Игра Ловца (СИ) - Каминский Андрей Игоревич - Страница 32

— Ты бы нашел общий язык с моим братом, — усмехнулся Джейме, гладя тощую собачью спину золотой рукой. Металлические пальцы коснулись черного пятна, взъерошив шерсть, и тут же послышалось негромкое звяканье, когда они зацепились за что-то твердое. Джейме присмотрелся и легкомысленная усмешка слетела с его уст.

— Вот значит как? — вполголоса произнес он, — она решила вспомнить о нас?

Пес молчал, но в глазах его мелькнул красноватый отблеск. Джейме перевел взгляд на ложе и только сейчас ощутил, как сильно он устал за все эти дни.

— Я хочу спать, — пробормотал он, расстилаясь на ложе, — надеюсь, ты знаешь, что полагается делать хорошей собаке, когда хозяин спит. Пусть даже и твой хозяин не я…

Последние слова он произнес уже засыпая, забыв погасить даже свечи. Пес, лежа в его ногах, неотрывно смотрел на блуждавшую по стенам тень, сегодня ведшую себя намного более смирно, чем обычно. Средь черной шерсти блестел наколотый прямо на кожу значок: выгравированный на черном фоне серебряный череп, заключенный в серебряный круг.

Волк

С негромким шелестом раздвинулись густые ветви, выпуская оскаленную серую морду с прилипшими к ней мокрыми листьями. Желтые глаза настороженно оглядывали пологий топкий берег со спокойной глубокой водой. К ее обычному синему цвету сейчас примешалось и немало красного — и волчьи ноздри шумно раздувались, жадно впитывая запах дурманящий запах свежей крови. Осторожно, словно ступая по тонкому льду, волчица вышла из леса, медленно ступая по залитому кровью берегу. Вслед за ней, столь же осторожно начали выходить и остальные волки, — не менее сотни. Большинство их уже вступило в пору зрелости — лобастые звери, с широкими передними лапами и светло-серой, будто поседевшей от времени шерстью. Но даже самый матерый бирюк был чуть ли не вдвое меньше исполинской лютоволчицы некогда собравшей самую огромную стаю в Речных Землях. Лишь с месяц назад, предводительница стаи устремилась на Север — не то боясь чего-то на юге, не то ища чего-то вблизи от места своего рождения. Не далее как вчера стая, пройдя через Волчий Лес, вышла к Длинному Озеру.

И здесь же, похоже, волки впервые столкнулись со зверем, превосходящего силой их свирепую предводительницу.

Не меньше десяти человек нашло тут свой конец — и не крестьяне или иной безобидный люд. Средь вырванных внутренностей и оторванных конечностей, валялись и покорёженные, сломанные доспехи, носившие следы огромных зубов. Меж людских останков лежали и лошадиные туши — некоторые объеденные, но большей частью просто с разорванными животами и брошенными на месте. Тот, кто устроил бойню на берегу озера, явно предпочитал человечину любому другому мясу, о чем свидетельствовали тщательно обглоданные, старательно разгрызенные кости, вперемешку с черепами раздробленными безжалостными челюстями.

Он появился внезапно, словно сам собой соткавшись из серых сумерек. Только что берег был чист — и вдруг на нем нарисовался исполинский зверь, величиной превосходящий даже лютоволка. Что-то странное было в этой массивной, больше похожей на медвежью, фигуре. Пекельным пламенем горели алые глаза на уродливой морде, в вечернем сумраке приобретающей странные, смущающие зверей очертания: расплывающиеся, не имеющие четкого облика. Казалось, что оскаленная волчья морда то и дело пытается превратиться в столь же устрашающую получеловеческую личину, с безобразно крупными чертами лица и острыми желтыми зубами.

Послышался громкий рык — и мимо лютоволчицы мелькнули две стремительные серые тени: сразу два волка, самых крупных и свирепых в ее стае, метнулись к застывшему зверю. Тот, казалось, не сделал ни единого движения — лишь пару раз клацнули ужасающие челюсти и оба волка покатились по берегу, дергаясь в предсмертной агонии. Зверь перевел взгляд на лютоволчицу и в его глазах мелькнуло нечто, напоминающее почти человеческое злорадство. Он оскалил острые клыки и из пасти вырвался хриплый лающий смех. Лютоволчица зарычала в ответ, шагнув вперед и припав к земле, верхняя губа ее вздернулась, обнажив немногим меньшие зубы. Еще миг — и она бы бросилась на неведомого чужака, в котором, — и она явственно чувствовала это, — таилось нечто, не принадлежащее этому миру. От смертельного броска волчицу удержал лишь негромкий голос — на который одновременно повернули головы и все остальные звери, включая и пришедшего из неоткуда монстра.

Над водами озера на высоте в два человеческих роста реял большой ковер, на котором, поджав ноги, сидел темноволосый худощавый парень в черном одеянии. На плечах его, нахохлившись, сидели два больших ворона — один черный, другой белый. Крылатый ковер скользнул над землей, снижаясь, и тонкая ладонь юноши мимоходом коснулась вздыбленного загривка лютоволчицы. Та, странно успокоившись, уселась на берегу озера, вылизывая испачканную в крови шерсть. Глядя на нее несколько успокоилась и остальная стая, настороженно глядевшая как летающий ковер подлетает к ощетинившемуся чудовищу. Темно-серые глаза встретились с алыми, тонкие пальцы бесстрашно коснулись оскаленной морды, затем соскользнули на массивную шею, нащупав на горле широкий, явно недавно заживший шрам. Губы молодого человека шевельнулись и в ответ жуткая пасть ощерилась в оскале, напоминавшем довольную усмешку. Звуки грубого, никем ранее не слышанного наречия, вырвались из волчьей глотки и в этот миг что-то темное скользнуло над уродливой головой, расправляя широкие перепончатые крылья.

Кракен

Великий Чертог Пайка сильно изменился с тех пор как у Железных Островов появился новый король. Дым, подымавшийся из весело горящих очагов, уже не так щипал глаза, смягченный благовониями из Лиса. Стены украшали гобелены норвосской, квохорской и лиссенийской работы, пол покрывали летнийские циновки, раскрашенные яркими красками из Тироша. За длинным столом, смеясь и сквернословя, лорды Железных Островов, разодетые по последней моде Вольных Городов, пили дорогие вина из золотых и серебряных кубков, а вместо рыбы и пресной козлятины, проворные рабыни разносили на золотых блюдах самые изысканные яства. О недавнем прошлом напоминали только игравшие со всех сторон волынки и барабаны, да еще время от времени кто-то из Железнорожденных вставал, чтобы сплясать «персты». Некоторым давняя традиция уже вышла боком: несколько островитян уже сидели с руками, замотанными окровавленными тряпками. Разумеется, никто не подумал прерывать веселье из-за такого пустяка — даже сами незадачливые плясуны.

Среди всей этой роскоши, вошедший в самый разгар веселья, Эйрон Мокроголовый, в своем грубом домотканом хитоне и сухими водорослями в косматой бороде казался кусочком старого мира, почти забытого в Пайке. Холодно рассматривал он веселящихся лордов и те невольно тушевались под его тяжелым взглядом, опустив глаза и понижая голос. Стихли грубые шутки и пьяные выкрики, в чертоге воцарилась неловкая тишина. Лишь после этого Эйрон посмотрел на брата.

Эурон, король Железных Островов, казался единственным, кого не смутило появление брата. Он восседал на Морском Троне, облаченный в черную кожаную одежду. Темно-русые волосы украшала корона из валирийской стали с зубцами из акульих зубов. Рядом с Эуроном никого не было: Эйрон отсутствовал, когда началось веселье, а иных родственников, достойных сесть возле Морского Трона на Островах не было. Не держал возле себя Эуроном и красивых рабынь, хотя рядом с лордами так и вились «морские жены» взятые в Лисе и Мире. Но Эурон сидел хоть и один, но не в одиночестве: слева от короля возвышалось нечто, на первый взгляд казавшееся продолжением того блестящего черного камня, из которого был создан морской трон. Лишь более внимательный взгляд угадывал в этом камне пленительные очертания изящной фигуры и нечеловечески красивого лица. Казалось вот-вот — и дрогнут ресницы, шевельнутся полные губы, дабы рассыпаться мелодичным смехом, отравленным ядом черного колдовства. Душелов, проклятая ведьма, пришедшая им всем на погибель, покинула Холм Нагги, чтобы занять место рядом с Эуроном. Жрецу следовало радоваться, что черная статуя больше не оскверняет святое место — и он действительно возликовал, узнав об этом, однако радость его омрачалась тем, что вожделение Эурона превратилось в некую болезненную страсть. Так не должен себя вести Король Железных Островов — однако Эурон не желал ничего слушать. Однажды лорд Ботли, выпив лишку, позволил себе грубую шутку по этому поводу. В следующий миг он уже валялся на полу с разрубленной головой — Эурон, встретивший пьяную остроту раскатистым хохотом, вдруг метнул топор — так быстро, что никто не смог за этим уследить, не то, чтобы остановить короля. Не прекращая смеяться, Эурон подошел к убитому, доставая из-за пояса кинжал валирийской стали — и одним ударом рассек грудину, доставая еще бьющееся окровавленное сердце. Спокойно он подошел к изваянию Душелова и с поклоном положил свой жуткий дар у ее ног.