Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 26

Я встряхнула головой, и наваждение исчезло. Рисунки как рисунки. Кот, мужчина за ноутбуком, женщина в форме проводника в тамбуре вагона.

— Бред, — сказала я, заикаясь. — Не могла я такого нарисовать! Не я.

— А кто же? — спросил Похоронов.

Он убрал руку, на запястье остался след как от ледяного ожога, но, когда в панике посмотрела на собственную руку, я не увидела ничего — кожа оставалась гладкой и ровной.

— Не могла я, — решительно заявила я. — Вы меня обманываете!

— Зачем же?

— Откуда я знаю? Но я вам не верю.

— Самое интересное, — задумчиво выговорил Похоронов, кивая на мои рисунки, — что я и сам, находясь рядом с вами, не верю.

— Это плохо? — помолчав, спросила я.

— Что уж хорошего. Вы позволите? — он взял мой блокнот. — Пусть пока побудет у меня, а вам лучше бы не рисовать сейчас.

— Почему? — возмутилась я.

Будет он ещё запрещать мне что-то делать!

— Потом объясню. Пока поверьте мне на слово…

И уткнулся в свой монструозный ноутбук, поганец. Блин!

Нет ничего хуже пытки бездельем. Связи по-прежнему не было, интернета тоже. Нетбук немного зарядился, но, ей-богу, я не могла ничего на нём сделать. Может быть, потому, что потеряла работу, и образовавшийся вакуум нечем оказалось запомнить. Может быть, потому, что голова ещё гудела отчётливой мигренозной болью, отдающей в глаз, а в таком состоянии ничего стоящего сделать не получится никогда, проверено на опыте.

Спать… Ложиться под бок мёртвому коту и делать вид, что его тут нет, — так себе идея. Петля Кассандры, надо же.

Я вышла из купе. Вагон несло сквозь туман, как подводную лодку в мутной воде. Для подводной лодки важен акустик, человек, который слушает море или океан, в зависимости от того, где именно находится лодка. Увидеть что-либо вовремя в плотной тёмной среде глазом, не приспособленным к жизни на глубине, невозможно. Наверное, и машинист поезда, уверенно ведущий состав сквозь это плотное серое молоко, тоже полагался на свои необыкновенные уши. Вагон даже не трясло особо… все вибрации укладывались в моё представление нормы путешествий на поезде.

Но в тумане реально ничего не было видно. Прошёл встречный грузовой, его очертания скорее угадывались, чем были видны глазу. На этот раз шли мимо трапецевидные рыжие вагоны для сыпучих материалов. В них могло быть, что угодно. Зерно, мука, цемент, песок, удобрения, уголь… А может, перегоняли обратно порожняк. Зыбкий серый силуэт последнего вагона растворился в тумане, словно его и не было. И снова — непрозрачное хмурое «молоко». Как будто весь петербургский стылый туман пробрался следом за мною на этот поезд и теперь путешествовал к югу, чтобы согреться хотя бы там, раз уж дома не получается.

Я не сомневалась: стоит каким-то чудом попасть в сеть, и я увижу на мэйлру сегодняшнее состояние и прогноз на три дня погоды по Питеру: никакого тумана, никаких осадков — ясное солнце, даже и без морозов, потому что всего лишь октябрь стоял на дворе. Самое его начало.

Я дохнула на окно — оно тут же запотело. Новости: снаружи холодно. А ведь едем-то на юг! Видно, из зоны северных циклонов ещё не выбрались, не зря и туман до сих пор стоит вокруг, несмотря на то, что поезд заявлен как скорый. Где мы конкретно, кстати говоря… Пойти спросить у гарпии, тьфу! Проводницы? Да ни за что, я себе язык скорее откушу!

Я повела пальцем по запотевшему от моего дыхания окну. Старая детская забава, рисовать на окнах транспорта, что в голову взбредёт. Можно сама с собой поиграть в крестики нолики, получить ничью, естественно. Можно нарисовать рожицу — точка-точка, запятая, вышла рожица кривая…

Конденсат прямо на глазах собирался крохотными капельками, словно туман снаружи сочился прямо сквозь стекло внутрь — в узкий коридор нашего вагона. «Рожица кривая» оплывала, плавилась и прямо на моих глазах собиралась снова — в слепое, безглазое, с зашитыми веками, зашитым ртом и залепленным заплаткой пластыря носом, точнее, тем, что осталось от носа — нос давным-давно срезали, может быть, даже и по живому. Я замерла, в ужасе наблюдая творящуюся на стекле жуть.

Проклятая моя флегма, бежать надо, кричать надо, а я стояла, стояла, стояла… и воздуха не хватало, и крик застывал, не дойдя до глотки. Лишь сердце частило как сумасшедшее.

Кукла, вспомнилось мне из разговора Похоронова не известно с кем.

Кукла в моей квартире на Республиканской.

Кукла в доме во Всеволожске.

Кукла, кукла, кукла, кукла.

Капельки на стекле начали наливаться багровым. Боже, это же кровь, кровь, кровь!

Тяжёлая ладонь на плече сдёрнула меня с места и отправила по коридору, я полетела кубарём, больно шлёпнулась на пятую точку, кажется, копчиком приложилась — бооольно!

Похоронов, — именно он толкнул меня! — повёл ладонью, не прикасаясь к стеклу. И кошмарный кровавый портрет оплыл, стёк вниз влажными струями и уже там испарился.

Я забыла, что надо встать, так и сидела, опираясь локтями о пол, о красную дорожку на нём.

— Ты — чёртов маг из разных сказок, — охрипшим голосом обвинила я своего попутчика. — Ты — сраный гребаный маг из этого… гаррипоттера! А я схожу с ума, если уже не сошла совсем.

Он шагнул ко мне, протянул руку. Я вскочила сама, взвизгнула:

— Не прикасайтесь ко мне!

— Сама нарисовала? — спросил Похоронов, кивая на окно, сиявшее теперь девственной чистотой. — Или помог кто?

И тут меня заколотило в сухой истерике, без слёз.

— Ч-ч-то это? — без конца повторяла я. — Что это, твою мать, такое?! Во что меня втравили?! Почему?

Похоронов молча ухватил меня за локоть, впихнул в купе, заставил сесть. Сунул в руки горячий стакан в железном подстаканнике. Я отпила маленький глоток — кофе…

— Долго рассказывать, — начал Похоронов, и я навсегда запомнила, как он сидел тогда, — напротив, зажав между коленями узкие ладони в коросте застарелых мозолей. — Вкратце: вы угодили в прескверный переплёт, Римма. Вас спасают.

— Как?! — крикнула я. — Убивая моих родственников?

Он поднял одну бровь:

— Каких родственников?

— Тётю Аллу! Её нашли перед домом, выбросилась из окна! Ваших рук дело? И тот мужик во дворе дома на Республиканской! И жених на свадьбе, на Васильевском острове!! Что, сказать нечего?

Меня несло, я не могла остановиться. Да, доходит до меня на двадцатые сутки, да, первая реакция упасть и притвориться мёртвой, но очень уж вокруг всё целенаправленно и долго меня давило! Ситуация на работе, с лета вынимавшая по одной все жилы, труп во дворе, тётя Алла, Ольга, кот… Туман на вокзале! Похоронов в одном со мною СВ-купе! Страшная рожа на стекле окна в коридоре, мною же самой, между прочим, нарисованная пальцем по конденсату. Туман этот проклятый в окнах, будто окна залепили сырой ватой и отмывать не спешат!

Похоронов медленно свёл кончики пальцев, явно считая внутри себя до ста, затем тихонько выдохнул, смиряя рвущиеся на волю ласковые слова.

— Помните руины на месте вашего — и её! — дома во Всеволожске? — ответил он вопросом на вопрос.

Я помнила. Пепелище, остывшее так давно, что сквозь недогоревшие развалины проросли молоденькие деревца.

— Ваша тётя умерла. Сгорела в огне.

— А… а… а… — я замолчала.

Вспомнила застарелые ожоги на руке, свисавшей с носилок. И что хоронили в закрытом гробу. Алексей сказал, из-за столбика парковочного, на который бедная тётя, падая с такой высоты, напоролась лицом. Но, похоже, там было что-то ещё.

— Но как! Как мы три года целых… или больше даже! Ничего не подозревали. Три года!

— Вы с нею не особенно и раньше общались. Как я понял, при жизни она была не самой симпатичной личностью.

— Я не понимаю, — беспомощно призналась я.

— Понимание не требуется, — сурово ответил Похоронов. — Сейчас — пока — от вас нужно только одно.

— Что именно?

— Не дёргаться. И не совершать глупостей.

— Боже, каких глупостей ещё… А, — внезапно поняла я. — Рисунки!

— Рисунки, — подтвердил он.