По образу и подобию (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 40

— Она могла привести к другим, — сказал Ольмезовский. — Ей не препятствовали. За ней следили.

То есть, пока Халька думала, что она водит за нос всю полицию Нижнего Города, за ней просто следили. Отслеживали все её перемещения!

— Тогда как вы упустили детей?! Как?

— Упустили, — тихо сказал Ольмезовский. — Это да. Упустили. Можно оправдаться хотя бы тем, что у мерзавцев, как вы помните, была струна гиперперехода. И другие… приборы. Способные не просто создать слепое пятно в окружающем ментальном фоне, но и наполнить его наиболее характерными для данной местности… волнами, — он слегка запинался, не умея объяснить то, что, как перворанговый телепат, отлично чувствовал, но не мог объяснить тем, кто телепатической паранормой не владел. — Всё это говорит об их уровне, очень высоком. И не всех удалось ликвидировать. И не всех удалось найти. Жертвы ещё — будут. К нашему большому сожалению… Но нам стыдно оправдываться так. Нам нет оправдания. Должны были предвидеть. Должны были предотвратить…

Алёна поставила локти на стол, обхватила голову ладонями и разрыдалась. В голос, навзрыд, как в детстве, когда саднила сбитая коленка и от такой несправедливости хотелось лезть на стенку. Только саднила сейчас не коленка. Саднила душа.

Огнев сел рядом, внезапно обнял, и Алёна не нашла в себе сил остраниться. Ткнулась носом в его плечо, и рыдала, рыдала. А он гладил её по голове широкой, как лопата, горячей ладонью, и молчал…

— А вы-то что, профессор? — вдруг спросил Огнев.

Алёна вытянула голову из-под огневской руки и успела заметить, как Ольмезовский отворачивается, быстрым жестом стирая с щеки непрошенную слабость.

— Я — простой учёный, — тихо сказал он. — С детства в науке. Никогда не интересовался работой спецслужб, никогда не мечтал быть агентом- контрразведчиком. И то, что я сейчас увидел, о чём волею инфосферы говорил… Ведь это же только малая часть, не так ли? Как же вы выдерживаете, капитан…

— Это наша работа, — сказал Огнев.

— Нас считают одержимыми, — горько продолжил Олег Ольгердович. — Как только ни называют… Безумными гениями, докторами менгеле… Но ни один наш эксперимент, ни одна наша программа не принесла столько горя, сколько идеи «Зелёного мира» о расовой полноценности и сам «Зелёный мир» впридачу. Как вообще можно заботиться о Человечестве, убивая людей? Капитан, вы знаете?

— Нет, — честно ответил Огнев. — Понятия не имею.

— Вот и я, — сказал профессор, — не имею понятия…

Алёна прорыдалась наконец, и теперь просто тихо всхлипывала, периодически икая. Как ни странно, ей стало немного легче. Как будто слёзы вымыли из души часть воткнувшихся в неё острых игл.

— Элен? — знакомый, родной голос. — Вы? — а это уже относилось к Ольмезовскому. — Что происходит?

Мама! Алёна закусила губу, пытаясь остановить новый поток рыданий.

— Присядьте, госпожа Свенсен, — со вздохом предложил Олег Ольгердович. — Элен нам сейчас кое-что расскажет. А я… прослежу, чтобы она ничего не забыла и ничего не напутала.

Алёна молча смотрела в стол. Невероятно трудно было начать. Язык будто колом встал и не желал шевелиться. Её не торопили, но девочка понимала, что ждать до бесконечности Олег Ольгердович не станет. Расскажет сам и так, как посчитает нужным, сам. Невыносимо!

— Я… — тихо начала девочка, и голос сорвался, но она стиснула руки и продолжила:- Я… встретила Тима и… в общем. Он мне сказал… назвал свою генетическую линию, я решила найти её в справочнике, и не нашла, тогда спросила у Олега Ольгердовича… на лекции… потом выяснилось, что профессор уходит на двадцать девятом «Ковчеге». А поскольку Тим — его… ну… проект, я посчитала, что он тоже покинет Землю. Очень испугалась…

Она рассказала про контракт, потом про Отрадное и про Розу Тимофеевну.

Потом про ребёнка, и про то, что рожать самой ей запретили, а ребёнок сейчас в репродукционном центре Факультета Паранормальной Медицины. И что капитан «Ковчега» отказался включать ребёнка в списки экспедиции. И что Тима никто даже не думал туда включать. И вот как было смириться с тем, что ребёнок и любимый останутся на Земле, а она, Алёна, улетит? Никак. Она убежала. Встретила Мальсагову. Та привела её в убежище… Куда потом пришёл Огнев с солдатами…

— Тебе невероятно, просто фантастически повезло, — хмуро вставил Огнев. — Тебя не убили лишь чудом!

«Я сам и не убил», — повисло в воздухе невысказанное.

Мама молчала, прижав ладонь к щеке. Алёна не смела поднять на неё глаза.

Стыд выжигал ей душу и, казалось, мама больше не захочет знать её. После всего…

— Я хотела рассказать… собиралась несколько раз, — тихо сказала она. — Но как-то всё не получалось у меня… я начинала разговор, но сразу же трусила продолжить… а потом… потом…

Она снова расплакалась, тихо, безнадёжно, даже не пытаясь стереть или как-то прекратить унизительные слёзы.

— Ты побоялась рассказать правду в первый раз, — понимающе сказал Огнев, — во второй раз не смогла признаться, и в третий тоже. И оно копилось, как снежный ком, пока не окончилось катастрофой. Видишь, в чём ошибка? Попытка утаить малое сегодня приводит к большим потерям послезавтра. Насколько же проще было сказать сразу, получить свою долю неодобрения сразу, чем сидеть на электрическом стуле сейчас.

Алёна молчала. Нечем ей было возразить, и она не знала, что сказать, только молча плакала.

— Надеюсь, ты сделаешь правильные выводы, — сказал Огнев. — На будущее.

На будущее! Как будто оно у неё было, это будущее. Алёна хлюпала носом, не в силах остановиться, и думала, что сейчас умрёт на месте. Вот прямо сейчас!

— И вам не стыдно? — быстро, прерывисто спросила мама у Ольмезовского. — Вы навязали ребёнку этот контракт, вы…

— Ребёнку? — устало спросил Олег Ольгердович.

— Но ей же всего четырнадцать!

— Она прошла тест самостоятельности. Осознавала, что делает.

— Да вы…

— Нет, вы, — возразил Ольмезовский. — Вы, Маргрете. К сожалению, это приняло масштаб настоящей эпидемии. «Моя дочь прошла тест самостоятельности в тринадцать. А моя в двенадцать. Как, твоей девочке уже шестнадцатый год, а персонкода с полными правами у неё ещё нет?!» — профессор очень похоже изобразил женские разговоры, какими их подают в вечерних сериалах. — Тест самостоятельности несовершенен, мы всегда это говорили. И если ребята из родовых поселений типа Отрадного берут качеством, то в городах, к сожалению, всё сводится к количеству. И с этим давно уже надо что-то делать. Например, ввести возрастное ограничение на доступ тесту для городских детей. Скажем, не допускать не достигших шестнадцати к испытаниям вообще!

Мама молчала. Алёна украдкой протёрла глаза — не помогло.

— А чисто по-человечески, Олег, — неспешно сказал Огнев. — Вы же видите сами…

— Это мой проект, — устало сказал Ольмезовский. — Я работал над ним долгие годы. Я не могу от него отказаться! Девочка летит в любом случае. А вы… вы можете выбирать. Но я вас очень прошу отправиться вместе с нею. Ей необходима ваша поддержка.

— Я этого так не оставлю! — гневно начала мама. — Я оспорю ваш контракт, — последнее слово она произнесла с отвращением, — я…

— Рита, — предупреждающе сказал Огнев.

— Я не собираюсь это глотать! — яростно воскликнула мама, срываясь на некрасивый визг. — Я не позволю! Я…

— Рита!

В ушах зашумело и спорящие голоса стали отдалятся, словно голову обернуло плотной ватой. Алёна судорожно вздохнула и потеряла сознание.

Очнулась она в постели. Над ухом что-то пищало… значит, не дома.

Снова больница. А пищит кардиомонитор, что же ещё. Открывать глаза не хотелось, приходить в себя не хотелось. Хотелось просто умереть. Вот так вот взять и перестать быть. Сразу. Но этого ей никто не позволит, нечего даже надеяться…

Шевелиться не хотелось. Не хотелось ничего. И Алёна просто лежала неподвижно, не думая ни о чём. Слёз не осталось. Ничего не осталось. Только мёртвая белая пустота. Кто его знает, почему именно белая. Белая. Пустая.