На Забайкальском фронте
(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич - Страница 15

Вечером командир роты вызвал к себе лейтенанта Горячева. Пригласив его сесть, он вполголоса рассказал о сегодняшнем разговоре Новичкова с солдатом. Горячев, не поняв вначале, куда клонит командир роты, пообещал покрепче поговорить с нерадивым подчиненным, чтобы тот понял значение самоокапывания.

— Это не повторится, — заверил лейтенант.

— Сами думаете поговорить с ним? — спросил Калабин.

— Конечно, сам, — немного удивившись такому вопросу, ответил Горячев. — А кто же?

— А если поручить это командиру отделения?

— Новичкову? — недоуменно спросил Горячев. — Что вы! Это же гиблое дело!

— Вы знаете, за последние дни, — медленно проговорил Калабин, — я внимательно изучал, почему вы, несмотря на все ваши старания, не можете сделать взвод отличным. И пришел к выводу: все дело упирается в незнание устава.

На последних словах он сделал ударение, при этом слегка коснулся пальцами правой руки стопки сложенных перед ним уставов.

Горячев насторожился, а командир роты продолжал:

— Устав нарушаете, товарищ лейтенант. Вы посмотрите, что в нем записано о командире отделения: «Он является непосредственным начальником всего личного состава отделения и отвечает: за обучение, воспитание, воинскую дисциплину, строевую выправку и опрятный внешний вид своих подчиненных…» И дальше на двух страницах разъяснено, за что он отвечает и что обязан делать. А теперь скажите мне: за что отвечает и что делает у вас Новичков?

— Я же вам сам докладывал, что Новичков у меня не выполняет уставных обязанностей, — ответил лейтенант.

— А почему не выполняет? Над этим вопросом вы не задумывались?

И командир роты на свежих примерах показал, как Горячев, сам того не замечая, губит командирские качества Новичкова.

Вчера командиру роты понадобились два солдата, и он приказал лейтенанту Горячеву прислать их ему. Лейтенант моментально выполнил приказание, но сделал это не так, как хотел Калабин, как велит устав. Он сам взял из отделения Новичкова солдат, обойдя при этом командира. Конечно, устав разрешает командиру иногда, при крайней необходимости, отдать приказание подчиненному, минуя его непосредственного начальника. Но была ли в этом случае крайняя нужда? Нетрудно понять, что командир взвода исключение сделал правилом.

Сегодня Горячев сам занимался с отделением Новичкова. Он так поступает очень часто. Спрашивается, может ли командир отделения чувствовать в полной мере ответственность за подготовку своих солдат, если видит, что эту ответственность офицер снял с его плеч и переложил на свои?

А сейчас лейтенант намеревается опять сам покрепче поговорить с нерадивым солдатом. Но разве не командир отделения должен в первую очередь говорить об этом с подчиненным?

— Хотите, расскажу, где началась ваша ошибка? — спросил Калабин, побарабанив пальцами по столу. — Получилось вот так. Вы приняли взвод и энергично взялись за дело. Но вдруг увидели, что командир отделения Новичков слабоват. Вместо того чтобы научить его, строго потребовать с него, вы рассудили: пока выучишь Новичкова, легче самому сделать, и взвалили его ношу на себя. Так ведь было?

— Пожалуй, так… — ответил, краснея, лейтенант.

— Именно так, — кивнул Калабин. — И тут вы совершили ошибку. Да и я виноват, что сразу не заметил этого. Мне вначале казалось, что вы стараетесь просто показать Новичкову личный пример твердости, распорядительности и тем самым направить его на правильный путь. Выходит, нет: вы просто решили упразднить командира отделения. А без командира отделение рассыплется. Без столба, говорят, и забор не стоит…

Было видно, что лейтенанта Горячева все больше и больше захватывают мысли, высказанные командиром роты. Как ни горько ему было сознавать свою ошибку, он готов был благодарить ротного за то, что тот помог увидеть ее.

— А теперь давайте будем выправлять, — заключил Калабин, легко приподнимаясь со стула. — Настойчивее учите Новичкова, а уж он не утаит своих знаний — все передаст солдатам. Строже требуйте с него. Требуйте неотступно, непрерывно — и в большом, и в малом. Вот тогда он почувствует себя командиром и не скажет: «Мое дело маленькое!».

Поблизости раздалась команда «Смирно». В землянку вошел старшина Соловарь, доложил, что рота построена на ужин, и попросил разрешения вести строй. Командир роты посмотрел на часы.

— Почему на три минуты позже? — тихо, но строго спросил он и, отпуская старшину, предупредил: — Чтоб это было в последний раз.

Когда офицеры вышли из землянки, над сопками уже спустились вечерние сумерки. Пахло пригретыми травами. По соседней линейке прошел строй, потом второй. Совсем рядом грянула дружная солдатская песня. Полк жил строгой, интересной жизнью, подчиненной единому ритму.

— Вы понимаете, почему я заговорил об этих трех минутах? — спросил Калабин. — Предупреди в малом — не допустишь большого. Это — закон!

Нельзя было не вспомнить слов подполковника Сотникова. Калабин — действительно дотошный человек. Стремление к анализу, постоянное желание посмотреть в корень, отыскать первопричину — отличительная черта его характера. Хорошая черта!

«ПРОШУ ПОСЛАТЬ МЕНЯ НА ФРОНТ…»

В степи дымилась сизая поземка. Белые струйки игриво ползли по голой потрескавшейся земле, шуршали в высохших стеблях прошлогодних трав и уносились к окутанному снежной пылью валу Чингисхана. Ярослав Котко тихо шел к своей землянке, низко опустив голову. Ему не хотелось глядеть на товарищей, не хотелось ни с кем говорить. Он думал о своей неудаче, пытался понять, разобраться, отчего все так произошло.

А неудача случилась серьезная: на закончившихся артиллерийских стрельбах его расчет получил самую низкую оценку, потянул назад всю батарею и даже дивизион. Такого позора он не испытывал еще никогда. Стыдно глядеть товарищам в глаза.

Всему причиной, видно, письмо из Кохановки, которое он получил перед самыми стрельбами. Оно выбило его из колеи, расстроило до крайности и конечно же повлияло на результат. Письмо пришло внезапно.

— Ярослав, тебе депеша из Кохановки! — заорал на всю землянку дивизионный почтальон.

Кохановка! Сколько дней и ночей пробыла она в оккупации. И вот наконец вызволена из неволи. Ярослав мигом представил родную деревеньку, утопающую в кипенных вишневых садах и зеленых тополях. Перед глазами встала знакомая улочка, белая хатенка, высокая верба у плетня, а под нею узкая скамейка, на которой он подолгу просиживал с любимой девушкой…

Котко с жадностью принялся читать письмо из дома. Но его лицо постепенно мрачнело, глаза застилала темная поволока. Отец писал, что теперь уж нет той Кохановки, что была до войны. Фашисты пожгли хаты, вырубили сады, многих людей поубивали, многих увезли в концлагеря. «Нет больше у тебя брата Виктора, — писал отец, — фашисты его расстреляли. А твою сестру и твою невесту Оксану увезли в неметчину. Что с ними теперь — страшно подумать. А наших соседей Василия Пономаренко и Ивана Рябоконя нашли за селом убитыми. Из хозяйства у нас осталась одна кошка да собака Рябчик. Живем мы в подвале и проклинаем проклятых фашистов. Чтоб они подавились нашим добром. Чтоб захлебнулись нашими слезами и нашей кровью».

Дочитав письмо, Ярослав достал лист бумаги и написал рапорт: «Прошу послать меня на фронт». Хотел в тот же час подать его командиру, но не успел: раздалась команда строиться. «Подам после стрельб», — решил, направляясь в строй.

С тяжелыми думами ехал Ярослав Котко на полигон. Ходил там, как оглушенный сильным ударом. Все валилось у него из рук. Думал о погибшем брате, о сестре и невесте, о родителях, которые ютились в темном подвале.

— Что с вами происходит — ворочаетесь, как мокрое горит, — упрекнул его командир батареи.