На краю одиночества (СИ) - Демина Карина - Страница 28

Рисунок крови завораживал.

И Анна долго, она сама не знает, сколько, просто сидела, разглядывая этот самый камень, не имея сил расстаться с ним. Она не знала, куда подевался старик.

И вернется ли.

И… признаться, это не было ей интересно. А вот кровь была. Наверное, потом, после, Анна нашла бы в себе силы подняться, убрать этот треклятый камень – для чего он ей? – и заняться… чем-нибудь да заняться. Однако ее побеспокоили.

Это раздражало.

– Для беседы, – Елена держала в руках корзинку. – Или вы боитесь?

– Боюсь, – легко согласилась Анна. – Я все-таки хочу жить?

– Полагаете, я собираюсь убить вас?

– Я понятия не имею, собираетесь или нет, но я знаю, что вам не нравлюсь, – когда живешь одна так долго, отвыкаешь лгать, потому что обманывать себя нет смысла. И сейчас Анна сказала правду, которая, вот удивительно, пришлась не по вкусу ее гостье.

– Все же, – произнесла та, – нам не стоит говорить вот так… могу поклясться душой, что не собираюсь причинять вам вред.

И на ее ладони вспыхнул лепесток тьмы, принимая клятву.

– Надо же… а вы тоже…

– Одаренная? Не то, чтобы… сущие капли. Итак, позволите войти?

Анна позволила.

Просто подумала, что, возможно, вчерашняя ночь не останется лишь ночью, перерастет во что-то большее, и тогда Анне волей или неволей, но придется встречаться с сестрой Глеба. Так стоит ли ссориться?

Впрочем, что-то подсказывало, что сосуществовать мирно у них тоже не выйдет.

Елена вошла бочком. Остановилась перед Аргусом.

– А вы не могли бы…

– Гость.

– Не друг?

– Я и вправду не так, чтобы с вами знакома, не говоря уже о дружбе.

Елена усмехнулась.

– Верно… бывает… а иногда бывает, что и хорошо знакомые люди преподносят сюрпризы. Я принесла печенье. Хотите?

– Нет.

– Жаль. Яда там нет. Ничего нет помимо муки, яиц и сметаны. Ах да, щепотка соды и корицы… впрочем, вы правы. Выпечка у меня всегда получалась на редкость дрянной. Отнесу в приют.

– Какой?

– Какая разница… есть город, и сироты найдутся. Так где мы можем побеседовать?

На террасе.

Здесь свежий воздух, и запах мирры, смешанной с ладаном, не кажется больше ни раздражающим, ни назойливым. Запах этот вплетается в иные ароматы, дополняя их.

На Елене платье из тех, что кажутся нарочито простыми. Но Анна уже кое-чему научилась. Темный индийский шелк, цвет которого просто-таки неуловим, то темный, почти черный, как и пристало вдове, то появляется вдруг прозелень, которая сменяется драгоценной аметистовой синевой.

Отделка кружевом ручной работы.

Пуговицы с кабошонами.

– Ваш муж вас баловал…

– Он был редкостным идиотом, – сказала Елена и вытащила портсигар. – Хотите? Нет? Зря. Проклятье убьет вас раньше, чем курение причинит хоть какой-то вред. А я вот пристрастилась… и отвыкать не собираюсь. Так вот, мужчины во многом слепы. Наивны. Полагают женщин слабыми и зависимыми…

Она откинулась на кресле.

Закурила.

И словно избавилась от привычной маски, за которой пряталась последние годы.

– Некоторые им верят.

– Вы не из таких.

– Как и вы… мой супруг… он полагал себя моим хозяином. И я позволяла ему думать, что у него и вправду имеется какая-то власть надо мной. К счастью, он умер раньше, чем мне надоели его игры. Жалею, что преставился он раньше моей матушки. Все же не следовало осторожничать… возможно, все сложилось бы иначе.

– Вы откровенны.

– Почему бы и нет? – тонкая сигарета пахла ванилью, и сладость эта казалась донельзя неуместной. Она вплеталась в табачную вонь, делая ее поистине тошнотворной. – У моего бестолкового братца на вас определенно виды. Прежде он избегал заводить романы, предпочитал пользоваться услугами обычных шлюх.

Анна коснулась сухой чешуи зверя, будто пытаясь найти в том поддержку.

– А тут вдруг переступил через собственные принципы… это неспроста. От любви мужчины совсем дуреют. Знаете, моя свекровь ненавидела меня отнюдь не потому, что считала виновной в смерти сына. Она достаточно умна, чтобы понять, что он спился сам, без моей помощи. Нет, любезную Ясеньку беспокоил факт, что ее супруг поглядывал на меня с немалым интересом. И признаться, я была почти готова ответить…

Аргус прикрыл глаза и заворчал.

– Мерзопакостная скотина. У вас он не вызывает отвращения?

– Нет.

– Что ж… я хотела сказать, что, обдумав, пришла к выводу, что вы вполне меня устраиваете.

– В качестве кого?

– В качестве супруги Глеба.

– Мне пока не предлагали стать супругой.

– Предложит. Это в его характере. Такая, знаете ли, болезненная, почти патологическая честность, в которой темным частенько отказывают. И зря, да… определенно, зря. Так вот, вы уже немолоды. Вполне разумны, чтобы понимать, куда лезть не стоит. У вас неплохое состояние…

Разговор был неприятен.

Нет, не так, Анна ощущала себя глупо. Сидит. Слушает. И… и не находит в себе сил выставить эту женщину из сада.

– …которое вы оставите супругу, а он – ближайшим родственникам. Уж извините за прямоту, но родить вы не сможете, даже если проклятье выйдет снять. А то, что я видела… его усыпили, так что пару лет в запасе у вас имеется.

– Спасибо.

– Не за что. Я готова подождать. Этого времени хватит, чтобы распрощаться с трауром. Я вернусь в Петергоф, подыщу себе супруга. Возможно, рожу ребенка… правда, эта часть плана мне совершенно не по вкусу, но так уж вышло, что в нашем обществе бездетная женщина вызывает недоумение. Не примите на свой счет.

Анна склонила голову.

– Глеб, полагаю, будет счастлив получить племянника… или племянницу? С мальчиком было бы надежней, но здесь никогда не угадаешь.

…и в случае смерти Глеба этот самый, нерожденный пока ребенок станет единственным наследником.

– Моя сестрица тоже не отказалась бы от денег, но… одно дело просить для абстрактных сироток, и совсем другое – родная кровь…

Анна вздрогнула и сдавила камень.

Или все-таки стекло?

А если оно треснет? Если рассыплется осколками? Что тогда станет с кровью? И страх заставил Анну разжать руку.

– …думаю, я вполне смогу подвести Глеба к мысли о завещании. Оспорить завещание куда как сложнее. Но еще сложнее справиться с той, которая родит ему сына. Поэтому мне выгодно, чтобы с ним были вы.

– Это все, что вы хотели сказать?

– Пожалуй, да… или нет? – Елена стряхнула пепел и поднялась. Достала из кошеля бонбоньерку, из которой извлекла круглую конфету. – Запах… всегда этот запах… конечно, у женщины могут быть слабости, но мужчинам, право слово, не следует знать о них. Вы так не считаете?

Анна молчала.

– Уговорите его уехать. Ради его же безопасности. И бросить эту глупую затею… школа для темных? Есть куда более приятные способы потратить состояние.

– Вы не боитесь, что я расскажу?

– О чем? – насмешливо приподнятая бровь. И да, теперь от Елены пахло мятой и зубным порошком. – Нет, не боюсь. Вы столь же уныло порядочны, это во-первых, а во-вторых… разве он поверит? Глеб, конечно, вам симпатизирует, я бы даже сказала, что он влюблен в вас, однако я его сестра. Маленькая нуждающаяся в заботе девочка, которую он бросил, когда был нужен… – ее голос сделался пронзительно плаксив. – И которой не помог… я так страдала, так страдала… а тут вы.

– Уходите.

– А печенье попробуйте все же, я подумала, что недосуг мне сироток искать, – коробку Елена оставила. – И постарайтесь с переездом не затягивать. Вам и вправду нечего делать в этом городишке…

Анна заперла калитку.

Встала. Обняла себя. И стояла, сама не понимая, что с ней происходит. Стало вдруг жарко. И холодно. И вновь жарко.

Поверит?

Порядочна?

А ведь и вправду… что-то внутри Анны противилось тому, чтобы рассказать о разговоре, чтобы… и Глеб не поверит. Никанор, он, быть может… надо бы позвонить, надо сказать, чтобы поинтересовался, как все же ушел из жизни супруг Елены. И что говорят о вдове Верещагиной.