Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз - Страница 157

Джон Уэстлок засмеялся, и они вышли на улицу вместе. Так много лет прошло с тех пор, как Том был последний раз в Лондоне, и он так мало знал город, что теперь проявлял чрезвычайное любопытство ко всему, что видел. Он особенно хлопотал о том, чтобы среди прочих достопримечательностей ему непременно показали те улицы, где специально грабят приезжих, и был вконец разочарован тем, что в течение получаса никто не залез к нему в карман. Но после того как Джон Уэстлок изобрел ему в утешение карманника, обвинив в принадлежности к этой братии одного весьма почтенного незнакомца, Том пришел в восторг.

Друг проводил его почти до самого Кемберуэла и, уверившись, что он без ошибки найдет дом богатого заводчика, расстался с ним и пошел по своим делам. Остановившись перед большой ручкой от звонка, Том осторожно потянул за нее. Явился привратник.

– Скажите, пожалуйста, живет здесь мисс Пинч? – спросил Том.

– Мисс Пинч здесь гувернантка, – ответил, привратник.

В то же время он оглядел Тома с головы до ног, как бы говоря: «И ты тоже хорош; откуда изволил явиться?»

– Это она и есть, – сказал Том. – Совершенно верно. Она дома?

– Почем же мне знать, – отвечал привратник.

– Не будете ли вы так добры справиться? – сказал Том. Он очень робко и деликатно намекнул на такую возможность, ибо она, по-видимому, не приходила привратнику в голову.

Суть была в том, что привратник, отворив на звонок калитку, сейчас же позвонил в дом (ибо, если жить, подражая баронам, то надо делать все так, как у них полагается), и на этом его служебные обязанности закончились. Будучи нанят для того, чтобы отпирать и запирать ворота, а не для того, чтобы объясняться с посторонними, он предоставил разбираться в этом маленьком инциденте ливрейному лакею с аксельбантами, который как раз в это время крикнул с порога:

– Эй, вы, там, вам чего надо? Сюда идите, молодой человек!

– О, – сказал Том, – я и не заметил, что тут есть кто-нибудь еще. Скажите, пожалуйста, мисс Пинч дома?

– Она никуда не уходила, – возразил лакей, как бы желая этим сказать Тому: «Но если вы вообразили, что она у себя дома и что этот дом ее собственный, то лучше вам эту идею бросить».

– Я бы хотел ее видеть, если можно, – сказал Том.

Лакей, будучи молодым человеком живого характера, как раз засмотрелся на пролетавшего голубя и настолько увлекся, что не отрывал взгляда до тех пор, пока голубь не скрылся из виду. После чего он пригласил Тома войти и проводил его в гостиную.

– Фамилия? – спросил молодой человек, с томным видом останавливаясь в дверях.

Это он придумал удачно; ибо такой вопрос, не доставляя посетителю, если б он оказался вспыльчивого характера, достаточного повода закатить молодому человеку оплеуху, давал вместе с тем понять, какое мнение составил молодой человек о госте, и освобождал его от гнетущей необходимости только про себя считать гостя ничтожеством и темной личностью.

– Передайте, пожалуйста, что это ее брат, – сказал Том.

– Мать? – томно проблеял лакей.

– Брат, – повторил Том, слегка повысив голос. – И если вы скажете сначала, что это один джентльмен, а потом, что это ее брат, я буду очень вам обязан, потому что она меня не ждет и не знает, что я в Лондоне, а мне не хотелось бы пугать ее.

Молодой человек давным-давно потерял всякий интерес к словам Тома, однако он сделал ему любезность и дал договорить, после чего удалился, закрыв за собой дверь.

«Боже мой! – подумал Том. – Можно ли вести себя так неуважительно и невежливо. Надеюсь, что это новые слуги и что с Руфью обращаются совсем по-другому».

Его размышления были прерваны голосами, доносившимися из соседней комнаты. Там, по-видимому, о чем-то громко пререкались или негодующе упрекали провинившегося, и спор, становясь все громче и громче, разразился, наконец, целой бурей. Во время этой бури, как показалось Тому, лакей и доложил о нем, потому что сразу воцарилась неестественная тишина, а потом и мертвое молчание. Том стоял у окна, гадая, какая семейная ссора могла породить такой шум, и надеясь, что Руфь не имеет никакого отношения к ней, как вдруг дверь отворилась и сестра бросилась ему на шею.

– Господи помилуй! – сказал Том, глядя на нее с гордостью, после того как они нежно обняли друг друга. – Как ты изменилась, Руфь! Право, я вряд ли узнал бы тебя, милая, если бы увидел еще где-нибудь! Ты очень похорошела, – сказал Том с невыразимой радостью, – стала такая женственная, такая, право, знаешь ли, – красивая!

– Если тебе это кажется, Том…

– Нет, это не только мне кажется, – сказал Том, ласково гладя ее волосы. – Это не только мое мнение, а в самом деле так. Но что с тобой? – спросил Том, вглядываясь в нее пристальнее. – Ты вся раскраснелась! Да ты плакала!

– Нет, я не плакала, Том.

– Пустяки, – твердо сказал ее брат, – это неправда. Меня не проведешь! Не спорь со мной. В чем дело, милая? Я ведь теперь не у мистера Пекснифа. Я собираюсь устроиться в Лондоне, и если тебе здесь нехорошо (а я очень боюсь, что нехорошо, и начинаю думать, что ты меня обманывала, хотя и с самыми лучшими намерениями), ты здесь не должна оставаться.

Ого! Том вышел из себя – подумать только! Быть может, тут повлияла кабанья голова, и уж наверняка повлиял лакей. А также и встреча с милой сестрой – она значила очень много. Том Пинч мог стерпеть что угодно сам, но он гордился своей сестрой, – а гордость щепетильна. У него явилась мысль: «Быть может, Пекснифов много на свете?» – и, весь разгоревшись от негодования, он сразу почувствовал колотье во всем теле.

– Мы поговорим еще, Том, – сказала Руфь, целуя брата в щеку, чтобы его успокоить. – Боюсь, что мне нельзя здесь оставаться.

– Нельзя? – сказал Том. – Ну что ж, тогда и не надо, дорогая. Слава богу! Ты не из милости здесь живешь. Честное слово!

Восклицания Тома были прерваны лакеем, который явился с поручением от своего барина и сообщил, что тот желает поговорить с Томом до его ухода, а также и с мисс Пинч.

– Проводите меня, – сказал Том. – Я сейчас же иду к нему.

Они прошли в комнату рядом, откуда раньше слышны были пререкания, и застали там пожилых лет господина с напыщенной речью и напыщенными манерами, а также пожилую даму, лицо которой, если можно так выразиться, подлежало акцизному сбору, ибо состояло по преимуществу из крахмала и уксуса. Кроме того, здесь присутствовала старшая воспитанница мисс Пинч, та самая, которую миссис Тоджерс в свое время окрестила «сиропчиком» и которая теперь плакала и рыдала от злости.

– Мой брат, сэр, – робко сказала Руфь, представляя Тома.

– О! – воскликнул джентльмен, внимательно озирая Тома. – Вы действительно брат мисс Пинч? Извините, что я спрашиваю. Я не вижу никакого сходства.

– У мисс Пинч имеется брат, я знаю, – заметила дама.

– Мисс Пинч всегда говорит про своего брата, вместо того чтобы заниматься моим образованием, – прорыдала воспитанница.

– Молчать, София! – заметил джентльмен. – Садитесь, пожалуйста, – обратился он к Тому.

Том сел, переводя взгляд с одного лица на другое в немом изумлении.

– Останьтесь здесь, пожалуйста, мисс Пинч, – продолжал джентльмен, оглядываясь через плечо.

Том прервал его, поднявшись с места, и подал стул своей сестре. После чего опять сел.

– Я очень рад, что вы случайно зашли навестить вашу сестру именно сегодня, – продолжал владелец латунно– и меднолитейных заводов, – ибо, хотя в принципе я не одобряю, что молодая особа, служащая у меня в доме в качестве гувернантки, принимает посетителей, в данном случае это произошло весьма кстати. К сожалению, должен вам сказать, что мы вовсе не так довольны вашей сестрой.

– Мы очень недовольны ею! – заметила дама.

– Я ни за что не буду больше отвечать уроки мисс Пинч, хоть бы меня избили до полусмерти! – прорыдала воспитанница.

– София! – прикрикнул на нее отец. – Замолчи!

– Вы позволите осведомиться, какие у вас основания быть недовольным? – спросил Том.