Дождь в моем сердце (СИ) - Лебедева Ива - Страница 18

Лильрин, что очень умно с его стороны, не издал в ответ ни звука. Но я, притаившись за углом, видела его взгляд. М-да-а-а, зря я думала, что это меня он ненавидит. Теперь этим пламенем можно было бы испепелить не только надменно вздернувшего подбородок златовласого капитана, но и всю коллегию…

— Шадаг недостоин оружия. Недостоин честного поединка. В следующий раз я прикажу покалечить тебя так, что даже наша милая девочка тебе не поможет. Пшел вон!

Угу. Добрый какой блондин, ласковый мальчик со смущенным взглядом. Я запомню, каким жестоким ты можешь быть. И трижды подумаю, прежде… Впрочем, об этом я даже думать не буду. Как вы мне надоели, мужчины. Одно на уме… А я хочу лечить. И чтобы все меня оставили в покое!

Я смотрела, как эти два дурака разошлись в разные стороны, и думала, думала. Меня немного царапало то, что Лильрин не попытался, как я ожидала, рассказать Сириану о том, что я беспринципная распутная девка. Мужчины частенько так делают, чтобы если не отпугнуть соперника, то посеять в нем сомнение в ценности приза. Я сто раз это своими ушами слышала. А кроме того, кто сказал, что только женщины любят сплетни? Да мужчины между собой болтают в разы больше, и очень часто именно сплетничают, разнося самые грязные слухи. Но мой бывший жених промолчал. А ведь ему даже выдумывать ничего не надо было.

То есть он сдержался и не поступил так гадко, как, например, сделал Гойчин. Если бы он открыл рот на эту тему, я с чистой совестью плюнула бы в пыль под ногами и оставила дурака его судьбе. А теперь… глупое, глупое, ненужное чувство справедливости! И память о том, что ни с кем нельзя так поступать… Р-р-р-р! Хочу быть злой! Хочу быть такой, какую он себе придумал, — бессердечной холодной гадиной, которой нет дела до других.

Я все же плюнула, самым натуральным образом, дождалась, пока Сириан завернет за угол, и вдоль галереи помчалась в сторону помещений для слуг. Поскольку Лильрин уходил, пытаясь сохранить достоинство, — неторопливо, с прямой спиной и каменной маской на лице, перехватить его у чулана с метлами не составило труда.

— Не смей больше соваться на тренировочную площадку. — Вот видок-то у меня: запыхавшийся, всклокоченный воробей вырос перед индюком и приказы раздает. Но, судя по глазам «индюка», этого приказа он ослушаться не сумеет. Эх, даже каменная маска треснула от досады — как его корежит оттого, что он вынужден подчиниться… Явно хотел с утра обратно туда полезть. И теперь ненавидит меня с новой силой.

А ничего, ему полезно, от препятствий и трудностей он умнеет. Молчать вон уже научился. И вежливо кивать в ответ на приказ.

— Да, госпожа. Слушаю и повинуюсь.

Ну, яд в голосе — это ерунда, это я уже так привыкла, что вообще не замечаю, можно сказать. Тем более что у меня есть еще одна мысль, как его… уязвить с пользой для дела.

— Что ж ты за воин, если без меча и площадки даже тренироваться не можешь? — сказала я, насмешливо глядя ему прямо в лицо. — Тот, кто хочет, найдет выход. И простую метлу превратит в оружие, а черную работу — в тренировку. Но это не про тебя, богатенький мальчик, ты же привык, что тебе все на блюдечке принесут, лучших учителей наймут, лучшее место для занятий. Даже мастерство!

И развернулась на пятках. И ушла, такая гордая, оставив за спиной скрежет зубовный и пламя драконьего дыхания.

Ничего. Если не глупец… поймет, что именно я ему сказала. Остается только разобраться самой — а зачем я это сделала? А?

А не знаю. Просто чувствую, что так правильно, целительниц в обители всегда учили прислушиваться к своей интуиции. Ну… и здравый рассудок пополам с хитростью тоже прививали всеми способами.

Если больной занят болотные демоны знают чем, придумывает себе сто болячек и мается дурью на пустом месте, нужно сделать так, чтобы ему некогда было всем этим заниматься. Если у Лильрина после работ по хозяйству остаются силы на то, чтобы таскаться на тренировочную площадку, драться со стражами и создавать мне лишние проблемы, значит, надо направить эти силы в более созидательное и безопасное русло. Пусть осваивает новое оружие — метлу. А заодно и грабли для травы, и подойник для коз, и щетку для чистки котлов… Всему можно найти применение, если постараться.

Надеюсь, он будет уматываться так, что начнет падать без сил. И на слежку за мной и прочий гонор у него тяги не останется.

Осталось придумать, чем занять второго барана, чтобы он не скакал вокруг меня со своими крутыми рогами и не блеял свое «милая эсса» каждый раз, когда я особенно занята и сосредоточена. Бесит. Не хочу я мужчин. Никаких. Во всяком случае, пока не хочу. Как минимум до конца обучения.

Глава 22

В целом, поразмыслив, я пришла к выводу, что лекарство для Лильрина вполне годится и для меня самой. Если я не хочу ненужных встреч, пустых и неловких разговоров, неуместных взглядов и дурных мыслей — выход один.

Надо занять себя так, чтобы на все это просто не осталось времени. Взять дополнительную практику у целительницы для беременных и рожениц, эссы Калистры. Пойти учиться очень интересным приемам массажа у тихонькой, сухонькой, старенькой и очень сильной эссы Малены. Сидеть вечерами, переписывая на здешнюю, непривычно сшитую в «книги» вместо привычных свитков бумагу то, что «разворачивается» в голове из божественных знаний. Вспоминать и тоже записывать все, чему учили в обители: любое знание полезно, пусть даже здешние фыркают и называют его варварским и отсталым.

И да, еще ведь надо учить местную грамоту. Очень непривычную и трудную после таких естественных и понятных иероглифов. Понимание языка при переходе боги мне вложили, а письменность — пожадничали. Так что свои личные записи я вела, как привыкла, а вот для уроков коллегии пришлось зубрить «буквы» и заново учиться читать и писать. И не кистью, а пером… или карандашом — вот эта палочка с серо-черным стержнем внутри оказалась ужасно удобной, даже несмотря на то, что ее время от времени все равно надо было точить.

Все это привело к тому, что я даже ела на бегу и за чтением, почти не показывалась в общей трапезной, в купальню шастала еще до рассвета, с урока на урок неслась бегом, теряя легкие шлепанцы, ходить в сапогах в жару, как тут многие делали, мне не понравилось.

Короче говоря, я не то что не сталкивалась с Сирианом, я его просто перестала замечать. Не успевала на лету. А он, видимо, никак не мог меня перехватить — все же у него своя служба вне коллегии, и это не шутки.

А про Лильрина я, признаться, вообще забыла. Тем более что он вроде как перестал мелькать на заднем плане и сверлить меня взглядом.

Впервые в жизни я жила так, как всегда хотела сама, наполненно, осмысленно и интересно. Вот, правда, еще бы только все зачеты сдать по внешнему ориентированию и получить доступ к нуждающимся пациентам — и я буду полностью счастлива.

Правда, о кусочек счастья мне пришлось споткнуться довольно скоро. Хотя я и падала вечером в кровать без сил — даже слишком мягкий матрас перестал мешать и раздражать, — и старалась соблюдать более-менее здоровый режим между занятиями, в один далеко не самый прекрасный день Маирис вдруг посмотрела на меня пристально-пристально и ни с того ни с сего заявила:

— Деточка, что ты с собой сделала?

— Что? — не поняла я, с трудом отрываясь от схемы кровеносных сосудов человека. Я так увлеченно перерисовывала ее в свою тетрадь, что забыла обо всем.

— По-моему, надо пересмотреть твою программу, — озабоченно покачала головой Маирис. — И систему питания. Тебе явно не хватает нужных для здоровья элементов в теле. Посмотри! У меня даже малявки на уроках давно не едят карандашей, а ты что с ним сделала?

Ой…

Я в шоке уставилась на огрызок деревянной палочки в пальцах. Причем это был именно самый натуральный огрызок — если тот конец, которым я рисовала, был аккуратно заточен и лишь наполовину стерт, то другой конец безжалостно размололи чьи-то зубы. И не просто дерево погрызли, содержимое тоже съели.