Бессилие и ужас в театре кукол (СИ) - Ставрогин Максим - Страница 22

— Боги, да скажи же ты хоть что-нибудь!

— Но что?

Не дослушав парня, Марк развернулся и быстрым шагом вышел из туалета. Его же одноклассник остался в одиночестве и недоумении, едва ли он что-то понимал, но сердце его сковала печаль и обида.

Войдя в класс и сев за парту, Юмалов тяжело вздохнул и подумал о том, что ему невероятно лень сидеть тут и терять своё время за просто так. В те минуты это здание виделось ему далеко не храмом науки, а местом, где он отдавал своё время, получая в обмен… что же он получал? Вероятно, возможность получить визу в менее «проблемную» взрослую жизнь. А быть может просто отсрочку от ещё более жестокого и бессмысленного существования. По крайней мере пока что он был не свободен и не мог решать, что ему делать, а зачастую уже одного этого хватает для счастья. Несвобода — вот то, что действительно делает детство радостным и солнечным. К сожалению, этого не поймёшь, пока не выйдешь из тюрьмы в мир, к которому ты не готов и которому не нужен. Однако пока ещё Марк стремился к свободе и смыслу, не понимания, что это одно противоречит другому и что обе эти вещи принесут лишь горе. А ещё больше он стремился к тому, чтобы закончить этот учебный день.

К счастью, совсем скоро уроки окончились. Марк поспешно вышел из здания школы и поджал губы, почти как в улыбке, хотя радости внутри него не набралось и на слезинку воробья, разве что холодный ветерок сдувал с кожи часть усталости и было полегче. Будучи на улице, он глубоко и громко вздохнул, после чего неторопливо зашагал в сторону дома, осматриваясь кругом и вдыхая свежий зимний воздух, в котором, однако, уже появился мягкий, едва уловимый запах весны. Прохаживаясь вдоль безликих улиц, Юмалов задумался, потоптался на месте и решил всё же сходить к центру города заодно. Идти напрямик было не очень далеко, так что его ничего не останавливало.

Тем временем по центру городка устраивалась казнь. Добравшись за какой-то час до площади, где она происходила, Марк остановился, нахмурился и глубок задумался. Челюсть его ходила из стороны в сторону, пережёвывая сомнения.

— Что-то тут не так. Что-то неправильное в происходящем. Но что именно? Казнь? Это странно? Это кажется мне странным. Вроде бы всё в порядке, да что-то не даёт мне покоя. А как раньше у нас исполнялись смертельные приговоры? Не помню… был ли я до этого хоть на одной казни? Чёрт. Явно происходит что-то странное, — как умалишённый бормотал он, колупая пальцами пуговицы куртки.

Тут кто-то, проходя мимо, толкнул его плечом, сильно. Охнув, Марк несколько раз подпрыгнул на месте и усиленно замахал руками, пытаясь не упасть. Человек же, толкнувший его, огляделся и смерил юношу столь ничтожащим, презрительным взглядом, что у Марка аж сердце сжалось. Затем этот человек лениво попытался стянуть с лица маску брезгливости и аккуратненько так, незаметно стряхнуть с плеча грязь, оставленную мальчиком. Однако получилось это так очевидно, показательно и театрально, что юноша не мог даже обижаться. Только лишь горькой усмехнулся и снова вернулся к своим размышлениям.

— Казнь… да? — Сказал он.

Он было развернулся, чтобы пойти дальше, но всё-таки решил остаться и присмотреться получше, ведь странное чувство не отпускало его. Оно засело в груди подобно комку пряжи, хвост которого привязали к эшафоту. Чувство зудящее, настойчивое, твердящее о том, что его пытаются обмануть.

В эту самую минуту, как Марк был погружён в свои сомнения, на бездарно реконструированном постаменте зачитывался приговор тощему, вертлявому мальчику, имеющему такие добрые и даже умные глаза, что было решительно непонятно, какое же злодеяние он мог вообще совершить. Чуть позже выяснилось, что вешают юношу за престранное и даже нелепое деяние. Пару недель тому назад он шёл по улице, где встретил нескольких полицейских без формы, одного из которых принял за своего дядю. Обрадованный встрече с родственником, которого не видел уже пол года, парень быстро полез обниматься. Понял же он, что обознался, лишь когда его оттолкнули в сторону, бросили на землю и стали суматошно избивать дубинками. Эту историю Марк узнал от прохожих, также смотрящих на исполнение приговора. Сами же палачи приговаривали паренька к смерти за «нападение на полицейского и попытку сломать ему шею».

К слову, даже больше самого преступника внимание Юмалова к себе приковывал один из палачей. То был высокий человек, одетый в длинный белый плащ и до смешного маленькую шляпу, имеющий черты лица сильно вздёрнутые вверх, тонкие и даже малость симпатичные. А глаза? Какой же прелестью они были — так и сверкали ярким, пёстрым интеллектом, блеск которого смотрелся на нём, подобно какому-нибудь дорогому украшению. Впрочем, во время казни все аристократичные черты его лица были обезображены злобой и омерзением, так что они лишь угадывались и предполагались Марком. Будучи уже в летах, мужчина бойко и очень активно мужчина бегал вокруг эшафота и помогал двум другим палачам ставить мальчика на специальную плашку да надевать на его шею толстую петлю, напоминающую собой туловище хищной и дохлой змеи.

Спустя пять минут таких вот неловких приготовлений да разглагольствований всё было, наконец, кончено. Один из палачей спустился вниз, к аккуратненькому чёрному рычагу, выдохнул, поправил шарфик и резким движением спустил рычаг. Всхлип, свист, треск и люк под ногами мальчика раскрылся. Тело дёрнулось вниз, верёвка напряглась, на лице аристократичного мужчины появился оскал, а затем — удавка лопнула. Юноша рухнул на землю, шлёпнулся о брусчатку и стал судорожно дёргаться на земле. Каким-то образом ему удалось высвободить руки из наручников, и он сразу же сорвал с себя мешок, которым накрыли его голову перед тем, как спустить рычаг. Широко раскрыв рот и глубоко вдохнув в лёгкие воздуха, он несколько секунд приходил в себя, после чего плаксиво прокричал подозрительно знакомые для Марка слова: «Несчастный город! Даже повесить-то у нас нормально не могут!». И стоило юноше услышать это, как ему тут же стало мерзко и обидно, как от очень плохой и пошлой штуки.

Скоро паренька вешали снова, буквально через пару минут. В этот раз всё прошло спокойно, и, дождавшись смерти мальчика, народ начал расходится. Юмалов же, однако, не спешил уходить и решил сначала подойти к привлекшему его внимание мужчине. Тот как раз отошёл в сторону и собирался попить заботливо приготовленного кем-то чая, что миловидных чашечках стоял на раскладном столике у эшафота.

— Здравствуйте, это, наверняка, странный вопрос, но я случаем вас не знаю? Просто мучает странное чувство, будто бы…

— Всё нормально, не волнуйся так, парень, — с улыбкой прервал Марка мужчина. — Я довольно известный учёный, так что может и знаешь. Может видел меня на недавней лекции в __?

— Ох, вот оно как, — юноша задумался и опустил взгляд в пол, сдвинув брови друг к другу. — И что же вы делаете, — он помедлил, — тут?

— Справедливость, — тут же ответил учёный. — Если эти люди решили, что могут нарушить закон, то с ними нужно поступать сурово. Если быть мягче, то законы потеряют свою кажущуюся силу, люди осознают, что они пусты и не имеют за собой никакой опоры, кроме Слова, а это приведёт к хаосу и повсеместному нигилизму. Допустить такого нельзя, если есть в тебе хоть толика человечности. И потому я выполняю грязную работу.

— Но неужели тот парень был достоин смерти?

— Закон решил, что да.

— И не жалко? — Прикусив внутреннюю сторону щеки, спросил Марк и сделал один шаг назад.

— Конечно, нет. Они сами себя казнят и вины моей здесь нет, я лишь исполнитель. А жалеют их пускай философы да литераторы.

— А с ними-то что не так?

— Пустословы, — коротко бросил мужчина. — Культура — вещь бесполезная и даже вредная. Именно эти культурные люди и устраивали геноциды. Ведомые чувствами, подчинённые им, они были ослеплены и совершали ужасные вещи. Им не хватает рациональности. И философам тоже! Ведь философия — не наука. Не путай это. Совершенно разные вещи.

— Философия, может быть, и не наука, зато наука — чистой воды философия. Да и как бы люди вообще жили без философия? Как вообще можно быть человеком без философии? Это же невозможно.