Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад - Гейман Нил - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:

– Я – гражданин Америки. Обычно это кое-что значило, но те времена в прошлом. Учившийся в университете, я был арестован как «беспартийный интеллектуал» и брошен в лагерь. В царство голода, страха… и боли. Там и мужчин и женщин били, а то и пытали, если наши тюремщики полагали, будто они лгут или могут рассказать что-то полезное о вождях африканцев. У нас, преступников, не обвиняемых ни в каких преступлениях, отняли все – даже одежду, выдав взамен тюремную серую робу. И в этом ужасном месте я в первый раз в жизни… влюбился.

Заговорив о любви, Каген устремил взгляд в сторону моей жены, слушавшей нас, укрывшись в хижине, у самого входа, чтобы со стороны не казалось, будто она вмешивается в мужской разговор. Все женщины тайком подслушивают разговоры мужчин, но мою Яппу в этом не превзойти никому.

Моя толстая, смешливая Яппа – первая в любом деле на свете.

Каген смотрел в сторону жены так, точно знал все истории, о которых меж нами не прозвучало ни слова. Смотрел, улыбался, и лицо его сияло солнечным светом.

– Да, я нашел ту самую женщину, какую хотел. Студентку-медичку из Кении, Чанью. Само ее имя – музыка. Она для меня – всё. Только благодаря ей я еще помню, что такое улыбка. Только она и дарит мне надежду на то, что Бог есть.

– Конечно, есть, и не один. Богов много, – поправил я его, рассмеявшись.

Многих мужчин любовь к женщине заставляет забыть о надежде на помощь богов, и о должной благодарности за их покровительство, и даже о куда большем. Бывает, женщины сводят мужчин с ума. Но Каген был не из таких. Каген нашел себе женщину, что принесла в его сердце не войну – мир.

– Мы утешали друг друга, как утешают друг друга люди с начала времен. Без нее я не смог бы выжить. Не раз видел я, как люди, забившись в угол, всей душой жаждали смерти. С семьями их разлучили, узнать, что с родными, послать им весточку мы не могли. Мы видели, как умирают от побоев, и знали: солдаты в любой час дня и ночи могут вытащить из постели кого угодно. Мне тоже хотелось умереть, но Чанья вдохнула жизнь в мою душу. Только опасное это дело – найти любовь в таком страшном месте…

– Но твое сердце сильно и само по себе, – сказал я. – Семя не даст ростка без плодородной почвы.

– Горчичное зернышко…

Эти слова прозвучали, точно молитва.

– Любому зерну нужна почва. И дождь. Дождей нам хватало с избытком, а вот укрыться-то было и негде. Разве что уберегать от непогоды друг друга. На первое время хватало: за руки бы только взяться – и день пережит. Но я понимал: долго нам вместе быть не дадут. Иностранцев – тех, кто не из Африки – начали уводить «на допросы», но назад с этих допросов никто не возвращался. По лагерю поползли слухи: одни говорили, будто иностранцев отправляют домой, другие – что их убивают. В чем правда, не знал никто. Я – иностранец, а значит, вскоре должен был это выяснить. Кое-кто, служивший в охране, шепнул по секрету, что на рассвете явятся и за мной. Я видел в его глазах: он – просто отчаявшийся юноша, любой ценой старающийся выжить и уберечь от беды родных, но хочет сделать доброе дело.

Разумеется, я поспешил разыскать Чанью. Если б не принесенная охранником новость, ни за что не рискнул бы украдкой покинуть мужские бараки да искать ее в женской палатке. Любая соседка Чаньи, не задумываясь, выдала бы меня ради лишнего куска хлеба и плошки риса для своих детей.

В ту ночь я, держа в ладонях руки моей красавицы Чаньи, глядя в ее глаза, велел ей любой ценой остаться в живых. «Ищи доброту, – сказал я. – Ищи милосердие. Поступись всем, что потребуется». И эти слова довели Чанью до слез.

И тут Каген сам зарыдал, будто женщина. Детишки уставились на него во все глаза: никто из них в жизни не видывал, чтобы мужчина так плакал. Чтоб Каген вовсе не осрамился, пришлось нам с женой увести его в хижину и уложить в постель.

– Он потерял жену, – объяснил я детишкам, ждавшим снаружи.

Однако детишки не поняли. Как им такое понять?

Детишки еще не видали утрат.

Детишки еще не видали, как рушится целый мир.

– Когда за мною пришли, я был уже на ногах. Ни страха, ни слез, ни дрожи.

Многие из солдат были еще мальчишками. Можно сказать, детьми. И, накачавшись наркотиками, с детской злорадной жестокостью избивали нас, насиловали женщин… Эти мальчишки сговорились называться «Палачами» и наслаждались своей работой от всего сердца. Детей проще простого сбить с толку. Они и не подозревали, что служат черным прихвостням белых из ОНЗ. Так Африка снова увидела черных людей, чинящих зло собственным братьям и сестрам.

Солдаты-мальчишки поставили меня в ряд прочих мужчин и женщин, в ожидании смерти стоявших у рва, устланного мертвыми телами. В то утро жребий пал на нас, и я вдруг задумался: может быть, эти, как ты назвал их, небесные ящерицы, против которых когда-то объединилось все человечество, уничтожили сами себя точно так же? Или лить кровь собственных братьев не свойственно никому, кроме человека?

Кое-кто из приведенных на казнь до последней минуты тешился верой в слова тюремщиков, лгавших, будто мы выкуплены и вскоре вернемся домой – в США, Канаду, Саудовскую Аравию… словом, откуда бы ни явились. Здесь, на краю рва, все иллюзии превратились в дым.

Те, кто не плакал, не смотрели друг другу в глаза. Каждый из нас накрепко замкнулся в себе. Умираешь всегда в одиночестве, даже если ты не один.

Мальчишки сделали казни чем-то вроде игры. Один, в слишком большой, сползавшей на уши генеральской фуражке, поднял дубинку и начал счет: «Мойя, мбили, тату!»[27] – то есть «раз, два, три». Стрекот трех пулеметов – и десять казненных рухнули в ров.

На край ямы вывели следующий десяток, в том числе и меня. Стою я у общей могилы, из-за спины несет кровью и вонью, а в голове лишь одно: вот эти люди, и эти мальчишки, и зубцы гор вдалеке, и запах дерьма расстрелянных… все это и есть впечатления последних минут моей жизни.

Услышав, как мальчишка кричит свое «мойя», я начал молитву, хотя и знал, что не закончу ее никогда. Вот я услышал и «мбили»… но «тату» за ним не последовало.

Не успел мальчишка в генеральской фуражке досчитать до трех, как вокруг затрещали выстрелы. Сообразив, что стреляют по ним, охранники, мои палачи, в ужасе съежились, втянули головы в плечи. Из-за окрестных камней, из ям, прикрытых присыпанным песком брезентом, поднялось около дюжины доведенных до крайности мужчин и женщин, все при оружии, все стреляют в охрану. То были повстанцы, устроившие засаду у места казни – возможно, затем, чтоб отомстить за родных и близких.

Детишки побросали оружие и с криками бросились врассыпную. Появись повстанцы одним вздохом раньше, тот, первый десяток мог бы остаться в живых. Появись они одним вздохом позже, пули лишили бы жизни меня, и моему кошмару настал бы конец. Повстанцы пришли слишком поздно. Повстанцы пришли слишком рано. Ясно было одно: смерть обошла меня стороной. И я побежал на восток. Я знал, где искать Людей, и пришел к вам. В пути мне еще раз помогла милость богов. Я встретил Синаса, козопаса; отсюда до стойбища его семьи два дня пути. Он знал твой народ, Кутб. Он помог мне вернуться домой.

Спустя луну после прихода Кагена к нам на трех Пауках явились солдаты, белые и черные, и принялись расспрашивать о нем. Показывали его лицо на бумаге под названием «фо-то-гра-фи-я».

Каген прятался в моей хижине, укрывшись с головой одеялом, но если б они его даже заметили, скорее всего, не смогли бы узнать. На чернокожего белого человека с фотографии он стал совсем не похож. Его отросшие волосы превратились в царственную гриву. Наш язык и обычаи он осваивал быстро, одевался совсем как один из нас, а главное – избавился от мерзкого дряблого жира, который белые носят, будто вторую и третью кожу. Когда солдаты убрались из стойбища, все мы долго смеялись.

Кагену не грозило ничто.

А вот нам…

Вскоре Каген построил собственную хижину, но ведь дом без жены все равно что пуст. Достигшие брачного возраста девушки наперебой старались привлечь его взор, украдкой улыбались ему при встрече, но Каген мягко отверг их всех и продолжал жить сам по себе.