Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина - Страница 47

— О. Ну ладно. А твой уход не затянется? — напряглась я.

Прах его знает, Дахху все-таки жил с Карлом какое-то время, не дай небо поднабрался от того временной гигантомании!

— Мне нужно часа, — что-то прикинул Смеющийся, хватаясь за карман, совсем как гоблин Чичко. — Максимум три. Пещера в твоем распоряжении, не скучай, пожалуйста.

Когда с тобой разговаривают таким тоном — очень сложно возражать и фырчать.

Так что я послушалась и не скучала, ох как не скучала, выпотрошив за это время все медицинские справочники, которые нашла у Дахху, благо таковых оказалось много.

То, что мне удалось выяснить о «санации», отнюдь не вдохновляло.

Кажется, Полынь и впрямь собирались лишить Умений. Я попала в точку. Не понимаю, как такое возможно технически, с учетом того, что благорасположение унни, по идее, не вытравишь, но… Как-то эта мерзкая операция работала. Пепел.

И почему я раньше не сообразила, что Сайнор так просто не позволит бывшему Ходящему жить и процветать в его столице? Вот наивная! Как же теперь?

Я с содроганием вспомнила саму себя после потери магии и пошла развивать грустную тему. Полынь без запредельной магии. Какой он? Просто бледный детектив по делам мигрантов, вечно себе на уме — но не факт, что теперь обоснованно? Разбитый судьбой изгой в собственном доме, где хаос ежедневности сменяется холодной красотой сестры — которую, минуточку, родители не продали Королю, как сторожевую псину? Так и не дослужившийся до Генеральства неудачник, бывший заключенный со сведенной татухой и любимой теткой, до сих пор сидящей в тюрьме?

Не успела я довести себя до ручки страданиями на тему грядущего потрошения Внемлющего — в дверь постучались.

Я пошла открывать.

ГЛАВА 17. Пустота проникает в Шолох

На пороге пещеры стояла Кадия во всей своей мокрой красе. Грохнув перевязь с мечом на пол, стражница со скрежетом потянулась в форменных доспехах и радостно возопила:

— О, и ты тут?!

— Только я тут, — педантично уточнила я. — Дахху ушел.

Кад кивнула, приняв информацию во внимание, и нагло почапала на кухню. Прямо в сапогах. С одной стороны, ее можно понять — их пока расшнуруешь, состаришься. С другой — все равно свинство. Заколдованный веник непременно охнул бы, если б Дахху наделил его голосом. А так — просто кинулся размазывать жидкую грязь по полу, усугубляя и без того нечистую ситуацию.

Кадия по-свойски распахнула шкафчик со сладостями, вытянула оттуда пакет с печеньем и, с размаху плюхнувшись на стул, закинула ноги на стол (тут я не выдержала и сочувственно зашипела). Она доверительно поделилась со мной:

— А ко мне сейчас Полынь заходил.

— Это по какому поводу? — я не поверила своим ушам.

— Просил, чтобы я напомнила ему кое-что из придворного этикета, — подруга аппетитно, ни разу не грациозно, захрустела ржаными крекерами.

Вообще-то Дахху покупает их для Снежка, но я не стала говорить об этом Кадии. Ничего-ничего. Считай, получила по заслугам: мокрые следы на полу выглядели ужасно. Я обмотала ретивый веник тряпкой, выуженной из-под раковины (дабы его усилия были не столь бесплодны), и села напротив Кад, подперев щеку кулаком:

— Но зачем?

Кадия беззаботно пожала плечами:

— Думаю, он идет на прием, так как потом мы пошли покупать ему вечерний костюм.

— И куда? — нахмурилась я.

— В Сапфировый переулок. Там, конечно, в основном ателье, но Полынь напрочь отказался ждать, пока сошьют, — уже к вечеру надо приодеться. Так что пришлось довольствоваться магазинами готового платья.

— Да нет, куда он идет? На какой прием?

Кадия вдруг почувствовала неладное. Распрямила смятую упаковку крекеров, прочитала состав на задней стороне и, скривившись, отбросила их в дальний угол стола. Потом повернулась ко мне:

— Не знаю. А что?

— Да просто… — протянула я озадаченно.

Как-то странно, что в последний вечер перед санацией куратор не колдует до одурения, не напивается с горя и не ищет возможный выход. А вместо того идет за покупками под ручку с моей блондинистой бестией. Нет, он всегда был шмоточником — чего только стоят эти вечные реверансы по поводу собственной хламиды: как бы не запачкать, как бы не помять, и неважно, что ты в эпицентре магической битвы! Но… Вечерний костюм? Этикет? Прием?

В дверь снова постучали.

Мои брови взметнулись вверх. Да елы-палы, с каких пор пещера Дахху столь популярна? Скоро придется переписывать входную табличку: превращать «убежище поэта» в «притон всех желающих».

Ворча, я прошаркала ко входу в слишком больших для меня тапочках Смеющегося. Они жуть какие уютные, овечьи, на войлочной основе, но только больше, чем надо, размеров эдак на пять. Поэтому я чувствую себя в них превосходно, но вот звучу не очень. Кто-то говорит, звуковой эффект равносилен мощи ногтя по стеклу. Это вряд ли, конечно, но вот Снежок традиционно уползает под тумбу, едва я надеваю эти тапки.

— Здравствуйте! — расплылся в улыбке молоденький курьер за дверью. Серая мантия, широкополая шляпа, унылый ослик с пухлыми седельными сумками. Грустные глаза животинки зажглись алчным огнем, когда ослик узрел нежно-сиреневый вьюн, оплетающий крылечко Дахху.

Мда… Кажется, все и каждый сегодня намерились принести разрушения в этот мирный, милый дом.

— И вам добрый вечер, — опешила я.

— Примите-распишитесь! — юноша бодро подсунул мне какой-то документ. Я его уверенно отпихнула:

— Вообще-то, я не владелица дома.

— Да-а-а-а? — всерьез опечалился малец. Тут я наконец-то углядела у него на груди фирменную нашивку: острые готические буквы, складывающиеся в название «Вострушка». Ага, значит, паренек газетчик. Свежий номер принес, что ли? Ну, тогда не беда. Я смилостивилась:

— Но подписать могу.

— А за Дахху из Дома Смеющихся, — газетчик сверился с документами, одновременно оттягивая ослика от вьюна, неумолимо гибнущего во чреве зверюги. — Подпишитесь?

— Да.

Через минуту я уже вернулась на кухню с плотно упакованной посылкой. Кадия любопытно вытянула голову. Из плотных чешуй доспеха ее нежная тонкая шея торчала, словно у индюшки. Очень, очень красивой индюшки.

— Это что? — заинтересовалась стражница. Она уже успела надыбать откуда-то пачку миниатюрных круассанов и теперь закидывала их поштучно в рот, как семечки. Во дает, а.

— Газеты, — я шлепнула посылку на стол.

— С каких это пор газеты упаковывают в коричную бумагу тетрадного формата? — искренне поразилась Кад.

— Эээ… не знаю, — протянула я.

Я действительно не знала. За всю свою жизнь я ни разу ни на что не подписалась — в медийном смысле. Я вообще не любила газеты, журналы и прочие типографские радости и новости. Если вселенной надо сообщить мне какую-то весть — чай, она найдет способ. Если мне надо развлечься — лучше книжку почитаю. Поэтому прах его знает, как там подписчикам приносят их ежевечерние экземпляры…

Кадия уже деловито разрывала оберточную бумагу. Вот беспардонная деваха! Несколько булочных крошек упали на изъятые из упаковки документы. Не успела я возмутиться, как стражница издала почти предсмертный хрип:

— Дахху — новый владелец «Вострушки»?!

— Извините?! — подавилась я, что уже само по себе подвиг, учитывая, что во рту у меня было пусто.

— Это дарственная! Здесь написано… — подруга обалдело шарила глазами по бумагам, и челюсть ее опускалась все ниже и ниже. — ГРЁК ТВОЮ НАЛЕВО, ДРЫГНУТЫЙ ТЫ ХОВЕР, ЧТО?!

Я так и не узнала «что», к моему величайшему сожалению.

Потому что многострадальная входная дверь в пещеру (царапины на оной передают привет когтям Снежка) вновь стала объектом навязчивого внимания посетителей. В этот раз они хотя бы не стучались, вынуждая меня почем зря подыматься со стула. Что, впрочем, сложно назвать плюсом, учитывая, что дверь открылась и…

…И на пороге очутился, собственной персоной, Анте Давьер — шолоховский маньяк и неудавшийся возлюбленный Кад.

Я вскочила и сплела пальцы в старое доброе проклятье Хорна (из классической магии) до того, как успела сообразить, что оно мне уже неподвластно.