Моя панацея (СИ) - Манило Лина - Страница 40

— Тогда домой, я тоже скоро буду.

Я не планирую тратить слишком много времени на беседы с Феликсом, но чует моя задница — что-то случилось. И я намерен в этом разобраться сейчас.

***

— Откуда такая забота об Инге Олеговне? — промежду прочим интересуется Феликс.

Я сижу напротив, закинув ногу на ногу, пью паршивый кофе из автомата, молчу. Намеренно тяну время, скольжу взглядом по пыльному кабинету, в котором сколько не убирай, уютнее не станет. Несколько высоких стеллажей до отказа забиты разноцветными папками, широкий стол тоже ими заставлен, и даже чахлый фикус, стоящий на подоконнике, едва выглядывает из-за вороха чьих-то дел и поломанных судеб, подробно описанных сухим языком протоколов.

— Ты с какой целью интересуешься, Феликс Робертович? — сминаю пластиковый стаканчик в кулаке, забрасываю его в урну, а в ответ получаю короткий смешок.

Феликс на время сбрасывает маску извечного вежливого равнодушия и лёгкой мизантропии, и в глазах мелькает жгучий интерес. Мы несколько мгновений смотрим друг на друга, и вдруг он начинает смеяться. Не громко, но убедительно.

— Максим Викторович, не ожидал от тебя… впрочем, не моё дело.

— И правда. Но на будущее запомни: они разводятся, он ей никто и никакие его дела волновать Ингу не должны.

— Ты его ненавидишь, — замечает Феликс и что-то в его взгляде неуловимо меняется. — Я-то думал, что лишь финансовый вопрос встал между вами, а тут оказывается, ещё и женщина.

Он что-то быстро записывает на листке бумаги, а мне это вовсе не по душе. Ощущение, словно кто-то за твоей спиной шепчется, а ты ни одного слова не понимаешь.

— Феликс Робертович, я же сюда не для протокола пришёл и уж точно не ради твоих намёков.

— Да нет никаких намёков, — пожимает плечами, отбрасывает в сторону карандаш и закидывает руки за голову. — Всё довольно прозрачно: Краснов решил поменять тактику поведения.

Вот, чувствовала моя задница, что Павел так просто не стастся.

— И адвоката. Знаешь, кто теперь его защищает? — Феликс следит за мной, полуприкрыв глаза, а я качаю головой. — Золотницкий.

Если бы челюсть действительно умела падать на пол, моя бы в этот момент наверняка разбилась о истёртый паркет.

Золотницкий — товарищ в городе известный. Да что там в городе, в стране! Ни единого промаха, рвёт любые улики в клочья, дерётся в судах, точно лев, причём злой и голодный. А ещё он скользкий и невыносимо напыщенный индюк.

— Откуда у Краснова такие деньги? — задаю самый очевидный вопрос, который родился первым, стоило услышать фамилию Золотницкого. — Там же час работы не просто золотой, он бриллиантовый.

Феликс смотрит на меня мрачно, тяжело вздыхает. Он точно знает ответ, но не всякой информацией торопится поделиться. У него это профессиональное — выматывать нервы.

— Это тайна следствия?

— Это тайна загадочной бабской души, — хлопает ладонью по столу, а по лицу тень проходит. Продаётся назад, со скрипом отодвигает один из ящиков, достает листок бумаги и, нахмурившись, пробегает по нему глазами. — Ты знаешь Кочегарову Юлию Сергеевну двадцати четырёх лет?

— Впервые слышу.

Феликс складывает руки перед собой на столе. Крупные пальцы с узловатыми костяшками отстукивают задорный ритм.

— Это та, с которой он уехать собирался. Она наняла для него Золотницкого.

— Почку, что ли, продала?

— Хуже, — кривится, словно его насильно лимонами накормили. — Квартиру. Неисповедимы пути бабской глупости.

— Да ты шовинист.

— Есть немного, — усмехается, а я поднимаюсь и начинаю расхаживать по кабинету от стены к стене. — Золотницкий носом землю вспашет, но кровь нам испортит. Краснов теперь ушёл в отказную, мол, ничего не видел, ничего не брал, а всё это — гнусная клевета и наговоры, и вообще, послушать его сейчас, то Пожарский Максим Викторович силой его заставил дать признательные показания.

Я останавливаюсь, медленно поворачиваюсь к Феликсу, а тот кивает. Да, мне не послышалось.

— Макс, тех доказательств, что мы собрали, хватит с головой, — довольно оптимистично заявляет Феликс, но вдруг отводит взгляд. — Но ты должен понимать, что его показания придётся проверить.

— Какие? О чём ты?

— О том, что ты на него давил. Жди повестку, — как-то виновато смотрит на меня и снова вздыхает.

— А от Инги ты что хотел? Скажи, да я пойду уже… боюсь тут сломать тебе что-то.

Феликс молчит, я подхожу к его столу, упираюсь кулаками в поверхность и нависаю сверху:

— Она моя женщина, понимаешь?

— Ладно, — соглашается и достаёт из стола небольшой конверт. — Это Золотницкий мне передал. Привет для неё от Краснова. Максим, всё очень запуталось, я хотел, чтобы Инга Олеговна, как жена, пришла на свидание к Краснову, пообщалась с ним…

— Ты хотел из неё засланного казачка сделать? — удивляюсь, хотя, наверное, чего-то такого и ожидал.

— Макс, я не хочу, чтобы это дело рассыпалось, понимаешь? Оно мне нужно, и оно уже было в кулаке, если бы не Золотницкий. Ты же слышал о деле депутата Ромашкина?

— Золотницкий вытащил его, хотя там все доказательства были на руках, — вспоминаю подробности громкого дела о проворовавшемся депутате.

— Тогда ключевые свидетели круто изменили свои показания, посыпались некоторые головы там, — пальцем в потолок и многозначительный взгляд. — Я не знаю, как ему это удаётся, но Золотницкий гений. Говорят, у него нет ни одного слабого места.

Я отталкиваюсь от стола, подхожу к вешалке за пальто, медленно одеваюсь. Сую дурацкий конверт в карман, подхожу к двери и распахиваю её. Мне больше нечего здесь делать, мне нужно домой, и вот там подумать обо всём хорошенько.

Но уже практически выйдя, я оборачиваюсь и говорю:

— Жду повестку, Феликс Робертович. И да, слабости есть у всех, просто их обычно ищут не в тех местах.

36. Инга

Максим возвращается к семи и первое, что я слышу: он кричит на кого-то по телефону. Кутаюсь в тёплую накидку, пытаюсь не вслушиваться в его громкие слова, но всё равно до слуха долетают обрывки фраз.

Максим просит найти хоть что-то на какого-то там Золотова — или Золотухина? — мечет молнии, вокруг собираются грозовые тучи, а я снова ухожу в кухню.

Я не очень любопытная и в чужие дела предпочитаю не лезть, но когда слышу фамилию “Краснов”, меня передёргивает.

Это же о Павлике?

Руки дрожат, и цитрусовая заправка для овощного салата разлетается вокруг крупными янтарными каплями. Да что же такое? Сначала этот очень странный звонок следователя, потом его же сообщение, в котором он отменил нашу встречу, а теперь Максим возвращается не в духе намного позже запланированного.

— Папа злится, — охает Ярик и закрывает ладошками округлившийся от удивления рот.

— Да нет, просто работает, — успокаиваю ребёнка и пододвигаю к нему стакан с яблочным соком. — Пей, крошка, набирайся витаминов. Нога не болит?

— Нет! Прошла совсем! — улыбается, но всё-таки громкий голос Максима оттягивает на себя его внимание. — Что с папой?

— Не знаю, — пожимаю плечами и выхожу за порог кухни.

Максим находится в гостинной, злой, что тысяча чертей, бледный. Он не сразу замечает меня, а когда видит, пытается улыбнуться, но выходит лишь гримаса. Или звериный оскал. Я даже в первый день знакомства его таким не видела.

— Макс… всё хорошо? — спрашиваю осторожно, потому что такой Пожарский меня снова пугает.

И хоть умом понимаю, что гнев его направлен не на меня, внутри сжимается тугая пружина, готовая лопнуть в любой момент. Моё шаткое равновесие снова даёт крен, но я беру себя в руки.

— Всё хорошо, — натянуто улыбается Максим и подзывает меня. — Иди сюда, просто подойди, мне нужно тебя обнять.

Я ныряю в его объятия, глажу по напряжённым плечам, а Максим утыкается лбом в моё плечо и тяжело дышит.

— Ярик в кухне остался, — шёпотом и целую Максима в колючий подбородок. — Пойдём ужинать?

— Ничего не хочется, но пойдём, — говорит, и низкий голос с характерной хрипотцой обволакивает. — Корми меня, женщина. А потом люби и успокаивай.