Воронье сердце. Отбор по принуждению (СИ) - Бородина Мария - Страница 3

— Да я дура, что ли?! — возмутилась толстушка.

— В общем, Ворона, зря ты это затеяла, — подытожила Фиалка. — Не по зубам тебе Королевство. Никому оно не по зубам.

— Именно поэтому завтра утром двадцать девушек Аэрии проснутся со стигмой, — выдохнула я. — Из-за того, что у повзрослевшего принца кончились игрушки, а с народом можно делать все, что угодно.

— Неужто сама королевой не хочешь? — взвизгнула седовласая.

— Да она дура, что ли? — возразила полная.

— На таких, как я, стигма никогда не упадет, — процедила я. — Богиня Филлагория знает, что делает. И всяким принцам она благоволит куда больше, чем мне.

Ближе к вечеру принесли вареный картофель и чай. И то, и другое оказалось отборной гадостью. Картошка походила на голый разваренный крахмал, а чай — на воду, отжатую из половой тряпки. А после ужина гранны отвели седовласую на суд, и мы ее больше не видели. Фиалка проронила, что та избила своего мужа сапогом за то, что он ночевал у другой женщины. Правильно, в общем-то, сделала.

Всю ночь я не могла заснуть. Тонкое одеяло не спасало от пронизывающего холода: меня знобило и колотило. Очень болела шея. Я думала об отце, что останется один, об Эстер, которую теперь никто не покормит с руки, о своей горькой судьбе и о том, как одна глупая случайность может перевернуть жизнь с ног на голову. О грандиозных планах, которым не суждено сбыться, и о несчастных девушках, что получат в эту ночь стигму. Ничто и никто не спасет их от отбора: даже если спрятаться вздумают — отыщут! Некоторые пытались бежать, сводили стигмы и даже магическую защиту ставили — не помогло… Всех отловили.

Мы могли спасти их сегодня. Даже тех, кто мечтает об отборе, как о чемодане золотых. Но не получилось…

Интересно, что лучше: стать женой принца, а потом всю жизнь видеть его слащавую рожу в своей постели, или сгнить в темнице за правое дело? Мысль крутилась в голове, как червяк-мозгоед, но найти ответ так и не получилось.

Сон сморил меня лишь когда в оконце забрезжили первые лучи рассвета: розоватые и робкие. Видения были поверхностными и беспокойными. Я то и дело просыпалась со стоном на губах и тут же снова проваливалась в вязкую, холодную пустоту. В этих обрывках снов я стреляла из лука в толпу дерущихся людей, но непременно попадала по своим.

Когда утро проникло в камеру, чьи-то руки убрали мою челку со лба и накинули на меня еще одно одеяло. Распахнула глаза, но увидела перед собой лишь дрожащую муть.

— Лежи, — грубо проговорил знакомый голос. — Сейчас лекаря позовем.

— Зачем мне лекарь? — простонала я, и размазанные образы задрожали перед глазами.

— Э-эй! — пронеслось в отдалении. Кто-то отчаянно молотил металлическим предметом по решетке. — Начальник! Зови-ка лекаря, тут новенькой хреново!

Я то открывала глаза, то проваливалась в густую темень, звенящую голосами. И даже не услышала, как в камеру вошел лекарь: лишь разглядела его большое и открытое лицо сквозь марево болезненной мути, похожей на дым из шашки.

— Что-то болит? — он брезгливо коснулся моего лба двумя пальцами.

— Ше-е-ея, — простонала я.

— А ну-ка, приподнимись!

Села с трудом. В голове звенело так, словно внутри разорвался снаряд. Я даже не ощутила, как руки лекаря собрали мои волосы и перекинули через плечо. Лишь спустя пару секунд его пальцы сдавили кожу на шее, и я заорала от сумасшедшей боли. Боль была везде: текла по плечам, стреляла в голову, спускалась огненным потоком к пальцам. С меня словно спускали шкуру живьем!

— Зовите-ка начальника, девчонки, — прозвучал сквозь пелену забытья голос лекаря.

— Ваша подруга не больна. Она просто стигму получила.

Глава 4

— Н-да, — процедил дознаватель с незнанием дела. Я взвизгнула от боли, когда его пальцы коснулись моей шеи, и сильнее скорчилась на лавке. Мой мучитель поднял лохматую голову, тряхнул шевелюрой и свысока глянул на лекаря: — Вы уверены, грани Ильвейс?

— Абсолютно, грани! — лекарь тут же стал робким и смешным, как плюшевый медвежонок.

— Вы ошибаетесь! — рискнула я вставить слово. — Грани лекарь, скажите ему! Я даже на гангрену согласна, только не на стигму!

— Но ведь, — возразил дознаватель, полностью меня игнорируя, — во время прошлого обряда, если верить исторической справке, стигмы никогда не появлялись на шее. На плечах, между лопатками и даже на груди, но не на шее.

— Никто и никогда не знает, куда поцелует Филлагория своих избранниц.

Голос лекаря стал еще тише. Он даже начал заикаться. И это все выглядело бы забавно, если бы не бессмыслица, со мной происходящая. Если бы не этот маленький кабинет, пропахший страхом и мужским потом, не засохшие брызги крови на обоях и не решетка на окне.

— Поцелует? — снова не выдержала я. — Да она в меня подло плюнула! Я больше не буду воздавать ей хвалу! И цветы жечь в Праздник Явления не буду — обойдется без моих почестей! А-а-ай!

Подлый дознаватель снова коснулся моей шеи сзади. Будто невзначай, но коснулся. Обрел-таки средство контроля надо мной, мамонт позорный!

— Вы ничего здесь не решаете, ибреса Крэтчен, — произнес он холодно, и я нехотя кивнула. Оттого, что пришлось подчиниться, стало гадко, но мера была необходима. Лишь бы в раж не вошел и не стал устраивать показательные пытки!

— Это определенно стигма, — проговорил лекарь. — И вы обязаны сообщить об этой девушке во дворец.

Я съежилась сильнее: даже глаза закрыла. Вчера Богиня Филлагория изменила мою судьбу к худшему. Сегодня же открыла дорожку еще темнее. И вот, передо мной два пути: каждый в свое мрачное никуда. Выбирай, как говорится, что потерять: дом или голову.

Но самое обидное, что на этот раз не я решала, куда мне идти.

— Полагаете, королевской семье нужна на отборе преступница? — снова зазвучал голос дознавателя. — Та, что осмелилась напасть на стражника королевской армии?

Горячая рука коснулась моего плеча, и я поняла, что если начну вякать, мне будет больно. Очень больно. Но мое честное имя было мне дороже, и я рискнула возразить:

— Вы прекрасно знаете, что я ни на кого не нападала! Разве я похожа на юродивую? Поперла бы я в здравом уме в одиночку против шестерых балбе… амбалов?! А-ай! Да прекратите уже мне на шею давить! Пытки законом запрещены! Вот я тоже сейчас скажу, что вы на меня напали!

— Если вы не сообщите о ней, — вставил лекарь, не обращая на меня внимания, — они сами ее разыщут.

— Я подумаю над вашими словами, грани Ильвейс, — отозвался дознаватель. — Коварные низшие! И подкинули же задачку!

На этот раз в камеру меня вели осторожно и бережно. Так, словно я — хрустальный сосуд, и стражи боялись меня повредить. Переселили в другое помещение — небольшое, не вонючее и пустующее — и на нары сесть помогли… А обед, который мне принесли по первому требованию, даже укомплектовали яблоком и большим, довольно свежим бутербродом с говядиной. Правда, есть не моглось совершенно. Шея болела, как ошпаренная, а вместе с ней и горло.

После полудня вернулся жар. Навалился на меня, как медведь, заставляя ежиться и стучать зубами. К вечеру я не знала, куда деть себя от озноба, скуки и дурного предчувствия неизбежного. Завернувшись в одеяло, я корчилась у стены, как нищенка. Войдя в роль, даже петь начала разную ерунду кабацкую. И именно в тот момент, когда я затягивала очередной нецензурный припев, мою личную тишину расколотили чьи-то шаги и басовитый скрип засова.

— Ибреса Лира Крэтчен? — в камеру сунулось грозное лицо надсмотрщика, покрытое бусинами пота. — С вещами на выход. Быстро.

— Вещи? — промямлила я, стуча зубами. — Какие вещи?

Но яблоко все же взяла. И бутерброд. На всякий случай.

На этот раз дознаватель был не один. Рядом с ним сидел мой отец: осунувшийся и раскрасневшийся. А в дверях стояли два вооруженных мужчины в дворцовой форме королевских приближенных. Увидев их, я поняла: сообщили-таки. Или уже нашли.

— У меня что, — высказалась я, увидев весь этот цирк, — специальный конвой? Как у особо опасных преступников? Да я просто суперзвезда!