Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 45

– А это у тибе… – женщина наклонилась и поцеловала дочку в лоб, – возраст такой дурацкий! Шоб ты понимала, Егор из деревни и немножечко с Хитровки! Он как раз и понимает за жизнь, и видит в тибе не барышню с открытки, а всю целиком. Понимает и принимает.

– Ма-ам, – протирая глаза, вышел из спальни один из сыновей, – а шо у нас на поесть? Доброе утро!

– Доброе, милый! Сейчас, сейчас… – она засуетилась, разрываясь меж дочей и сыновьями, и Фира, поняв её метания, начала помогать с завтраком. Песса Израилевна, с превеликим трудом принижая голос, рассказывала ей за мужчин и за кулинарию, переплетая их странным образом в некое гармоничное целое.

Как-то у ней всё так получалось, шо мужчин надо было готовить по рецепту, навроде борща. Выбрать качественный продукт, довести до кипенья, а потом – р-раз! Одни ингредиенты за другими, да вовремя, да помешивая, да специи потом… Цимес будет, а не мужчина!

Позавтракав, они всем семейством отправились на Привоз, общаясь по дороге со встреченными знакомцами, коих набралось чуть ли не полгорода. Из-за общения со всеми и каждым шли медленно, так што народ начал уже тянуться не только туда, но и немножечко оттуда.

А шо делать? Она же теперь не просто так, а с возможностями и авторитетом, понимать надо. Кого пристроить, кого отстроить… сложно! Такая ответственность, такая ответственность… вся в делах!

– Песса! – фальшиво улыбаясь, издали поприветствовала её идущая с рынка Сара Минкина, с которой они в молодости почти дружили, – Прекрасно выглядишь для своего почтенного возраста!

– Сарочка! Я таки помню, шо ты старше мине на полгода с большим хвостиком, но извини – спешу, и мине не до скандалов!

Фира хихикнула еле слышно, но тут же приняла вид самый благонравный и кроткий, как и положено барышне из хорошей семьи. И пусть! Пусть эта хорошесть начинается лично с неё, важен сам принцип!

– Фира, доча, а ты чего молчишь, будто и не родная? Сделай мине одолжение, поддержи приличным разговором, как ты умеешь!

– Ма-ам! Будет опять как всегда! За приличный разговор на Привозе ты сперва начинаешь мной гордиться, потом смеяться за то, шо говорю не как все нормальные люди, а потом и обижаешься, потому шо таким разговором я вроде как стыжусь тибе и делаю нарошно!

– Ой, всё! – мотанула подолом мать, и некоторое время они шли молча, общаясь только со встреченными, а не с друг дружкой.

– Я и правда да? – перервала молчание Песса Израилевна, глядя Фиру, только кивнувшую молча, – Не замечала никогда. Обижаешься?

– Да не… поначалу-то оно и да, – поправилась девочка, – но быстро и нет!

– Скучать будешь? – мать повела глазами по сторонам, захватив разом улицы и подход к Привозу.

– Н-наверное… не знаю! Дурбан, это сильно не Одесса, но всё ж таки у моря, да и говорят – красивый. Не знаю…

– Наших там много, – приободрила её мать.

– Так оно и да, – с сомнением отозвалась девочка, – но будет ли там по-нашему, я таки сильно думаю за нет!

Рахиль ждала во дворе, сидя на лавочке под деревом и нервно обкусывая заусенцы. Завидев их, она заулыбалась с облегчением, и вскочив, торопливо поздоровалась, едва ли не приплясывая от нетерпения.

– Шо ты как неродная? – удивилась Песса Израилевна, – Если тибе сильно надо, то спрашивать разрешения за туалет не нужно.

Девочка в ответ хихикнула истерично и закусала губы.

– Та-ак… – протянула многоопытная женщина, – я так понимаю, шо ты имеешь нам кое-што сказать?

– Д-да… можно только… наверху, и… – она покосилась на мальчишек, – совсем втроём?

– Ой вэй… – пробормотала тётя Песя, – чует моё сердце, шо у тибе в ближайшем будущем возможны большие неприятности.

Закивав головой с видом самым отчаянным, та помогла поднять покупки наверх и начала разбирать их, роняя постоянно.

– Мне… – виновато улыбнулась она, – без этого совсем…

В глазах Рахили стояли слёзы и неизбывное горе, и Песса Израилевна, повинуясь извечному чувству материнства, прижала её к груди. Девочка сразу разревелась отчаянно, и рыдала долго, с большим горем и вкусом.

– АнтшУлдикт[56], - пробормотала она, отстранившись, но всё ещё хлюпая носом.

– Вы… – шмыганье, – знаете за мою жизнь.

– Немножечко, – сказала осторожная Песса Израилевна. Лучшей подруге дочери не сильно повезло с папеле, а когда не стало мамеле, невезения стало ещё больше.

Женщина склонялась к мысли, что он таки не шлемазл, а настоящий поц, но помалкивала. Пока Рахиль не слишком говорила о своих проблемах, можно было делать вид, шо не знаешь о них, экономя на нервах и обедах. Потому как если слишком да, это ж придётся не только улыбаться, но и помогать, а оно ей сильно надо?

Сбиваясь то на скороговорку, то начиная всхлипывать и капать глазами, Рахиль поведала вздыхающим им о своих проблемах. Постукивая зубами о чашку и захлёбываясь словами и эмоциями впополам с водой, она поведала о планах папеле, которые ей – ну совсем никак!

– Сам шлимазл, – жаловалась она, сжав руки меж колен и раскачиваясь, – и друзья у него таки же! Один к одному, как семечки в перезрелом огурце!

– Все таки… одухотворённые, – выплюнула она, замолкнув ненадолго, – а как работать и зарабатывать, так они…

Слёзы закапали у неё из глаз, лицо некрасиво скривилось.

– … замуж, – всхлипнула девочка, – мне же четырнадцать скоро, вот и… За сына своего лучшего друга. А тот…

Она разрыдалась и Песса Израилевна вместе с Фирой долго утешали её.

– Всю жизнь… – скривила она рот, – как мама! Рта не открывай, по дому… и деньги тоже она! А он… уткнётся в Талмуд, и ладно бы хоть умным был…

Несколько раз вздохнув, Рахиль немножко успокоилась.

– Решил папеле, – скривила она рот, – шо раз я умею шить, то станут таки хорошей партией для сыночки его лучшего друга! Нужно только выпросить у тибе машинку, и я стану шить за деньги, попутно рожая детей, пока они будут… в Талмудах…

– Даже так? – нехорошо приподняла бровь Песса Израилевна, задумавшись надолго, пока девочки сидели затихшие.

– Я так думаю, – сказала она медленно, и Фира с Рахилью перестали дышать, – шо твой папаша настоящий поц, раз решил дочке такую неинтересную судьбу!

Двадцать седьмая глава

Едва заметно покачав головой, Иосиф Филиппович отвёл глаза.

– Упёрлись, – выдохнул он и замолк угрюмо, пока Татьяна помогала снять пыльник. Прошаркав по паркету в разношенных ботинках в ванную, адвокат долго плескался, умываясь, и вернулся слегка посвежевший.

Горнишная наша уже хлопотала, накрывая в гостиной обед, и старик уселся на своё привышное место. Он молчал, пожёвывая дряблые губы, да мы и не торопили ево.

Жмурясь, Иосиф Филиппович медленно ел суп, по-черепашьи вытягивая вперёд худую, морщинистую шею. Расковыряв грешневую кашу с бараньей котлетой, да так и не притронувшись к ним, он вяло оживился, лишь когда Татьяна принесла пышущий жаром самовар и свои знаменитые пироги.

– Упёрлись, – повторил он, вытирая рот и откидываясь на спинку стула, – решительно не хотят ничево слушать, всячески затягивая дело.

– А может, и ну его? – предложил Коста, промокая испарину на высоком лбу.

Дёрнув щекой, Иосиф Филиппович снова пожевал губами, но всё же нехотя ответил:

– Не так всё просто, молодой человек. Частичная эмансипация оставляет лазейки для… – он задумался, подняв ввысь выцветшие глаза, – для слишком многово. Даже если толковать букву Закона беспристрастно, толкований этих достаточно, штобы при желании изрядно усложнить жизнь Егору Кузьмичу.

– Это в России, – перебил Коста, чуть подавшись вперёд, – в Африке, как я понимаю, ситуация несколько иная!

– Н-да… Неправильно понимаете, молодой человек, – покачал головой адвокат, – Частичная дееспособность не помешала Егору Кузьмичу получить офицерское звание, но это не вполне… да-с! Не полное признание!

– Иным чины офицерские ещё в люльке раздают, – прогудел опекун, сидящий каменным истуканом с мрачнеющей на глазах физиономией.