Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина - Страница 30

— Это невероятно! Поздравляю! А что у тебя на шее?

— В смысле?

Дахху указал мне на полированный диск солнечных часов, тускнеющий подле шахматной полянки. Часы могли худо-бедно сыграть роль зеркала.

— Присмотрись.

Я ужаснулась. Во впадинах над моими ключицами бугорками выступили над кожей черные прожилки. Это было похоже на городскую карту в миниатюре. Вернее, крохотный кусочек оной: два пятна по два квадратных сантиметра каждый. Судя по опасной пульсации крайних «жилок», они собирались расти… Сорок восемь часов, говорите?

Дахху не дал мне власть налюбоваться этими непрошеными и немодными татуировками. Сложив оба костыля вместе и засунув их под правую подмышку, чтобы оставить левую руку свободной, он по-лекарски неделикатно схватил меня за подбородок и поднял его по диагонали вверх, чтобы, значит, лучше было видно.

— Не трогай! — рявкнула я, когда загребущая лапка Дахху с любопытством потянулась к бугоркам.

— Почему? Никогда такого не видел, — его глаза блеснули алчным исследовательским огоньком. — Тебя заразили чем-то в Шэрхенмисте?

— Нет. В королевской опочивальне, — буркнула я, выворачиваясь из цепкой хватки Смеющегося. Тот непонимающе нахмурился. Я продолжила:

— Кадия на посту до полуночи — после этого предлагаю собраться, так как мне нужно многое вам рассказать. А пока что я еду в тюрьму — забрать Полынь.

— Я с тобой.

— Ну… спасибо.

Мы покинули остров-курган.

По моей просьбе, Дахху послал Кадии отложенную ташени с приглашением на ночную встречу в его пещере. Там, в знакомых декорациях надувного матраса, армии глиняных чашек и вороха энциклопедических черновиков мне предстояло выложить друзьям всю правду. Про Карла, про свою вернувшуюся магию, про Зверя, про Лиссая. Причем выложить очень быстро, в сжатые сроки.

Хранитель, конечно, не одобрил такой болтологии. Но, будем считать, его молчание в диковинном сне — знак согласия. Ибо проклятье, червяком ползущее по шее, мне совсем не нравилось. Какие уж тут разрешения!

Королевская тюрьма находилась на северо-востоке Шолоха, за башней Магов. Не в центре, но и не совсем на отшибе: королевская все-таки, для особо опасных преступников, которых так нравится на досуге изучать чародеям и другим на голову отшибленным чиновникам.

Когда мы вылезли из нанятого кэба — Дахху решил шикануть и с негодованием отверг мою идею стандартных перевозчиков («С костылями на седле? Нет уж!») — было уже совсем темно.

— Мне тут подождать? — вежливо уточнил Смеющийся. Всю дорогу меня слегка потряхивало, и это не укрылось от его внимательного взгляда.

— Нет. Не знаю. Да.

— Тинави, — друг положил мне свои привычно холодные руки на плечи, — Все будет хорошо, перестань нервничать. Ты ведь даже с Сайнором справилась — после такого тюрьму точно переживешь. Никто не посмеет упечь тебя обратно в карцер.

Я тяжело сглотнула. Дахху, милый Дахху!

Формальности, связанные с досрочным временным освобождением Полыни («в целях консультации и помощи государству»), заняли часа полтора. Никто, ясное дело, не поверил мне, когда я начала нагло требовать выпустить Ловчего, пусть и по указу короля. Сотрудники писали во Дворец, Дворец отвечал — неспешно, якобы с достоинством, мы бесконечно спорили, торговались и ждали. Наконец, уже часов в одиннадцать вечера, мне разрешили пройти в камеру Ловчего. Меня сопровождал толстый охранник, страдающей одышкой, который собирался нацепить на ногу Полыни магический браслет для слежки за перемещениями Внемлющего.

Мы спускались бесконечно долго… Оказалось, казематы располагались на самых нижних уровнях. Идешь и идешь. Тишина постепенно побеждает жизнь, и вот уже никакой надежды не брезжит перед глазами. Лишь темнота, разрываемая слабым светом фонаря.

— Тут, — кивнул охранник, когда мы остановились у какого-то мрачного замызганного угла. Толстая деревянная дверь вела к бесконечности незваных продолжений…

Я кивнула. Сторож зажег фонарь поярче, доверительно передал его мне, а сам полез за ключами.

— Полынь?

Я, придерживаясь рукой за дверной косяк, аккуратно шагнула внутрь, буквально на полстопы. Острый запах прошлогодней соломы защекотал нос. Мне никто не ответил.

— Ты здесь? — уже куда более не уверенно спросила я.

— Да.

Темнота зашевелилась. Тихий голос, прозвучавший где-то в дальнем от меня углу, оборвался так же резко, как и возник. Стражник, оставшийся снаружи, зажег коридорные факелы, и пространство за моей спиной наполнилось ароматной желтизной живого огня.

Я сощурилась. Мне показалось, что едва различимая тень, укутанная длинными черными волосами с вплетенными колокольчиками, поднялась с пола, шагнула мне навстречу, и снова замерла, не выходя на опрокинутый прямоугольник дрожащего света, приклеившийся к дверному проему. Я переминалась на этом прямоугольнике с ноги на ногу, и фонарь, качаясь, тревожно поскрипывал в моей трясущейся руке.

Полынь меня видел. Я его — нет.

Я судорожно вздохнула, натянула самую радостную из своих улыбок и подняла светильник выше, к самому лицу, давая Внемлющему еще большую фору в наших неравных гляделках. Мне некстати вспомнилось, как давний друг Кадии, цирковой дрессировщик, рассказывал о сложности первого контакта с дикими зверьми. Каким надо быть осторожным — и обязательно честным.

Моя фальшивая улыбка тотчас сползла, сменившись куда более привычным выражением глубокой озабоченности и легкой неврастении.

— Полынь, тебя временно выпускают — для помощи в одном деле.

— Интересно. И зачем это я понадобился? — спросила темнота не очень-то дружелюбно.

— Нужны твои умения Ходящего.

— Хм. Значит, живым из передряги не выбраться, раз зовут именно меня? — метко предположил он и, кажется, сделал еще шажок вперед, — Не помню за собой какой-либо другой уникальности — с точки зрения Сайнора — кроме той, что меня не жалко пустить в расход.

— Ну, я оцениваю наши шансы весьма оптимистично, — пожала плечами я и чуть не выронила прахов фонарь, когда Полынь одним быстрым прыжком оказался рядом со мной:

— Что значит «наши»?

Я ахнула, наконец-то разглядев его.

Руки и ноги Ловчего были закованы в кандалы. На шее — широкая скоба, похожая на защитный обруч игроков в тринап. Кожа вокруг всех этих железяк покрылась пузырями, как от ожогов, и была до крови расчесана. Полынь походил на жертву войны — со всеми его бескомпромиссно торчащими из-под тюремной робы костями. Если мне казалось, что это я похудела за неделю на побережье, то нет! Однозначно нет. Черты лица кураторы стали еще острее, чем раньше. Об нос можно было — честное слово — уколоться.

Руки и плечи Внемлющего багровели порезами и кровоподтеками, видимыми даже поверх многочисленных татуировок. Знак Ловчего на левом предплечье и Глазница на правом не светились. Значит, оковы антимагические.

Пока я оторопела пялилась на эти немудреные свидетельства то ли пыток, то настигшего Ловчего безумия (пытался самоубиться от тоски?), Полынь с интересом обогнул меня и выглянул из камеры, насколько позволяла длина натянутых цепей.

— Ты вообще как? — жалобно протянула я.

Ловчий, удовлетворившись открывшимся ему видом коридора и толстого, напряженного тюремщика, обернулся и, увидев мою перепуганную рожу, ободряюще подмигнул:

— Терпимо!

Его черные глаза на осунувшемся лице казались огромными, как созвездия южного креста. Взгляд у Полыни был все такой же спокойный, как и обычно, слегка отстраненный. Ловчий пах мокрой землей и сыростью, как месячный давности номер «Вострушки», посвященный голоду в южных странах.

Я спохватилась, достала из кармана плаща заранее припасенные коричные крендельки и протянула Полыни:

— Хочешь? Это из той кофейни на Министерской площади, ну, где ты кофе обычно берешь.

Ловчий не сразу понял, что это за бумажный пакет я впихиваю ему в бледную руку. А поняв, тихо, почти беззвучно рассмеялся: