты что-нибудь слышал об их отряде? — спросил я у него, кивком головы указав на Вороха.

— Разбойники, — коротко доложил он.

— Вот видишь, мил человек, я всё о тебе знаю, и ночь ещё не закончилась. Глядишь, к утру качаться будешь на… — и я огляделся вокруг в поисках дерева. Увы, ничего нужного нигде не наблюдалось. Только на середине реки виднелись две тёмные туши канонерских лодок и ещё одна, полузатопленная, у противоположного берега.

— О! Будешь врать, качаться будешь на рее канонерской лодки, аки пират. Ты ж разбойник?

— Нет, я атаман вольных охотников — признался Ворох.

— Ото так. И так всё понятно было, чего уж врать-то. Разбойники ли вы с большой дороги, аль охотники, пираты или бандиты, мне всё равно. Наниматься ко мне со своим отрядом пришёл?

— Да, решили, что у тебя будет нам лучше.

— Ага, значит, прижали вас, вот вы и побежали. А Осман говорил, что дервишей в твоём отряде как бы ни половина была, да ещё в бою сколько-то сгинуло. Потрепали вас хорошо, вот ты и сбежал со своей шайкой-лейкой, да ко мне решил прибиться.

— Тоже дело, когда без дела не сидишь. Мне нужны люди, тут ты прав, и правильно сделал, что пришёл, да ещё и на англичан напал. Тут вообще угадал. Но вот ведь какая штука, мне преданные люди нужны, а не шалавы подзаборные. Предателей я не люблю. Или ты со мной до конца, и в горе и в радости, или катись, вместе со своими людьми, на все четыре стороны.

— Я и преследовать вас не буду, трофеи все оставьте себе, мне не жалко, я ещё себе отобью, но вот больше ко мне тогда не приходи, в ногах не валяйся, сразу придушу, если дерево подходящее для тебя не найду. Уж такой я человек, извини. А чтобы ты поверил мне, так с моими людьми пообщайся, да вот, хотя бы с Момо.

— Момо, ты где?

Из темноты вывалился, как демон из преисподней, чернокожий Момо и, вращая белыми белками глаз, светящимися в свете костра, замычал. Ворох внутренне содрогнулся и задумался. Колебался он недолго, да и был ли у него выход? Куда ни кинь, везде клин!

— Хорошо, клянусь тебе в верности, в том залог моя душа и совесть!

— Ну, скажем, совесть твоя давно в песках похоронена, а вот душа… Душу я твою возьму, коль предашь, в этом не сумлевайся, — и Мамба очень нехорошо усмехнулся.

Ворох внутри весь заледенел. Сердце забилось громко, словно хотело вырваться из тесной грудной клетки на волю, но Семён не отпустил его. Леденящие душу истории рассказывали о Великом унгане, что сидел сейчас перед ним и зловеще улыбался, скаля свои белые зубы.

То ли белый он был, то ли чёрный, то ли чёрно-белый, людская молва сочиняла о нём разные истории. В какую из них верить, он не знал, и, на всякий случай, верил во все, так было спокойнее и не тянуло на безумные подвиги.

Багровые отблески пламени костра играли на лице Мамбы, искажая и так его некрасивые черты, изуродованные страшными шрамами, придавая ему поистине демоническое выражение.

— Свят, свят, свят, — пробормотал Семён вслух и три раза перекрестился, чего давно уже с ним не случалось.

— Завтра всем отрядом присягу принесём, — глухо проговорил он и уставился в костёр.

— То добре, Ворох, приму! На крови будете клясться. Грамоту вам дам, и отпечатки своих указательных пальцев приложите, предварительно порезав, а я сохраню ту грамотку.

— Да, не боись, — сказал Мамба, заметив, как дернулся Ворох.

— Вслух зачитаю её, без обману. Всё по-христиански, а не по-бесовски, как ты сейчас подумал. Я своих не обманываю, а то знаешь, Бог не Микошка — видит немножко, не простит он мне такое святотатство, на том целую сей крест.

И Мамба, выпростав из-под рубахи большой золотой крест необычной формы, приложился к нему губами в долгом затяжном поцелуе.

— Вот видишь, я земной, а не другой какой.

— Все вы земные, а потом душу травите, да отнимаете, — еле слышно пробормотал Семён.

Но Мамба или не услышал, или сделал вид, что не услышал, но разговор на этом прервал.

— Ну, если всё ясно, то ступай Семён к своим людям, да обстоятельно им всё расскажи, что да как, да какие условия, и на что они подписываются. А там видно будет. Завтра в бой не пойдём. Пущай канонерки англичан своими снарядами беспокоят, а мы здесь постоим, некуда нам покуда спешить.

— Раны надобно сперва зализать, а потом в бой идти. А вот у англичан, ран-то поболе будет, а помощь к ним и не придёт. Правильное решение ты принял Семён. Ну, ступай, утро вечера мудренее, а тебе ещё с людьми беседовать.

— Ты это, — остановил вождь снова, едва Ворох встал, собираясь уйти, — если кто передумает, то я не держу, пусть уматывает, пока цел и зла не принёс, а то потом поздно будет. Ну да утра, Семён, ступай, — в третий раз послал он его и Семён, больше не оборачиваясь, скрылся во тьме, выйдя за пределы света, отбрасываемого костром.

— Палач, — снова подозвал я своего начальника тайной службы, — там, вроде, пленных много было англичан, и даже офицер, вроде, был. Ты мне найди их, но не сейчас, — увидев, как Палач решил всё сиюминутно решить, сказал я.

— Не сейчас. Сейчас просто найди, а с утра, когда я присягу у этой шайки приму, тогда и приводи. Хорошо?

Палач молча кивнул и, приложив правую руку к своему сердцу, в свою очередь также растворился во тьме, как до этого Семён Ворох. А я опять остался один и вскоре, завернувшись в толстое шерстяное одеяло, уснул прямо возле ночного костра. Уже засыпая, я слышал, как ходили вокруг меня ночные патрули, тихо переговариваясь между собой и охраняя мой сон.

Утро началось с артиллерийской канонады, которую на рассвете, с двух канонерских лодок, начал вести Семён Кнут, безбожно расходуя драгоценные снаряды. Впрочем, из трёх, мы могли использовать только одну канонерскую лодку, две другие могли сгодиться лишь на запчасти.

Главную ценность лодок составляли скорострельные орудия, сохранившиеся в целости и сохранности, кроме четырёх штук, два из которых свалились за борт, а два были выведены из строя другими способами. Зато, все пулемёты оказались целы, и сейчас изредка посылали короткие очереди в сторону Омдурмана, спустя некоторое время совсем прекратив свой беспокоящий англичан огонь.

Стоя на берегу, я принимал присягу у бойцов, которых привёл Семён Ворох, здесь же стояли и две тысячи выживших дервишей, которых привёл Осман Дигна. Три с половиной тысячи воинов, этого было мало для задуманной мною цели, но я уже бросил клич по окрестным городам и селениям, куда бежали разгромленные дервиши, что принимаю всех в свою армию.

К этому было лишь два препятствия.

Одно — это армия генерала Китченера, который капитулирует в ближайшие три дня, как только поймёт, что не дождётся помощи. Второй проблемой была жизнь халифа Абдуллы ат-Таюши. Живым он мне был не нужен. Король утерянного королевства тем и страшен, что жаждет реванша, а мне такие прелести восточной политики совсем ни к чему.

На этот счёт у меня состоялся разговор, но уже с Азель, прибывшей ко мне вместе с Катом. Задача была простая — Абдулла должен быть уничтожен, вместе со всеми своими приближёнными эмирами, но я не должен быть тому виной. Как они это сделают, вместе с Катом, я не знал. Но все люди и золото, что у меня есть, были в их распоряжении.

Услышав задачу, которую она должна была выполнить, Азель выдавила из себя неприятную улыбку. Кат остался невозмутим, но видно было по его глазам, что он весь погружён в поиск решения этой задачи, и Абдуллу… вместе с его эмирами, можно было считать уже мёртвыми. Отпустив их решать эту проблему, я занялся текущими делами.