Диана. Найденыш (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 58

Внизу — голоса. Голоса! Там кто-то есть! Туда! Скорее! Скорее!

По лестнице вниз, в гостиную…

Диана! Дочка! Доченька!

Схватилась за перила лестницы, едва не упала — такая слабость накатила. Дочка — жива! Только на голове повязка, а больше ранений не видать — сидит, чай пьет рядом с Кормаком, у плиты возится одни из кормаковских невесток — Грета вроде как ее звать. Еще — парень сидит возле окна — огромный, плечистый, смотрит на Уну и как-то беспомощно улыбается, вроде как застеснялся, ее увидев.

— О! Вот и мамка встала! — Кормак довольно хохотнул, потом нахмурился и приказал невестке:

— Дай-ка ей что-нибудь прикрыться, а то вишь ты как…

Уна не поняла, о чем он говорит, и только когда женщина заслонила ее спиной и подала домашний рабочий халат, в котором Уна обычно убиралась по дому, заметила свои босые ноги, которые торчали из-под коротенькой рубашки, едва прикрывающей срам, и развязанные завязки на груди — рубашка перекосилась, и наружу выскочила левая грудка, нахально уставившись на мир сжавшимся острым бугорком темным соском. М-да… вид совсем не для того, чтобы встречать посторонних мужчин.

Запахнувшись в халат, Уна проковыляла к скамье у стола, отказавшись от помощи Греты, и с облегчением уселась, пытаясь пройтись по уголкам своего тела и определить степень его здоровья. Получалось не очень, так как голова у нее до сих пор была как ватная.

— Ты как, милая?! — протянула Уна руки к дочке, и та с готовностью бросилась к ней в объятия — Что с головой?

— Ушиб у нее — вместо Дианы ответил Кормак — Ссадина, шишка, а так — все в общем-то и в порядке. Говорил я тебе — надо было ребят у тебя в доме посадить. А ты все упрямилась! Скажи спасибо Нулану — он тебя спас. И сам выскочил, и собаку выпустил. Если бы не они… Мои ребята прибежали к самому что ни на есть окончанию. Если бы не Кахир с Нуланом — вас бы уже прирезали и смылись.

— Нафаня как? — спросила Уна, собираясь с мыслями. Она никак не могла понять, какое отношение Нулан имеет к ее проблемам. И как он смог выйти и выпустить собаку, если сидел в доме под запором на вот такенном замке, который весил наверное как половина веса Дианы. А может и больше.

— А что ему сделается? — хохотнул Кормак — Спит у печки. Только на нас зыркает — не нравится ему, когда шумят. Спи, спи, мерзавец! Вот ты заварил кашу! Хлебать — не перехлебать!

— Он не мерзавец, дядя Кормак! — строго укорила Диана — Не зови его так, это нехорошо! Он молодец! Он нас защищал! И он мстит за свою маленькую хозяйку! Он настоящий мужчина!

— Ты права — серьезно кивнул Кормак — Прости. Он настоящий мужик. Он вчера бился за вас как лев! Как тигр! Таких друзей — еще поискать! Грета, дай ему сырой печенки — заслужил!

— Он уже обожрался — аж пузо раздулось! — хихикнула женщина — Никогда не видала, чтобы коты столько жрали!э

— Кто хорошо ест — тот хорошо и работает! — глубокомысленно заключил Кормак, и широко улыбнулся, глядя на обнявшуюся парочку — ну и шуму же от вас в селении, моя дорогая лекарка! Но… это правильный шум. Грета, налей ей узвару — пусть мозги прочистит. Я ей вчера дал успокоительного, так что в голове у нее сейчас небось как вата. Чего смотришь? Ты все время порывалась бежать, спасать дочку — боялся, что глаза мне выдерешь, или еще чего… поинтереснее! Так что пришлось успокоительное дать! Чего смотришь, Гретка? Думаешь, что свекру то что поинтереснее уже не нужно?

— Вам, папа, о душе надо думать, а не о девках! — хихикнула Грета и ойкнула, когда тяжелая рука Кормака врезала ей по крепкому заду — Тьфу на вас! Охальник! Старый, а туда же!

И они вместе засмеялись. А Уна не смеялась. Мысли ее плавали в приятном розовом тумане, ей было хорошо. Дочка рядом, все живы, тепло, пахнет пирогами — чего еще желать? А то, что бок дергает, болит — так это пройдет. Это не беда!

Глава 12

Уна отошла часа через два — наконец-то сообразила, заставила себя сходить в лавку и выпить бодрящее снадобье. Оно подействовало быстро, и через десять минут Уна осознала, что бегает по дому в одних войлочных тапках на босу ногу, и старом халате на коротенькую рубашонку, не скрывающую почти ничего от любопытных глаз. Пояс от халата куда-то подевался, он все время распахивался, так что приходилось придерживать его полы руками. Ну а когда забывалась, уйдя в свои теплые грезы — то и ходила как королева в развивающейся мантии, ничуть не заботясь о благодарных зрителях.

Правда, молодого лесоруба уже увели в его комнату, но надо было видеть его глаза, когда он следил за перемещениями Уны. А у нее плюс к туманно-возвышенному состоянию вдруг возникло стремление куда-то бежать, что-то хватать — помогать Грете, тискать Нафаню, хвататься то за посуду, то за чайник и всякое такое. Вроде бы и не сопоставимые состояния — одновременно и возбуждение и торможение мозга, но Уна знала — так все-таки бывает. Часть сознания, отвечающая за осмысленные действия — заторможена, работает и ускорена та область мозга, которая контролирует собственно выживание тела. Есть, пить, ходить и всякое такое.

Когда осознала, что бегает по дому в не очень-то приличном виде — побежала к себе в комнату и переоделась в нормальную домашнюю одежду — широкие свободные полотняные штаны с кружавчиками, такую же рубаху, натянула теплые шерстяные носки (по полу зимой всегда дует), а еще — причесалась и смыла кое-где оставшиеся кусочки присохшей к коже корки крови. Кто-то ее ночью вымыл, но по причине позднего времени и соответственно темноты — пропустили эти остаточные следы ночного побоища.

Когда закончила переодевание — пошла вниз, забрала Диану, попросив Кормака подождать, и занялась осмотром дочкиной раны.

Ну что сказать… рана ей не понравилась — как и все раны, которые могли бы возникнуть на любимой дочке. Ну что может быть хорошего в ране? Рана — она и есть рана. Стесана кожа, на ее месте — кровавая корочка и припухлость. Но если подумать — все-таки получилось очень удачно. Боги ли отвели руку негодяя, или просто так получилось, но… в общем — кость не задета, топор стесал немного кожи и полетел дальше.

Пение не заняло много времени — десять минут, и от ранки остались лишь воспоминания. Никаких следов, что тут что-то было.

Ну а потом занялась уже собой. Сняла рубашку, размотала бинты… и поморщилась. Нехорошо! Вокруг раны — покраснение, похоже, что она воспалилась. Зашивать не нужно — кожа уже прилипла к месту, но если внутри остались кусочки хвостового оперения стрелы — это будет очень печально. Нужно разрезать рану, а потом заново ее сшить. Ну и залечить, конечно. И кто будет вскрывать?

Уна и сама не заметила, как сказала это вслух. Поняла это только тогда, когда ей ответила Диана:

— Я могу посмотреть! Если там что-то осталось, я разрежу и зашью! Мам, я же смотрела, как ты делаешь, да и книг много прочитала. Я смогу! Точно, смогу!

— Пойдем в лавку — кивнула Уна, и невольно скривилась. Рана болела все больше, ее дергало, как раскаленными щипцами и на лице выступил пот. Непонятно как она высидела все это время мирно беседуя с Кормаком. Хотя… это-то как раз и понятно: то снадобье, которым он ее опоил. Оно было не только и не столько успокаивающим, но еще и болеутоляющим. Его применяют солдаты, раненые на поле боя. Выпил, и тихонько дошлепал до палатки лекаря. Или дождался помощи, не в силах выбраться из побоища.

Они спустились в гостиную, (Уна помахала Кормаку и показала на бок, состроив страдальческую рожицу) оттуда перешли по коридору к двери лавки, и скоро Уна стояла перед любимым шкафом со снадобьями, который все-таки удалось утащить из лесной избушки и здесь заново собрать. Уна быстро собрала нужные порошки и бутылочки с жидкостью, поставила на столик возле лекарской кушетки, и сняв с себя верхнюю половину одежды улеглась на эту самую кушетку. На ней осматривали больных, и сейчас кушетка была чисто, до блеска вымыта и протерта крепким вином тройной перегонки, убивающим любую заразу.

— Ну что же… смотри, дочка! — дрогнувшим голосом сказала Уна, и отпила из одного пузырька, плотно затем прикрыв его крышку. Это снадобье сразу било по мозгу, отключая и боль, и запах, и вкус, но действовало очень недолго — минут десять, не больше. Только потом болела голова. Редкое средство, редко применяемое. Уна держала его на всякий случай — именно что для себя.