Команданте Мамба (СИ) - Птица Алексей - Страница 30

Утро застало нас в пути. Все наши дела были сделаны ещё вечером, каждый помолился своим богам. Помолился и я.

«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё» — слова молитвы сами всплывали в моей голове, несмотря на то, что их я слышал и читал едва ли больше двух раз в своей жизни. А вот, поди ж ты.

Бросив заниматься баловством, я взял с собою только винчестер, револьвер, и широкий и длинный нож. Всё остальное отдал своему повару Куки.

Через несколько часов мы вышли в предместья Баграма, которые раньше были населены беженцами и выходцами из других племён. Этих пригородов больше не существовало. Многочисленные хижины были разрушены, поля и склады разграблены, а всё остальное испохаблено и истоптано. Никого из людей не было, так же, как и животных.

Впереди виднелась живая изгородь моего города, выросшего из небольшой деревушки. Отсюда не было ещё ничего видно, но моё сердце сжалось в предчувствии трагедии. Это не давало мне, между тем, повода игнорировать элементарные правила ведения боя. И, несмотря на волнение и плохие предчувствия, я стал перестраивать для атаки своих воинов.

Все, кто уже мог использовать огнестрельное оружие, были вооружены им и готовы начать стрелять. Под бой барабанов, тремя колоннами по 40 человек, мы двинулись в атаку. Баграм становился всё ближе, и ближе. Вот уже стали видны его стены, порванные и искромсанные в разных местах, показался и ров вокруг него, сейчас еле заполненный водой из недалеко протекавшей реки.

Ворота в город были разбиты, а кусок стены был разрушен полностью, и сейчас валялся на земле в виде искромсанных веток, шипов, листьев, больше напоминая опилки, чем остатки изгороди. Стали видны подозрительные бурые пятна на песке, и обломки оружия.

Наконец, нас узнали, и навстречу нам метнулась толпа людей, радостно, и, в то же время, горестно кричащих. Вой и плач разнеслись далеко вокруг. Первые крики радости от встречи со своими, быстро сошли на нет. И теперь слышался только плач, и горестные стенания о погибших.

Не в силах это слышать, я попытался растолкать воинов и пройти вперёд, но внезапно силы оставили меня, и я пошатнулся. Навстречу мне шла подруга Нбенге, а в её руках находился маленький свёрток из пальмовых листьев. Рядом, держась за юбку из растительных волокон, шла маленькая девочка, не больше двух лет от роду. И в ней я узнал Мирру.

Да, я плохой отец. Девочку я видел, в основном, на руках у матери, когда она, смешно чмокая, сосала грудь Нбенге, что с любовью смотрела на своё дитя. Всё померкло у меня в глазах.

— Где Нбенге?

— Там, — и женщина показала рукой в сторону моей хижины.

— Она жива, она жива, она только ранена, — шептали мои губы в напрасной надежде. Я верил и не верил, ватные ноги не несли меня, а глаза боялись увидеть то, чего я не хотел увидеть.

Но… И я пошёл, под взглядами своих воинов, и всех людей, собравшихся вокруг меня. Дойдя до хижины, я увидел небольшой холмик земли, на котором лежали бусы и ножные браслеты, которые так любила Нбенге.

— Всё… Единственный в этом мире человек, который по-настоящему любил меня. Ничего никогда не ждал, и не просил. Бескорыстно отдавая всю себя мне. А я… скотина черная, не ценил, и не берёг свою первую любовь, что оказалась для меня неожиданностью.

И вот теперь я, как последний негодяй, стоял перед её могилой, не в силах ничего сказать. Крупные слёзы потекли из моих глаз, и я рухнул на колени перед могильным холмиком. Не в силах стоять, даже на коленях, упал на него, и, обняв землю руками, зарыдал навзрыд, как когда-то в детстве, и не от боли, а от безысходности.

Сейчас я был готов вытерпеть адские муки, лишь бы этого не случилось! Но было уже поздно. Нбенге была мертва.

— Когда это случилось?

— Два дня назад, ответил мне кто-то из присутствовавших.

— Раскопайте, — глухо сказал я.

Могилу стали раскапывать.

— Луиш, подготовь погребальный костёр.

Я стоял и смотрел, как углубляется могила, как оттуда появляется тело любимого мною человека. По моей просьбе, сделали носилки из жердей и обвязали их лианами, связав между собою. Сверху их укрыли пальмовыми листьями. На них я и уложил тело Нбенге, и сам взялся за ручки. За другую пару взялся Ярый, и мы понесли Нбенге на подготовленный для неё погребальный костёр. Уложив тело, я облил костёр всем маслом, что нашлось в Баграме.

Достав винтовочный патрон, выкрутил пулю, чиркнул кресалом. Порох вспыхнул, и горящий патрон полетел в погребальный костёр. Он вспыхнул сильным и чадящим пламенем. Взбегая по веткам к носилкам, пламя охватило тело человека, который сделал для меня всё, что было в его силах.

Я стоял и смотрел на огонь, пожирающий мою первую и последнюю любовь. Слёз больше не было, они все высохли от жара, что пожирал моё неблагодарное сердце. Сняв с плеча винчестер, я рванул рамку Генри, чуть не выломав её, и дослал патрон в патронник. Подняв его вверх, в чистое и голубое небо Африки, выстрелил, рванул рамку, и снова выстрелил, и стрелял пока оставались патроны. Затем отбросил ружьё и ушёл.

Меня догнал Ярый.

— Мамба, Мамба!

Я поднял на него свои глаза с застывшим в них навсегда горем.

— Ярик, узнай, что здесь случилось, и приведи кого-нибудь, кто сможет рассказать. Позаботьтесь о моих девочках, пока я… такой. И найди огненную воду, которую я пил, не помню, где я её оставлял здесь на хранение.

Ушёл я недалеко, поднявшись на уцелевшую смотровую башню с отчётливыми следами боя. Сложив под себя ноги, и облокотившись на сломанную балку, я уставился прямо перед собой. События минувших лет полетели разноцветными листьями перед моими глазами. Вот смешная длинноногая чернокожая девчонка бежит ко мне, захлёбываясь словами, и сообщая о нападении охотников за рабами.

Вот смешливая девушка, с едва оформившейся фигурой, округляет глаза, и смотрит, смотрит, смотрит на меня, пытаясь понравиться. Уж эти их штучки я прекрасно знал.

Вот она же, гибкая, как лоза, со стройной фигурой и длинными ногами, которым бы позавидовала не одна фотомодель, идёт со мной на охоту. А потом лежит у меня на руках, приятной и нежной тяжестью.

Вот хмурится, видя меня с другими женщинами, обидчиво насупив брови, и сжимая сердито губы. А вот, выражение неописуемого счастья в глазах, после первой, условно, брачной ночи. Эти глаза, словно говорили мне — ты мой, ты только мой. А я… я… эх.

Сердце застонало, не в силах выдержать этих воспоминаний, глухо билось где-то там, в груди, сбрасывая железные оковы, до этого сжимавшие его.

— Аааа, не надо, гхрррррр. Суки…. ненавижу. И я стал крушить, и так разбитую вышку, пока не скатился с неё, а она, не в силах пережить невосполнимые разрушения, стала медленно, но неотвратимо, разваливаться, осыпаясь обломками стропил, коры, и высохших на солнце балок.

От меня все шарахались, прятались, а потом бежали вслед за мной, тоже плача и стеная, туда, в центр моего, теперь осиротевшего, города. Я не замечал ничего и никого вокруг, а между тем, вокруг меня собрались сейчас почти все, кто смог уцелеть в этой мясорубке.

Все рыдали. Женщины — навзрыд, мужчины— крупными горькими слезами, дети — тихо, уткнувшись лицом в юбки матерей и ноги отцов. Ко мне подошли, и стали расписывать моё тело траурными узорами белой краской. Я… не сопротивлялся, отдавшись всем разумом своему горю.

Сначала тихо, а потом заунывно и нараспев, все, окружающие меня, запели поминальную песню, оплакивая всех погибших в неравном бою. А я вспомнил слова песни рок-музыканта Алексея Белова, что полностью соответствовала моим чувствам.

Время резко рванёт курок, По секундам пронзая тело, И мы будем с тобой любитьОт расстрела и до расстрела.

Не отпускай моей руки, Когда вокруг сгустится мрак. И время самый страшный врагВзмах рукой — команда «пли». Не отпускай моей рукиПока меня совсем не станетИ звук шагов моих растаетКак крики птиц в немой дали.

Утро меня застало застывшим на коленях, перед глиняной урной с прахом Нбенге. Сверху, на закрытой навсегда крышке урны, лежали, вдавленные в глину, её любимые бусы, что всегда были у неё на шее. Те бусы, которые я ей подарил в первый раз, и повесил на тонкую, нежную шею.