Картинки с натуры - Диккенс Чарльз - Страница 27

Но человеку свойственно ошибаться, и подчас безответность и долготерпение того или иного пассажира оказывались обманчивыми, и тогда приходил вызов в участок и дело нередко кончалось тюрьмой. Однако такие пустяки не могли сломить вольнолюбивый дух мистера Баркера. Как только истекал срок вынужденного бездействия, он с удвоенным пылом принимался за прерванную работу.

Мы говорим о мистере Баркере и кучере красного кэба в прошедшем времени. Увы! Мистер Баркер опять покинул родные края; и разряд людей, к которому оба они принадлежали, быстро исчезает. Перемены к лучшему уже заглядывают под фартуки наших кэбов и проникают в самые потаенные уголки омнибусов. Скоро грязь уступит место чистоте, пестрый наряд прислуги будет заменен формой. Грубая речь забудется, когда учтивое обращение станет общепринятым; и у лондонских мировых судей, столь просвещенных, сладкогласных, мудрых и отзывчивых, наполовину убавится и дел и развлечений.

Глава XVIII

Парламентский очерк

Мы надеемся, что наших читателей не испугает это мрачное заглавие. Можем их заверить, что мы не собираемся вдаваться в политику и вовсе не намерены разводить скуку больше обычного, – во всяком случае, постараемся этого избежать. Просто нам пришло на ум, что, вкратце описав, как выглядит палата общин и толпы, стекающиеся к ней в день важных дебатов, мы позабавим читателей; и поскольку мы в свое время не раз бывали в этой самой палате – так часто бывали, что это даже повредило нашему душевному спокойствию, зато позволяет нам без труда исполнить наше намерение, – мы твердо решили попытаться описать ее. Итак, преодолев трепет, какой, естественно, вызывают смутные мысли о нарушении привилегий, (у парламентском приставе, о внушительных обличениях и еще более внушительных чаевых, мы без дальнейших предисловий подходим к зданию парламента и к предмету нашего очерка.

Половина пятого, а в пять первый оратор будет уже «на ногах», по новомодному выражению газет, – как будто ораторам случается стоять и на голове. Депутаты вливаются в здание потоком, идут косяками. Немногочисленные зрители, которым удалось протиснуться внутрь и стать в коридоре, впиваются в них любопытными взглядами, и тот, кто сумеет узнать в лицо какого-нибудь депутата, сразу вырастает в глазах окружающих. Время от времени вы слышите взволнованный шепот: «Вот сэр Джон Томсон!» – «Который? Этот, с медалью на шее?» – «Нет, нет; это курьер, – а сэр Джон Томсон вон тот, с желтыми перчатками». – «А вот мистер Смит!» – «Да ну»? – «Здравствуйте, сэр, здравствуйте! (Он наш новый депутат.) Как поживаете, сэр?» Мистер Смит останавливается, оборачивается, сияя любезнейшей улыбкой (ибо сегодня утром распространились слухи о предстоящем роспуске парламента), крепко жмет обе руки избирателю, очень довольному столь сердечным приемом, а затем устремляется в кулуары, явно горя нетерпением исполнить свой долг перед обществом, и оставляет своего земляка в совершенном восхищении.

Все больше народу, все несносней шум и духота. Служители в ливреях выстраиваются по обе стороны прохода, и вы съеживаетесь, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы вас не выставили отсюда. Видите вы плотного мужчину с хриплым голосом, в синем мундире, диковинной широкополой шляпе, белых плисовых штанах и высоких сапогах? За последние полчаса он не умолкал ни на минуту и своим важным видом немало веселил публику. Это главный хранитель мира и порядка в Вестминстере. Заметили вы, с каким изяществом он только что поклонился прошедшему мимо благородному лорду и с каким несравненным достоинством он увещевает толпу? Сейчас он несколько рассержен непочтительным поведением двух юнцов, стоящих позади него, – с той минуты, как они сюда попали, они только и делают что смеются.

– Как вы полагаете, мистер Икс, будут сегодня голосовать? – робко спрашивает из толпы щуплый человечек, в надежде расположить к себе это высокое должностное лицо.

– Да как вы решаетесь задавать подобные вопросы, сэр? – трубным голосом отзывается важная особа и сердито сжимает правой рукой свой тяжелый жезл. – Пожалуйста, не спрашивайте, сэр. Очень вас прошу, не задавайте, пожалуйста, таких вопросов, сэр. – Щуплый человечек до крайности смущен и растерян, а толпа непосвященных корчится от смеха.

В эту самую минуту в конце длинного коридора появляется какой-то простак с крайне самодовольной физиономией. Он ухитрился обмануть бдительность констебля, охраняющего вход на лестницу, и, видимо, очень горд тем, что проник сюда.

– Вернитесь, сэр, здесь нельзя находиться! – кричит охрипший страж, приметив непрошеного гостя; голос его грозен и жесты весьма выразительны.

Тот в нерешительности останавливается.

– Вам говорят, сэр. Угодно вам выйти? – продолжает хранитель порядка, легонько подталкивая нарушителя к дверям.

– Не толкайтесь, – сердито оборачивается нарушитель.

– Буду толкаться, сэр.

– Нет, не будете, сэр.

– Выйдите вон, сэр.

– Уберите руки, сэр.

– Освободите проход, сэр.

– Не по чину заноситесь, сэр!

– Как вы сказали?!

– Не по чину заноситесь, сэр. и притом вы нахал! заявляет вконец разъяренный нарушитель.

– Пожалуйста, не вынуждайте меня выставить вас за дверь, сэр, – решительно говорит страж. – Прошу вас. Моя обязанность следить, чтобы проход был свободен, это распоряжение спикера, сэр.

– К черту спикера, сэр! – кричит нарушитель.

– Эй, Уилсон, Коллинз! – задохнувшись от негодования, зовет страж; столь оскорбительные слова кажутся ему едва ли не государственной изменой. – Выведите этого человека! Выведите его отсюда, говорят вам! Как вы смеете, сэр? – И летит бедняга вниз по лестнице, отсчитывая по пять ступенек за раз, поминутно оборачиваясь, порываясь вернуться и осыпая проклятиями и угрозами главу палаты и его клевретов.

– Дорогу, господа! Покорнейше прошу дать дорогу депутатам! – восклицает ревностный страж порядка и возвращается по коридору, а за ним гуськом следуют либеральные и независимые британские законодатели.

Взгляните на этого джентльмена: свирепое лицо его почти такого же грязно-желтого цвета, как и его белье, а огромные черные усы придали бы ему сходство с манекеном в витрине парикмахера, будь в этом лице отпечаток мысли, которого не лишены восковые карикатуры на образ и подобие божие. Он – офицер милиционной армии, самый занятный персонаж в палате общин. Что может быть смехотворней нелепо величественного вида, с каким он шествует в кулуары, вращая белками точь в точь как голова турка на дешевых голландских часах с боем? Еще никто никогда не видел его без связки засаленных бумаг под мышкой: предполагают, что это проект бюджета на 1804 год или еще какие-нибудь столь же злободневные документы. Джентльмен этот не пропускает ни одного заседания, и его внушительное «правильно! пра-авильно!» нередко смешит всю палату.

Это он однажды послал курьера на галерею для гостей в старом здании палаты общин, чтобы узнать имя человека, смотревшего в лорнет, а затем пожаловался спикеру, что этот субъект с лорнетом корчит ему рожи! Рассказывают и о таком случае: будто он явился в «Кухню Беллами» – ресторан для членов парламента, куда посторонние допускаются, так сказать, из милости, застал там за ужином двоих джентльменов – и, зная, что они не принадлежат к числу депутатов, а стало быть не решатся, находясь здесь, протестовать против его поведения, доставил себе удовольствие усесться за тот же столик и задрать на него ногу в сапоге! Впрочем, он довольно безвреден и всегда забавен.

Проявив терпение и некоторую долю внимания к нашему другу констеблю, мы проникли в кулуары – и когда дверь палаты отворяется, чтобы пропустить кого нибудь из депутатов, можем на миг заглянуть туда. Там уже собралось много народу, депутаты сходятся кучками и обсуждают наиболее интересные пункты сегодняшней повестки дня.

Вон тот франт в черном сюртуке с бархатными отворотами и манжетами и в цилиндре а lа граф д'Орсэй, лихо сдвинутом набекрень, – это «Честный Том», один из депутатов столицы; толстяк в плаще на белой подкладке – не тот, что у колонны, а другой, у которого длинные светлые волосы падают на воротник, – его коллега. Спокойный, почтенного вида джентльмен в серых панталонах, белом шейном платке и в белых перчатках, чей наглухо застегнутый синий сюртук выгодно обрисовывает статную фигуру и широкую грудь, – человек весьма известный. В свое время он выиграл немало сражений, причем, подобно героям древности, побеждал единственно силою того оружия, каким наделили его боги. Стоящий подле него старик с суровым лицом – великолепный образчик породы людей, ныне почти уже вымершей. Это депутат одного графства, депутат с незапамятных времен. Взгляните, какой на нем просторный коричневый сюртук с вместительными карманами, штаны до колеи, сапоги, длиннейший жилет, на котором болтается серебряная часовая цепочка; на голове у него широкополый цилиндр, на шее завязан большим бантом белый платок, свободные концы которого торчат из-под жабо. Такой наряд не часто увидишь в наши дни, а когда те немногие, кто еще носит его, один за другим отправятся к праотцам, он исчезнет бесследно. Этот человек может без конца рассказывать вам о Фоксе, Питте, Шеридане и Каннинге, о том, насколько лучше были в те времена парламентские порядки: заседания, например, заканчивались в восемь-девять часов вечера, если не считать знаменательных дней особо важных прений, о которых депутаты бывали извещены заранее. Он с величайшим презрением относится ко всем молодым депутатам и полагает, что человек не способен сказать ни слова путного, если он не просидел в парламенте по меньшей мере лет пятнадцать, не раскрывая рта. По его мнению, «этот мальчишка Маколей» просто самозванец; он допускает, что от лорда Стэнли, может быть, и будет толк, но пока – «слишком молод, сэр, слишком молод». Он непререкаемый авторитет по части прецедентов и, когда разговорится, выпив стаканчик-другой, может порассказать вам немало интересного: как сэр такой-то, в бытность свою «загонщиком» правительственной партии, однажды, когда нужно было обеспечить большинство, поднял с одра болезни четверых депутатов – и трое из них умерли, не успев вернуться домой после голосования; как разделились голоса по вопросу о том, пора ли вносить новые свечи; как некогда один спикер по недосмотру остался на своем председательском месте после конца заседания – и пришлось ему провести три часа в опустевшей зале, пока не добудились какого-то депутата и не привели его, чтобы он внес предложение объявить перерыв; и еще множество подобных анекдотов.