Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина - Страница 64

— Я только за, — Дахху блаженно жмурился.

— Анте возьмём, — решительно продолжила Кадия. — Надо порадовать старого козлину.

— И я тебя люблю, Кэйди, — отозвался вышеупомянутый.

Мои друзья подскочили аж до потолка, причем стражница в полете по-кошачьи развернулась на сто восемьдесят градусов.

— Тинави? Анте? Горди? — обомлел Дахху, узрев у себя дома незваных гостей.

Я уже шла ребятам навстречу, желая шепнуть им пару слов о сложившейся ситуации; так сказать, выдать некое либретто к странной пыточной опере, развернувшейся в свете зажженного очага, однако…

Однако господин Гординиус Сай не позволил ни на минуту прервать своё шоу. Наоборот: устроил кульминацию.

Злодей.

То, что «дело пошло по шувгею» — хороша пустынная цитатка! — я поняла по вытянувшимся лицам ребят и странным звукам сзади.

Когда я оглянулась, волшебник прыгал на стуле, закинув голову назад, и что-то судорожно, с усилием глотал. Удивленный Анте, увидев неладное, схватив альбиноса за подбородок и попробовал разжать ему зубы с криком:

— Плюй! Плюй, стервец!

Но из ноздрей и изо рта мага уже пошла черная пена — обильная, грязная, как прибой на вулканических островах Б`хала. Глаза волшебника закатились; ботинки выбивали чечетку; кожа быстро стала синеть; воздух вокруг насытился, будто электричеством.

— Горди! — взвизгнула я, намереваясь броситься к Саю — помочь.

Но мне не дали.

Дахху вдруг ухватил меня за локоть — с невиданной для него жесткостью:

— Не подходи! — меланхоличное лицо друга, бывшего лекаря, оказалось неожиданно-собранным.

— Чт-т-т-т-о за наххххрен?! — запаниковала Кадия, потому что к этому моменту уже и Анте Давьер, внезапно поднабравший оттенков тьмы и изошедший пеной, с грохотом упал на пол и стал судорожно, эпилептически дёргаться в опасной близости от острых камней и жаркого пламени очага.

Мгновение спустя упал Горди: вместе со стулом. От двух трясущихся тел в нашу сторону — я поняла это только сейчас — быстро ползла по воздуху жемчужно-синяя вуаль. Как облако кристалльной пыли, как смутная моровая угроза средних веков…

— Обе; быстро; вон из пещеры! Найдите Полынь! — приказал побледневший Дахху. Тон и лицо у него были такими, что не возразишь.

Пока мы с Кадией, трясясь не меньше тех, кто сзади, по очереди вываливались в ночь, Дахху вдохнул пока чистого воздуха у порога, и, задержав дыхание, сначала оттащил на матрас две жертвы неведомого мне яда, сам постепенно синея; потом обернулся, чтоб заклинанием закрыть и запереть за нами дверь в пещеру — мы стояли снаружи, на крыльце, во все глаза глядя на пепельно-свинцовое облако, поглощающее "Уголок Поэта".

Последнее, что я увидела перед тем, как хлопок двери отсёк от нас сцену, — была черная пена, водопадом льющаяся из носа Дахху, который заклинаниями спешно тушил огонь в очаге; закрывал окна; колдовал что-то еще в разрастающейся темноте.

Кадия вцепилась мне в руку так, что только эта боль в ладони и убеждала: всё происходящее — реально, а не учебная тревога в Лазарете.

Стекла в узких высоких окошках постепенно синели, потом чернели, сообразно тому, как изнутри их подпирал антрацитовый дым — или пар? Или что?

В пещере нам слышался дробный стук зубов, колотьба конечностей об пол и какие-то заклинания, произносимые надсадно кашляющим Дахху; потом — только лишь колотьба… Прежде, чем все затихло, на стекле, ближайшем к нам, проступила надпись, сделанная на стародольном языке: «КАРАНТИН: Ф.Д».

— Они не мертвы; скажи, что они не мертвы; Тинави, скажи, что они не мертвы — немедленно! — бормотала Кадия, глядя на то, как постепенно растекаются буквы на запотевшем стекле.

— Не мертвы, — твёрдо сказала я.

И это было не просто утешением, а фактом.

Если я что-то и поняла однозначно из сбивчатого монолога Гординиуса (остальное я готова обсуждать только в присутствии Полыни), так это то, что погибать альбинос не спешил. Наоборот, планировал обеспечить себе безопасность. И нам с Анте хотел даровать ту же сомнительную льготу.

Да и поступки Дахху, который явно знал, что делает, прямым текстом говорили о спасении людей, а не о суициде за компанию. Если бы он считал, что Анте и Горди обречены из-за черной штуки, он не берёг бы их головы от ударов об пол. И, прах побери, если ты — писатель и поэт, ты вряд ли упустишь шанс сказать какие-то последние слова. Чуть более возвышенные, чем «карантин: ф.д.».

Хотя тут как посмотреть: если ты ещё и лекарь…

— Кад! Отправь птичку Полыни, — я дёрнула подругу за рукав. — Дахху сказал позвать его.

— Грёковые хряськи… Почему Полынь-то, а не знахарей?! — бормотала Мчащаяся, суматошно роясь по карманам в поисках ташени.

— Видимо, это мы узнаем у Ловчего…

Отправив птичку, мы молча, растерянно сидели на крыльце.

Снова начался дождь. Запели внеурочные соловьи. Несколько птиц переговаривались с разных сторон. Удивительно, как они прямо во время дождя чирикали свежо и беззаботно. Куда они спрятались, что им так привольно? Или соловьи не боятся воды? Или поют в ночи, купаясь в лужах, острые клювики раскрывая навстречу дождю, и этот горловой клекот — песнь соловья, полощущего рот?

Кад положила голову мне на плечо. Драконья накидка подруги переливалась зелёным, когда на неё попадали капли.

Вдруг из леса выбежала шерстяная белая тень: волк Снежок вернулся домой, почуяв, что что-то неладно. Еще с середины лужайки он начал скулить, а подойдя, не стал ломиться в дверь, как обычно, но огромным шершавым языком вылизал наши с Кадией руки, щиколотки и локти.

Я откашлялась и спросила:

— Кад. Пока ждём. Что с Марцелой-то? Вам удалось ей помочь?

— Ага, — подруга c видимым усилием вынырнула из мрачных мыслей. Впрочем, уже мгновение спустя она тряхнула головой, приосанилась, улыбнулась и бодро заговорила…

Есть такие люди: в любой ситуации умеют по щелчку вернуться в норму, отложив всю боль на потом. Многие путают эту продуктивность с бездушностью, что печально. Чтоб не путать, смотрите в глаза: там видно багряные всполохи спрятанных чувств.

Или нет.

Если нет — бегите.

Кадия за ушами трепала волка, говоря:

— Мы засвидетельствовали алхимическое чудо: бревно стало человеком. Мужья всех стран получили надежду — впору бизнес открывать! Сама госпожа Марцела счастлива до морщинок и, кажется, помолодела. Завтра двинет к королеве — каяться, обелять Дахху.

— Ну хоть что-то пошло по плану, — я выдохнула.

— А где вы с Анте умудрились найти Гординиуса? И почему он был привязан к стулу? Что натворил? — спросила подруга.

Я пообещала рассказать ей это, когда придёт Полынь — чтобы не повторяться дважды. Тем более, что рассказ включал в себе пленение Мелисандра — а у нас и так сейчас многовато плохого за спиной. Я считаю, лучше снять с сердца камень, прежде чем взвешивать новый.

В очередь, господа, в очередь.

Отломив от куста сухую веточку, я стала чертить на разбухшей земле закорючки. Они напоминали вопросительные знаки, перемежаемые схематичными рисунками пламени, глаз и — изредка — то ли задниц, то ли сердечек, что в некотором роде отражало события последних дней.

Стерев рисунки подошвой сапога, я перевела взгляд на дождь. Крупные капли разбивались о гравий дорожки, о черепицу крыльца, о наши с Кадией макушки, о жестяную бочку и металл качелей. В каждом всплеске мне слышался звон странных фактов и догадок, теснящихся в моей голове.

Терновый замок. Богиня. Вир. Ходящие.

Мне казалось, что все они увязываются в единое полотно теории так же, как разнозвучные капли составляют дождь.

— Эй, Тинави. Про драконов и прочие глупости… — вдруг встрепенулась Кад.

Я вопросительно подняла брови.

Стражница вздохнула:

— Сейчас это не очень важно с учетом произошедшего, — кивок на пещеру, — Но… Мы с ребятами в курсе, что ты весь год ходила с принцем в Междумирье на пикники. И скрывала это. И с этим, подруга, надо что-то делать.

Я поморщилась. Кадия явно не разделяла мою философию «снятых с сердца камней».