Айя и Лекс (СИ) - Черная Лана - Страница 59

— Твоё дело? — усмехнулся Тимур. — Значит, как труп бомжа вместо тебя хоронить, так вместе с Крутовым. Заказчика недоразвитого прессовать снова с другом. Корзину мозги прочищать тоже Тимурка справится. А как в герои играть, так: «Сварог, отдохни в уголочке и не возникай. Это моё дело». Нет уж, увольте. Героем и я хочу быть, — он саркастически оскалился.

— Да как же ты не понимаешь, что сейчас…

— Это ты не понимаешь, — зло бросил он, схватив Алекса за воротник «кожанки», — ни план дома, ни сколько людей внутри. Это ребята, — он коротко кивнул в сторону Корзина и Леси, — только Айю и Алину видели. А может, там ещё с полсотни отморозков с автоматами. И что ты тогда будешь там делать? В одиночку? При всей моей любви к тебе, братишка, — он отпустил Алекса и похлопал по плечу, — но до Бэтмена ты не дотягиваешь. Так что, идём вместе. И без возражений.

— Хрен с тобой, — отмахнулся Алекс. Крутов победно улыбнулся. Леся выдохнула с облегчением. — Я в парадную, ты через гараж. Надеюсь, с замком справишься?

— Обижаешь, — протянул он, продемонстрировав другу походный нож, одним движением превращающийся в универсальную отмычку. — И не такие вскрывали.

— Ладно, — Алекс проверил оружие, почесал бровь. — Лесь, у тебя будет ровно тридцать минут. Если через полчаса мы не выйдем из дома, звони Крушинину. Он, — кивнул на Корзина, — пусть расскажет Игнату, что произошло. Чётко, по-военному. Как нам. А дальше — как повезёт.

— Леня, — Леся осторожно тронула его руку, — береги себя.

— Всё будет хорошо, сестрёнка, — подмигнул он. — И да, — добавил, уже выйдя из машины. — Чтобы ни услышала, не вылезай из машины. Ни при каких обстоятельствах. И с кавалера своего глаз не спускай. Я ему не доверяю. Поняла?

Леся кивнула и тут же:

— Айя…

Вместо эпилога

Конец апреля.

Узкая дорожка теряется в высокой траве. Я ступаю осторожно, раздвигая доходящую до пояса траву, под ногами хрустит гравий. Поднимаюсь на крыльцо. Три невысоких ступеньки побиты мхом, лезущим во все трещинки.

За спиной слышится шуршание шин. Резко оборачиваюсь. Кровь приливает к голове, пульсирует в затылке. Но серый седан проезжает мимо по улице. Выдыхаю и осматриваю входную дверь из тёмного дерева в поисках звонка, но того не оказывается. Тогда я стучу. Дверь отзывается глухим звуком. Стучу громче, и ничего. Для достоверности зову Пашку и прислоняюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ни звука. Подождав немного, достаю из кармана ключ, который я нашла в кармане пиджака Павла, где он и сказал. Собственно, он и попросил меня сюда приехать, когда разбудил этим утром. Сказал, что знает, где мой сын. Даже фото выслал, которое я рассматривала всю дорогу сюда. Не могла не смотреть, не веря собственным глазам. Мой, я точно знаю. Чувствую. Кто и зачем выкрал его, Павел тоже рассказал. Просил прощения за свои грехи. Об Алине рассказал. Убедил меня, что она привезет Матвея, так зовут моего сына.

Сердце закололо. Пальцы немеют, роняют ключ. Он звякает о верхнюю ступеньку и слетает на гравий.

— Проклятье, — ругаюсь, поднимая ключ. Всовываю его в замочную скважину. Поворачиваю один раз по часовой стрелке, дважды — против. Замок щёлкает. Обхватив узкую ручку, опускаю вниз и тяну на себя. Дверь с лёгкостью открывается.

Внутри тишина. Она окутывает, тяготит и давит, словно многотонный пресс, норовя не оставить и мокрого места от нарушителя.

— Паша! — кричу в гулкую пустоту. Та отзывается многозвучным эхом. Передергиваю плечами и делаю шаг внутрь, в темноту. — Пашка, что за шутки? — снова зову.

— Не рви горло, Айя. Нет его здесь.

Медленно оборачиваюсь к женщине, вошедшей следом за мной, и застываю соляной статуей. Передо мной стоит Алина с ребенком на руках.

Матвей.

Мой сын.

— Знаешь, Айя, — она усмехается, перехватывает Матвея поудобнее. Тот хохочет, пытаясь ладошками достать ее лицо. Алина не сопротивляется, позволяет ему пальчиками ухватить свой нос. Я невольно улыбаюсь лишь уголками губ, все еще боясь эту женщину и того, что она может сделать с маленьким чудом на ее руках. И сердце щемит, как будто прищепкой защипнули. — Я ехала сюда с одной целью — убить тебя.

Я знаю, сразу поняла, зачем она здесь. Но я молчу, не свожу глаз со своего сына, играющегося с распущенными волосами Алины. Закусываю губу.

— Хотела, чтобы ты увидела сына и умирала с мыслью, что его буду растить я.

А Матвей уже своей маленькой пятерней зарылся в ее волосы, растрепал, запутывая. Алина бережно отнимает его ладошки от своей головы, щекочет Матвея за бок. Тот заливается смехом. А на ее губах расцветает улыбка: нежная, чистая и такая откровенная, что становится трудно дышать. Эта женщина не причинит вреда Матвею. Облегчение подкашивает ноги. Я пошатываюсь от внезапной слабости, но удерживаюсь на ногах.

А Алина снова говорит, продолжая улыбаться моему сыну. И в глазах ее блестят слезы.

— Но кое-что изменилось. Можно сказать, тебе повезло, потому что, как оказалось, я твоя должница, Айя. А я привыкла отдавать долги.

Отрываю взгляд от сына и смотрю на уже совершенно серьезную Алину.

— Я тебя не понимаю, — говорю тихо, потому что от голоса остался лишь жалкий сип.

— Помнишь маленькую девочку, которую ты хотела спасти? — перечеркнутое глубокой и воспаленной царапиной лицо искажает гримаса боли и отвращения.

Качаю головой, ища в памяти хоть что-то, что могло подсказать, что Алина мне хочет сказать. О чем напомнить. Но тщетно. В висках пульсирует только одно: забрать сына и убраться отсюда. Но Алина не отпускает.

— А девочку, ради которой убила, помнишь?

Я смотрю на брюнетку с моим сыном, который с видом испытателя изучает ее лицо пухленькими пальчиками, и не верю собственным ушам.

Воспоминания обрушиваются на меня тяжелым молотом, бьют по затылку и в грудь, вышибая дыхание.

…Роняю скальпель и кидаюсь к девочке на кушетке. Тормошу ее.

— Ну же, очнись! Просыпайся, — хлопаю по щекам. Слезы текут по щекам. Страх щекочет пятки и я переступаю ногами. Оглядываюсь на огромного мужчину, что лежит на полу в луже крови. Я точно знаю, что это темное вокруг него — кровь. Дергаю спящую девочку за волосы. Это больно. Она должна проснуться и она открывает глаза. Смотрит на меня и мне страшно. Ее глаза…они черные, как ночь.

Хочется убежать. Спрятаться. Но она хватает меня за руку.

— По-мо-ги…

…В коридоре темно и страшно. Откуда-то доносятся голоса. И я хочу убежать побыстрее, чтобы они не увидели, не нашли. И я иду вперед. И держу за руку девочку, такую как я, но ей еще страшнее…

— Ты?

— Да, я должна тебе жизнь, Айя, — с горечью отзывается Алина и тут же смешно морщит нос, когда Матвей снова хватается за него. С серьезным видом пытается разгладить морщинки. — Взамен я сохраню тебе твою, — играя с моим сыном холодно бросает Алина.

— Я должна сказать тебе спасибо? Упасть на колени? — сарказм прорывается сам и я тут же ругаю себя за глупость.

У Алины в руках мой сын. Мой. И вздумай она убить его — ей достаточно одного движения. И я ничего не успею сделать. Сглатываю колючий комок страха, застрявший в горле, сжимаю кулаки.

— Не надо дешевых мелодрам, Айя, — смеется Алина, шагнув ко мне.

Не двигаюсь, хотя страшно до одури. От нее такой странной, не поддающейся никакой логики, страшно. Но заливистый смех и радостное агуканье пригвождают к полу, размывают страх. Вздергиваю подбородок и смотрю в темные глаза Алины без тени страха. Готовая выгрызать своего сына у самой смерти.

— Брось, — вмешивается Алина в мои мысли, — придумывать, как ты убьешь меня. Не трать силы.

Она улыбается широко, показывает язык Матвею, вызывая новый приступ его смеха, а потом вдруг чмокает его в носик, и прижимает к себе. Один удар сердца. Другой. И она протягивает Матвея мне. Я теряюсь.

— Что застыла? Забирай сына и вали отсюда.

Быстро, но аккуратно забираю сына, обнимаю крепко. А внутри все дрожит, как в лихорадке. Матвей затихает, смотрит на меня разноцветными глазенками. Вдох. Маленькой ручкой он тянется к моим волосам и я, не раздумывая, стягиваю резинку, распуская их.