Пешком над облаками - Садовников Георгий Михайлович - Страница 13

ГЛАВА V, рассказанная Толиком Слоновым, в которой он нехотя открывает тайну своего загадочного поведения

На второй день каникул мама сказала:

— Сынок, сходи, пожалуйста, в магазин. Купи хлеба.

«Вот они, однообразные будни нашего детства. Уроки, общественные поручения, помощь родителям по дому», — подумал я уныло, а вслух ответил небрежно:

— Как хочешь, сходить я, конечно, могу, но при этом у меня останется масса непрочитанных книг по школьной программе.

— Ну тогда, конечно, садись и читай, — забеспокоилась мама.

Я понял, что прогадал. По дороге за хлебом можно было развлечься постукать футбольный мяч или просто поболтать с ребятами. Словом, даже ребенок из младшей группы детского сада и тот бы сообразил, что лучше сходить в магазин, чем изнывать над какой-нибудь книгой.

— Впрочем, я все перепутал, это я завтра не читал, — сказал я, будто бы спохватившись, и даже хлопнул себя по лбу — вот, мол, какой я заучившийся ребенок. — В общем, у меня есть свободное время. Распоряжайся мной как хочешь, — сказал я самоотверженно.

— Вот и хорошо! — обрадовалась мама. — Значит, купишь батон и… — Тут она тоже хлопнула себя по лбу: — Ах, я тоже забыла! Соседи ждут очень важного звонка из Антарктиды, просили, чтобы ты посидел у них дома, всего часок. А я уж сама за хлебом схожу. И знаешь, так даже будет надежней. Не то ты опять вместо хлеба накупишь конфет.

Я понял, что все-таки попался. Но делать было нечего. Я стиснул зубы и поплелся к соседям.

А рядом с нами жил известный ученый, крупнейший специалист сразу по всем языкам. Только сейчас его не было дома, а дверь мне открыла его жена.

— Вот тебе коробка конфет. Садись в гостиной возле телефона, ешь конфеты и жди звонка. А я вернусь через час, — сказал она и ушла.

Я повалился в широкое старое кресло и начал скучать, поедая конфеты. Почему-то все взрослые и дети считают, будто для меня нет ничего дороже конфет. Какое заблуждение! На самом деле я ем их в большом количестве ради того, чтобы хоть как-то разнообразить свою бесцветную жизнь.

Я съел три конфеты, затем сразу две… И вдруг мое левое ухо уловило звук, странный для безлюдных комнат. Он донесся откуда-то из глубин обширной профессорской квартиры. Кто-то неумело, делая длинные паузы, стучал по клавишам пишущей машинки.

«Привидение! — подумал я. — Наконец-то на склоне моих двенадцати лет я дождался настоящего приключения!»

Я встал на цыпочки, вышел в коридор и осторожно заглянул в профессорский кабинет, где, как мне помнилось, стояла машинка. Заглянул и чуть не заплакал от досады.

В старинном кожаном кресле, стоявшем перед профессорским письменным столом, сидел белый с шоколадным оттенком спаниель Аркадий и осторожно, точно пробуя, горячо или холодно, бил передней лапой по клавишам дорогой заграничной машинки. Ударит по клавишам и тут же отдернет лапу.

— Ты что делаешь? — крикнул я, негодуя.

— Что ты сказал? — спросил пес нашим, человечьим голосом и, чтобы лучше слышать, приподнял длинное шелковистое ухо.

— Что ты делаешь, говорю? — повторил я еще грозней.

— Диссертацию печатаю. Свою, естественно, — спокойно ответил спаниель, не глядя на меня и не прекращая своего занятия. — Тема: «Кот в мировой литературе». Золотая жила для глубокого исследования. Удивляюсь, как ученые до сих пор не заметили? А ведь, кажется, на поверхности лежит, а? Вспомните: Кот в сапогах, кот Чеширский, кот Бегемот, кот Котофей, Пуша Шуткин. Какое созвездие имен! Я уж не называю кота Базилио. Да что там, разве перечислишь все блестящие клички? О собаках тоже пишут, не спорю. Но собаки все на одно лицо — друг человека, и только! А у котов такое разнообразие характеров, лапки оближешь! Что ни кот, то характер: один — благороден. Другой — хитер. Третий разбойник с большой дороги. Четвертый — гуманист… Да что там говорить! Вы согласны со мной?

— Не согласен, — твердо ответил я, — хотя бы уж потому, что животные не говорят на человечьем языке.

— Ах, вот что? Но вообще-то вы правы. Я понимаю ваше изумление, задумчиво пробормотал пес и даже лапой дотронулся до лба в глубоком раздумье. — Но дело в том, что я редкое исключение. Знаете пословицу: «С кем поведешься, от того и наберешься»? Ну, конечно, знаете. Так вот, я всю свою сознательную жизнь провел среди людей. Вокруг только люди! Одни только люди! Признаться, я уже прожил на свете пятнадцать лет — целый кошачий век, — но ни разу не видел другого живого существа. Кроме человека, разумеется. Я животных знаю только по Брему. Перед вами, мой юный друг, кабинетный кот. Так сказать, кот-теоретик. Всю жизнь среди фолиантов. — Тут он забылся и рассеянно продекламировал: «…и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом». Но это не обо мне, вздохнул Аркадий, — к сожалению. Хотя могли бы и обо мне написать.

— Да какой же вы кот? — усмехнулся я. — Вы самая типичная собака.

— Это я собака? — возмутился спаниель. — И это вы говорите мне, чуть не прочитавшему все книги мира?

Тут бы и первокласснику стало ясно, что пес до того зачитался, что перепутал все на свете. А я-то принял его за настоящее привидение!

Я сел в другое кресло и снова заскучал.

А пес провел лапой перед глазами и пояснил;

— Это я снял воображаемые очки… Таким образом, вращаясь все время среди людей, я волей-неволей овладел их языком. Правда, пока еще не в совершенстве. Вы, наверное, обратили внимание на дефект моей речи. Да, да, я картавлю. И с орфографией у меня не все в порядке. Вчера слово «молоко» написал через «а» — «малоко»! Может, потому, что его было мало — молока? Ну, если я даже и не прав, ничего, наверстаю!

Он и в самом деле картавил, плохо выговаривал букву «р». Но как бы то ни было, этот зазнайка-пес довольно сносно говорил на человечьем языке, и с этим нельзя было ничего поделать.

А я зевал и думал: «Вот где-то люди встречают опасности и преодолевают их, а я, смелый и сильный мальчик, сижу и слушаю собаку, которая возомнила себя котом. И так проходят мои лучшие годы».

Я даже был согласен на то, чтобы в нашем доме вдруг появился страшный хулиган Пыпин. Так мне стало обидно. Ну, чуть не до слез.

— Скучаете? — спросил участливо пес.

— Еще как! — признался я и зевнул, не удержавшись.

— А все потому, что вы пренебрегаете своим воображением. Не воображаете, а просто живете. Вот хозяйские гости говорят: «Ваш Аркадий совершенно не знает жизни». Верно, не знаю и знать не хочу. Жизнь — не интересная штука. Впрочем, это написано и на вашем лице. Сплошная скукота! Да, признаюсь, я не видел живых мышей. Ну и что? Хозяева всегда накормят. А вот воображение — это да! Оно может перенести тебя куда угодно!

— Как это? — не поверил я.

— А очень просто. Для этого нужно взять и перенестись. С помощью воображения.

— А что же ты сам никуда не перенесся? — спросил я ехидно.

— Я-то? Я… уже перенесся, — сказал пес, почему-то замявшись.

— Да ты же здесь был всегда!

— Значит, перенесся отсюда сюда, — пробормотал он, совсем изолгавшись.

Если бы собаки умели краснеть, он наверняка зажегся бы алым пламенем. Я бы так ему и сказал, да тут затрезвонил телефон на всю квартиру.

Я бросился в гостиную и снял трубку.

— Квартира профессора? — спросил чей-то вкрадчивый голос. — Ну так вот, буксир «Перепелкино», имея, как всегда, на борту юнгу Иван Ивановича и ответственный груз, уже вышел в открытое море! С приветом, Пыпин!

Я решил, что это шутка моих школьных друзей, и положил трубку, ехидно сказав:

— Спасибо за сообщение.

В другое время я бы и сам разыграл кого угодно, но сейчас мне было не до веселья. Мимо меня, можно сказать, бесцельно проходила моя собственная жизнь, и с этим ничего нельзя было поделать.

Закончив разговор, я вернулся в кабинет и, бросившись в кресло, сказал мечтательно псу: