Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 10

Сёма взял из рук Павла Ивановича листок бумаги, вырванный из блокнота, и прочитал вслух:

— «Руководство эстрадно-вокального ансамбля варьете „Горные вершины“ приносит свои извинения Зевкову П. И. за то, что певица Раиса Кушенко, выполняя замысел режиссуры, села к нему на колени во время исполнения номера „Поцелуй меня, моя Марусечка!“. Режиссер…» Подпись, конечно, неразборчива. И печати нет. Впрочем, это неважно в данном случае.

— Как вы думаете, Сёма, с таким алиби я могу теперь жить спокойно? — сказал Павел Иванович, торжествуя свою победу.

— Как вам сказать?.. — загадочно и неопределенно усмехнулся Сёма. — Теперь другая появилась у вас опасность. Узнает про этот случай какой-нибудь досужий юморист и настрочит рассказ… выставит вас в смешном свете!

Павел Иванович смутился. Но лишь на одно мгновенье.

— Не пропустят у него такой рассказ! — сказал он убежденно. — Никогда не пропустят.

И… ошибся!

ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ПЕНЬ

В лесу родилась елочка…

Выросла и стала прехорошенькая — зеленая, стройная, иголочки острые, а на них капельки росы, словно маленькие бриллиантики. Загляденье!

Даже молодые дубки, народ отпетый, избалованный, и те будто свысока, а на самом деле с большим интересом поглядывали на хорошенькую недотрогу.

Шелестят широкими листьями, шепчутся между собой:

— Хороша канашка, елки зеленые!

— А гордая какая! Даже и не взглянет в нашу сторону!

— Да, брат, это тебе не тонкая рябина, что стоит, качаясь, а сама только о том и мечтает, как бы ей к дубу перебраться!

Елочка на дубовые комплименты — никакого внимания: делала вид, что не слышит. Она действительно была гордячкой, ни с кем в лесу не якшалась и разговаривала лишь со своей соседкой — молодой березкой.

Березка тоже отличалась прелестной наружностью, но в другом духе. Елочка из породы колючих капризниц, березка — беленькая тихая скромница. А налетит ветерок — наша тихоня первая всеми своими листочками, пронизанными солнцем, затрепещет, засмеется на всю полянку!

Старый сосновый пень, что тут же торчал из земли, на березкину радость отзывался ворчливым скрипом:

— Вот они, тихие скромницы! Недаром, видно, говорят, что в тихом омуте черти водятся!

Однажды в пригожий весенний день елочка-гордячка сказала березке-скромнице:

— Какая-то наша полянка незадачливая! Людей совершенно не видно. Мелькнет раз в неделю какой-нибудь задумчивый одиночка — и все. Скучно!

Березка-скромница подружке поддакнула:

— Да, да! Мне одна синичка рассказывала — на других полянках каждое воскресенье музыка, танцы, массовые игры. А на нашей… одни зайцы кувыркаются. И то только ночью, когда мы спим!

Елочка сказала:

— Ты знаешь, о чем я мечтаю? Я хочу, чтобы на нашу полянку пришло много-много людей. И чтобы среди них был молодой поэт. Он, конечно, заметит мою красоту и напишет обо мне замечательные стихи!

— А если среди них окажется молодой композитор, — тихо прошелестела березка, — то, возможно, он вдохновится… кое-кем и сочинит мелодию песни. И, конечно, эта песня окажется песней… про молодую березку!

— А потом окажется, что мелодия краденая! — съязвила елочка.

— Но ведь и стихи молодого поэта могут оказаться слабыми, подражательными да еще, не дай бог, фальшивыми по своему идейному звучанию! — обиделась березка.

— Дуры вы, дуры! — заскрипел старый пень. — Болтаете сами не знаете о чем! Вот накличете на свою голову… будет вам тогда «и белка, и свисток»!

— На что вы, собственно, намекаете? — презрительно поджав иголки, сказала елочка.

Старый пень рассердился, закряхтел, хотел ей ответить, но тут из него некстати посыпалась труха, и он промолчал.

Вдруг раздался шум, грохот, треск, и на поляну, ломая кусты, выкатился грузовик, наполненный людьми. Они сидели в кузове на стульях и на скамейках.

Грузовик остановился. Первым выскочил из машины добрый молодец, красавец собой, вылитый Иван-царевич: на лбу белокурый чубчик, щеки — кровь с молоком. И одет по-царски: голубая майка на «молнии», серые узкие брючки, желтые сандалеты. Вместо серого волка при нем баян — белые пуговки на ремне через плечо.

Огляделся Иван-царевич и молодецки гаркнул:

— Подходящее местечко! Давай, ребята, вылезай!

Люди стали разгружать машину, а Иван-царевич направился прямо к нашим подружкам — к елочке-гордячке и к березке-скромнице.

Елочка увидела его, замерла, вытянулась, словно зеленая свечечка, прошептала:

— Ай, поэт!

Но Иван-царевич поглядел на нее бесчувственно и подошел к березке.

— Ой, композитор! — затрепетала березка. — Смотрит на меня! Вдохновляется!

Иван-царевич посмотрел на березку, вдохновился и… стал ломать ее ветки одну за другой. Наломал большущий-пребольшущий веник, подкрался к девушке — глаза-васильки, волосы распущенные лежат на плечах, вылитая Аленушка! — да как стеганет ее сзади березовым веником! А сам бежать. Аленушка за ним вдогонку!

Сыплет Иван-царевич вокруг полянки резвее серого волка, подгоняет сам себя дурным криком. Бегала-бегала за ним Аленушка — не может догнать! Подбежала к елочке, наломала веток. Пальчики до крови наколола, но все ж таки приготовила порядочную охапку, а потом укрылась за дубком. Иван-царевич пробегал мимо, Аленушка выскочила из-за дерева и давай милого дружка еловым веником причесывать! Повалился Иван-царевич на траву, руки-ноги кверху поднял и нечеловеческим голосом взмолился:

— Сдаюсь, Ленка! Лежачего не бьют!

Разостлали приезжие люди на полянке скатерть-самобранку, стали выпивать и закусывать. Потом песню запели — кто в лес, кто по дрова. Голоса после зелена вина хриплые, страшные, ужасно громкие. Поют «Летяг перелетные птицы…», а птички в ужасе кто куда с деревьев! Вмиг вся полянка опустела.

Попели, пошумели, стали елку украшать — Иван-царевич эту веселую игру придумал и первый на елочкину верхушку вместо звезды банку из-под консервов «судак в маринаде» надел.

За ним другие шутники потянулись — кто с огрызком копченой колбасы, кто с пустой бутылкой, кто с другой какой дрянью. Развесили все это по уцелевшим елочкиным ветвям и пошли вокруг елки хороводом:

Стоит елочка-гордячка плачет — по коре смолистые слезки бегут.

— За что опозорили!

Рядом березка-скромница стонет:

— Всю раздели, все ветки обломали!

А старый пень скрипит:

— Сами на себя беду накликали, дуры стоеросовые!

…Ночью, когда взошла луна, выбежали, как всегда, на опустевшую полянку зайцы-спортсмены, кувыркаются.

Вот сделал один зайчишка двойное сальто и вдруг как закричит:

— Ой, я лапку обо что-то острое поранил!

А тут другой скулит:

— Ой, я во что-то нехорошее вляпался!

Прискакала солидная зайчиха-мать того зайчишка, который вляпался, — и к тренеру заячьей команды с претензией:

— Зачем вы, милейший, сюда зайчат привели кувыркаться?!

— Мы здесь каждую ночь кувыркаемся — и… ничего!

— А разве вы не знали, что тут сегодня днем люди побывали?

— Я думал, они после себя уберут!

— Да они только в помещениях после себя убирают, и то не всегда!

Сконфузился заяц-тренер и скомандовал:

— Зайцы, за мной! Скок-скок на другую площадку!..

Ускакали зайцы. Стало на полянке пусто и тихо. Глядит луна сверху, кривится, да елочка все никак не может успокоиться, плачет:

— Боже мой, боже мой! Да на меня теперь ни одна птичка не сядет! Я плохо па-ахну!..

Одна птичка все ж таки села! Только она не на елочку села, она на бумагу села. Иван-царевич, как организатор культвылазок в своем учреждении, в отчетной ведомости галочку-птичку поставил: дескать, одна вылазка уже состоялась, прошла с большим подъемом, план культвылазок на лоно природы успешно выполняется.