Маха или история жизни кунички - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 6

Зато волки и рыси благоденствовали. Для них пришло время долгожданного пиршества. Больше всех лютовали оголодавшие за зиму серые разбойники. В приступах необузданной жадности они без меры резали косуль и стельных лосих. К счастью, эта ужасная пора непродолжительна.

Все увереннее гремели ручьи. Быстро таяли, обрастая накопившимся за зиму лесным мусором, ноздреватые сугробы. На солнцепеках появились и стремительно разрастались обширные проталины, покрытые шершавой коростой из спрессованных за зиму листьев, травы и хвои. Местами земля бугрилась прожилками ходов землероек и свежими кротовыми холмиками.

На рассвете Маху дразнили булькающие звуки тетеревиных песен. Краснобровые петухи, горделиво выпячивая иссиня-черную грудь, распушив лирообразный хвост, демонстрировали на обсохших полянах свою силу и удаль. Наиболее воинственные, хлопая крыльями, наскакивали на соперников, гонялись друг за другом. Но, несмотря на турнирный экстаз и стремление привлечь внимание тетерок, они были достаточно бдительны и Маху близко не подпускали.

Днем в единственную здесь березовую рощу слетались дятлы. Они пили из специально пробитых в коре дырочек сладкий сок. Махе он тоже пришелся по вкусу, и она охотно припадала к источнику сочащейся влаги, чтобы утолить жажду и подкрепиться.

Каждый уголок леса наполнялся жизнью. Зашелестели клейкой листвой деревья. Шелковистая травка покрыла склоны бархатисто-изумрудным ковром. Зацвела черемуха, за ней — рябина, калина. Незаметно весна перешла в лето.

Мало-помалу стихали брачные песни птиц. Смолкли трели обремененного семейными заботами зяблика. Почти каждый день после полудня над тайгой вызревали между двух хребтов темно-лиловые тучи. Жизнь в урочище перед грозой замирала; томительное напряжение росло; духота сгущалась, становилась невыносимой. Какое-то невидимое парализующее поле пронизывало все живое. Наконец из непроницаемо-черных туч срывался к земле тугой, ослепительный сноп света, на мгновенье озарявший притихшую долину белым сиянием. И вновь воцарялся полумрак. Затем оглушительный треск раскалывал пространство, сотрясая каменные отроги. Отдыхавший за спиной хребта ветер пробуждался и врывался в долину. Следом из разом прохудившихся небес низвергался на еще не успевшую подсохнуть землю очередной щедрый ливень.

По утрам, обласканная солнцем, земля дымилась влажными испарениями. Свежо пахло листвой и хвоей. Тучные травы мешали бегать. Маха, мокрая от росы, то и дело брезгливо отряхивалась и спешила перебраться в продуваемый ветерком верхний ярус леса, где, распластавшись на теплой коре толстой ветви, беспечно дремала до следующего ливня, от которого спасалась в дупле или под многослойным пологом ближайшего елового шатра. Там всегда было сухо, а иной раз даже удавалось добыть спрятавшуюся от дождя пичугу. Если верховая охота завершалась неудачей, то куница все же спускалась вниз и, забравшись на корягу или пень, терпеливо снося укусы мошек, назойливо лезших в нос и уши, караулила коротколапых кротов, выбиравшихся из-под земли за дождевыми червями. Ее упорство неизменно вознаграждалось вкусным обедом.

Иногда Маха спускалась вдоль набухшего ручья к реке, где ловила увлеченных базарной болтовней лягушек. Около неглубоких заливов куница частенько видела лосей с неуклюжими телятами на ногах-ходулях.

Они паслись на обильном разнотравье, отдавая предпочтение иван-чаю.

Взрослые лоси с удовольствием заходили в заводи и бродили по брюхо в воде. Отщипнув пучок водорослей, они вскидывали головы, с наслаждением отфыркивались от стекавшей по горбоносым мордам воды и хрумкали сочные стебли.

Как-то, безуспешно прогонявшись по деревьям за белкой, раздраженная падением с мокрых ветвей, Маха отдыхала на узкой надпойменной террасе. Снизу донёсся невнятный стук. Навострив подвижные ушки, куница мелкими шагами прошла по полуистлевшему стволу и мягко спрыгнула на обомшелый валун.

Впереди, под скалистым обнажением зияла узкая брешь. Из нее веяло холодом, а между камней струился ручеек. Прыгая по голышам, Маха проникла в мрачный каменный мешок, покрытый осклизлым черным налетом. Только гулкое эхо капели с невидимого свода нарушало тишину.

Настороженно оглядев влажно поблескивающие стены, таинственные ниши и щели, куница прошла дальше. Дно грота поднималось ступеньками. Вскоре дорогу загородил высокий известковый выступ, заплывший сверху ледяным козырьком, из которого торчала наполовину вытаявшая туша медведя. От падающих на Маху холодных капель её шубка отсырела, и куница, не найдя больше ничего интересного, поспешила на волю погреться и обсохнуть…

5

Минул еще один год, и снова наступило лето, третье в жизни лесной охотницы. Все это время Маха по-прежнему обитала в полюбившемся межгорном урочище, изученном ею до последнего кустика. По-прежнему бродила она в одиночестве, не встречаясь с другими куницами, — Маха хорошо помнила, как пара соплеменниц когда-то чуть не загрызла ее, изгоняя из своих владений.

Но вот однажды, теплой лунной ночью, Маха приметила бегущего за ней сородича-самца. Сначала она оробела. Птицей взлетела по стволу на вершину дерева. Самец последовал за нею. Но прошло то время, когда Маха чувствовала себя беззащитным существом. Куница не собиралась уступать свои владения без боя. Желая напутать преследователя, она свирепо оскалила пасть, сморщила нос и устрашающе зафыркала.

Обескураженный самец, имевший иные, самые добрые намерения и не ожидавший такого приема от очаровательной кунички, покорно спрыгнул вниз и, забравшись в траву, выжидающе вытянулся поодаль. Маха тем временем воспользовалась появлением тумана и ушла верхом в глубь тайги. Настойчивый незнакомец вновь разыскал ее и, почтительно соблюдая дистанцию, повсюду следовал за ней.

Между тем куница проголодалась. Разглядев мельтешивших среди деревьев зайчат, она, припадая к земле, неслышно подкралась. Зайчата, не подозревая, какая опасность подстерегает их за кустом можжевельника, беспечно играя, приближались к засаде.

Не сдержавшись, Маха в преждевременном прыжке попыталась достать одного из них. Высоко вскидывая зады, косые рассыпались в разные стороны, и один из них угодил прямо в лапы настойчивого ухажера. Неудачник, пронзительно проверещав, стих. Облизнув окровавленную морду, самец приосанился и призывно зауркал, приглашая пленившую его куницу на трапезу.

Оценив, наконец, галантность кавалера, Маха с нарочитой медлительностью приблизилась. Они обнюхали друг друга. Помолвка состоялась.

После совместного пиршества куница великодушно дозволила сопровождать себя. Ободренный самец, радостно размахивая хвостом, то с нежностью прижимался к ее боку, то, ластясь, терся головой о ее грудку. Такое непривычное обращение действовало на Маху возбуждающе. Она с наслаждением замирала от щекочущих прикосновений, щурила глазки. Игриво, только для вида, увертывалась, ворчала, но, охваченная неизъяснимым томлением, вновь замирала… Пришла пора брачных игр.

Когда любовные утехи наскучили, и Маху стал тяготить нежный ухажер, она бесцеремонно выставила его за пределы участка и вернулась к привычному уединенному образу жизни.

Поселившийся в соседнем распадке самец первое время регулярно навещал ее, но Маха не проявляла к нему прежней симпатии. Встречала неприветливо, а если он ненароком затягивал визит, решительно прогоняла…

6

Осень выдалась на редкость ненастной, холодной. Тайга, не просыхавшая все лето, теперь и вовсе потонула в сырости. На поверхности земли не осталось ни одного углубления, в котором не поблескивала бы вода. Над рекой и низинами пластался молочным разливом туман. Нудно, тоскливо шумел лес. По небу косматыми табунами нескончаемо тянулись свинцовые тучи. Порывистый ветер безжалостно трепал, срывал листья. Опаленные первыми заморозками травы поникли.