Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Быков Дмитрий

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Ничья. 20:20 - Быков Дмитрий - Страница 4

Изменить размер шрифта:

Баллада о третьем пути

Есть и третий путь, наиболее достоверный…

1992

По мере того, как вирус распространяется,

В державе тоталитарной,

Типа Китай,

Режим остается прежним, власть не сменяется,

И только народ сменяется, почитай.

Одни вымирают, другие как раз рождаются,

Любой карантин соблюдают на раз-два-три,

Виновных сажают, причастные награждаются,

Сеть запрещается, меры не обсуждаются,

На пятом месяце все уже наслаждаются:

Стабильность снаружи,

Иммунитет внутри.

В свободной стране – Италии ли, Британии, —

Где средний отвык работать, а низший – красть,

Заметно противоположное сочетание:

Народ остается прежним – уходит власть.

Народ с трудом отвыкает бродить по шопингам,

Выгуливать псов, затаскивать в койку дев,

Не мирится с бытом размеренным

и окопненьким,

Опасность считает вызовом, смертность —

допингом,

Потом он власть выгоняет одним поджопником

И дальше живет как прежде, чуть поредев.

В иной стране – межеумочной, промежуточной,

В краю евразийской немереной ширины,

Равны карантин годовой и арест трехсуточный,

Свободных нет, а стало быть, все равны.

Болота ее загораются, нефть роняется,

А люд бессмертен, и скрепам износу нет.

Народ не меняется в ней и власть не сменяется,

Но все обнуляется каждые двадцать лет.

Манеры ее уклончивы, речи вкрадчивы,

Идет кругами ее непролазный тракт.

Что это – лежбище, стойбище или кладбище?

Смерти тут делать нечего, это факт.

Соседи издревле ее почитают вечною,

Она не просит ни милостей, ни пощад,

Чуть что случись, обыватель бежит за гречкою,

Чтоб ею набить антресоли – и завещать.

Права не нужнее, чем барабан безрукому,

С законом трудней, чем собаке с пятой ногой,

А ежели что и меняют – памятник Жукову

(Опять же на памятник Жукову, но другой).

Заройся в листву и мусор, изредка выройся,

Взгляни вокруг – и снова в уютный мрак-с.

Какого бояться кризиса или вируса?

Тут все увязнет —

Что вирус, что враг, что Маркс.

Любой форс-мажор – офлайновый

или серверный —

Тут примут как норму и листьями заметут.

Возможны сдвиги даже в Корее Северной,

Но Внутренняя Корея – она вот тут.

Не тронет захватчик, не выморит хитрован ее,

Не чувствует Джон и не может понять Иван ее,

Неведомы ей ни гибель, ни выживание,

Зеленой жижей затянется каждый след,

И это все не презренье, не любование,

А третье чувство,

Какому названья нет.

Из цикла «Песни славянских западников»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Итоговое

На итоги года виновато

Смотрит декабрьская Россия

И, почти не видя адресата,

Повторяет: спаси мя, спаси мя.

– Мы не можем унять твою кручину, —

Внешний мир отвечает устало, —

Нам спасать тебя как бы не по чину,

Это ты же нас обычно спасала.

Нас спасала, сдававшихся покорно,

То от фюрера, а то от Мамая,

Потому что они в тебе по горло

Увязали, хребет себе ломая.

Да к тому же у нас свои напасти —

То жилеты, то беженцы, то бабы,

И не знаем, кто спас бы нас отчасти,

В том числе, дорогая, от тебя бы.

Потому что у нас тут после Крыма

Воцарился такой моральный климат,

Что тебя уже вычли из мейнстрима

И похоже, что обратно не примут.

Вообще же мы, как в печке поленья,

Что-то чувствуем вроде утомленья

От объятий твоих и от проклятий

И других однообразных занятий.

Да и бардам порядком надоело

Воспевать твое бескрайнее тело,

Уважать твои ракеты и зоны

За балеты и русские сезоны.

Оставайся собою там, за буем,

И хлещи своих умников по роже,

Мы же вмешиваться больше не будем,

Потому что оно себе дороже.

– Русофобы поганые вам имя! —

Говорит она сурово и круто

И твердит свое «Спаси мя, спаси мя!» —

Обращаясь к незримому кому-то.

Отвечает ей Спаситель Небесный:

– Ты бывала мне многих любезней.

Много раз я спасал тебя над бездной,

Иногда подхватывал и в бездне.

Я спасал тебя за целость и смелость,

За отвагу, широту и искусство,

Но теперь это все куда-то делось,

И смотреть на вас не тошно, а скушно.

На вершине – злодей неинтересный,

Оппозиция – сушеные смоквы,

И, по правде, твоих пресс-конференций

Ни в раю, ни в аду уже не смотрят.

На пространстве беззащитном, разверстом, —

Только злоба, тоска и благочинность.

Ты не можешь удивить нас злодейством,

А всему остальному разучилась.

Замечаю задумчиво и скорбно:

Иссякает и бездонная сися,

Я теперь повернусь к тебе нескоро.

Если хочешь спастись – сама спасися.

Но Россия, иссыхая от жажды,

Безнадежно отвечает ему же:

– Я спасалась и однажды, и дважды,

Но не лучше получалось, а хуже.

– Значит, – молвит он, – таков приговор мой:

Раз ты так повторяешься упорно,

То приходится считать это нормой,

Хоть какая это, к дьяволу, норма.

Раз никто за множество столетий

До сих пор тебя не спас и не схавал —

Верно, правит тобою кто-то третий,

Не описанный, не Бог и не дьявол.

Одинокое кощеево царство,

Ты для гунна чужда и для китайца…

Кто захочет – в одиночку спасайся,

Остальных выручать и не пытайся.

Так и будешь стоять среди трясины,

Бесконечной, великой и убогой,

Повторяя: «Спаси мя! Спаси мя!» —

А внутри умоляя:

«Не трогай».