Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина - Страница 44

На то, чтобы прийти в себя, — не хватит и целой жизни, когда от жизни остаются одни фотографии на стене между первым и вторым этажами. Но можно обрести равновесие, надеясь, что там, где находятся люди с фотографий, нет в помине разочарования. Страшнее разочарования в детях — только разочарование в себе самом.

В следующий раз — уже через полторы недели — звонок телефона, который он все-таки нашел впоследствии среди кустов шиповника, на какое-то время вывел его из дебрей самоанализа. Опять объявился Астахов.

— Я договорился с Осмоловским и Верой, — заговорил Сережа безо всякого приветствия. — На завтра назначена релапаротомия, так что…

— Традиционно Парамонов был прав?

— А ты сомневался?

— Я не ясновидящий, я башкой думаю.

— Глеб, тебе это точно надо?

— А как мне еще узнать?

— Не знаю. Никак.

— Одного желания мало. Почти два года прошло.

— Ладно. Приезжай, все оформим. Только чур под руку не лезть.

— Все-таки придурок ты, Сереж.

— Не больше, чем ты.

— Как там девочка?

— Ничего. Лучше, чем когда я тебе в прошлый раз звонил.

Все было предельно просто, если хотя бы вдуматься. И вместе с тем — бесконечно сложно. Глеб был прав — прошло два года. Не попробуешь — не узнаешь. Прав был и Астахов со своим вопросом: оно ему надо? А еще права была Ксения. Но этого Парамонов даже в мыслях не произносил. Ему нужно, необходимо было хоть во что-то переплавлять свою злость, хоть как-то вылезать в свет из той ночи, когда он ушел от нее. Хоть что-то делать, чтобы однажды сказать себе, что его не задели ни слова ее, ни то, что между ними ничего не может быть. А еще — перестать быть тенью. Он очень хотел перестать быть тенью человека, которого все еще помнил.

Утром следующего дня Глеб Львович перешагнул порог Института неотложной и восстановительной хирургии и, почти сразу наткнувшись на Осмоловского, криво усмехнулся и спросил:

— Наглость?

— И хамство, — ответил Александр Анатольич. И протянул ему руку.

* * *

И время побежало. Не вспять. Не вперед. Странный бег на месте. Когда кажется, что покрыл десятки километров, но едва ли приблизился к цели. Он чувствовал это постоянно.

В Институте, где болтался в последнее время с переменным успехом, неожиданно понимая, что надышаться не может вне этого места.

На станции и в машине скорой, где и не жил-то вовсе. Так, перебивался по суткам.

На даче, падая на укрытый гуцульским тканым ярко-зеленым ковром старый диван на втором этаже, где, если хорошо протопить, было теплее, чем на первом. И пофигу, что шерсть ковра больно царапала лицо.

Замирая у подъезда собственной квартиры, вглядываясь в окна Ксении. И зная наперед, что она в рейсе, что ее нет. Слишком хорошо помнился график ее полетов. И дни, когда она бывает дома.

Помимо воли он высчитывал. Помимо воли — ждал. Помимо воли хватался за телефон, слыша звук входящих сообщений. И понимал: не позвонит. Не станет. Не будет. И, наверное, в своих установках права. Потому что это она ему нужна, а не он ей.

Но отдавая себе отчет в том, что нужна, не понимал насколько.

Рывок случился в один миг, переворачивая все с ног на голову.

Дурацкий день, не задавшийся с самого начала. С утра пробитое колесо, когда надо ехать на инсульт. Потом Илонка со своей респираторкой и температурой — пришлось отправить домой и дальше кататься в очень тесной очень мужской компании с Валерой. О том, чтобы перевести медсестру в другую бригаду, когда это было актуально, сама медсестра даже не захотела слушать.

«Это всего лишь секс, Парамонов! Ну появился у тебя кто-то! Тебя напрягает? Меня — нет», — заявила она тогда. Так и ездила. Не мешала — и ладно.

Первый раз засаднило под ребрами, когда в очередную тридцатиминутку сунулся в аквариум.

— О, Глеб Львович! — обрадовалась Ленка. — А сто третья только с Русановки приехала! С твоего любимого адреса!

Капанадзе — из сто третьей — выглянул из-за угла со своим стаканчиком кофе и радостно сообщил:

— У Божьего одуванчика инсульт, прикинь!

— В смысле инсульт? — не въехал Глеб, будто бы это было чем-то из ряда вон в его практике и его профессии.

— Обыкновенно! Недвижимость. Отперли ее в больничку на луноходе. Так что теперь вероятность ложных вызовов по этому адресу минимизируется, — хрюкнул от смеха коллега и отпил из стаканчика.

— Их и так уже сколько не было, — неожиданно раздраженно буркнул Глеб. — Чего там с ней? Сильно?

— А ты как думаешь? Если госпитализировать пришлось.

— Вытащат?

— Да куда денутся. Мозгам хана, конечно. Хотя там и раньше с этим было так себе…

Раньше там было одиночество.

Осознание этого резко раскроило лучом что-то непроглядное в его измученной башке.

Парамонов слишком много знал об одиночестве, даже когда не доходило. Дошло.

И снова окунался в круговерть, в которой существовали он, Валера, минивэн и голос. С одного конца города — в другой. Из одного — в другой.

А потом случился рывок.

«112-я, аэропорт Киев, Жуляны, терминал А, — монотонно произносила Ленка. — Женщина сознание потеряла, и по месту посмотреть — их травмпункт не справляется».

«С чем не справляется?»

«Конкуренты отстучали, что несколько бригад туда направили. Там родственники погибших, сам понимаешь».

«Каких погибших?»

«Глеб, не тупи. Самолет упал, по всем новостям с утра крутят».

И тут не то что под ребрами засаднило — внутренности резко и сразу, одним махом скрутило в узел.

«Понял, едем», — только и смог выдохнуть он, прежде чем спросить у водителя:

— Слышал?

— Да уже гоню.

Когда они парковались у международного терминала, там уже дежурили две машины — одна отъезжала. Подхватив чемоданчик, Глеб выскочил из минивэна, хлопнул дверцей и ломанулся в здание, где во всю шуршали телевизионщики, ГСЧС и сотрудники аэропорта — среди небольшой группки людей, испуганных и почерневших. Давно заметил — люди как-то сразу резко чернеют. Хоть тихо плачут, хоть бьются в истерике, хоть молчат. Они чернеют неизменно и неминуемо. Четкий признак, по которому понимаешь — это здесь беда.

В таких ситуациях эмоции обычно отключались. Он учился их отключать. Голова становилась машиной, способной на просчет алгоритмов по оказанию помощи. Но сейчас узел внутри него забивал все знания и навыки и не давал забыть о себе. Прибивал к земле, ворочался внутри до ссаженных стенок полостей.

Он оглядывался по сторонам, слыша, как кружится и живет мир вокруг, не останавливаясь ни на минуту. Ни черта не пустота. В пустоте самолеты не падают.

— Женщина с потерей сознания, — отчеканил Глеб подскочившей работнице аэропорта.

— Идемте, — кивнула она и зачем-то взяла его за руку, будто боялась, что он куда-нибудь денется.

Его повели по залу, в котором Парамонов слышал рев и шум, не различая отдельных звуков и голосов. Сливалось в сплошной поток. Его шаги по глянцевому миру стекла и слез отстукивали торопливо и взволнованно. Где-то над ними фоном объявляли посадку.

— Ей плохо стало, у нее дочь летела рейсом 1322 — и вот, — спокойно и деловито говорила девушка, совсем не так, как ее рука держала его руку. Он сбился. Взглянул на нее. Маленькая, светловолосая, в форме, которая ей шла. Всем идет форма. Платочек на шее кокетливо повязан набок аккуратным узелком.

— Уже точно известно?

— Списки еще не опубликовали. Там пятьдесят человек летело. Может, кто-то не сел.

— Когда станет известно точно?

— Обещают в ближайшее время. Мы ее в VIP-зал отвели. Она на ногах не стоит.

Запнулся. Выдохнул.

— Здесь никто на ногах не стоит. Откуда был рейс?

— Из Вены.

Узел взорвался. Без предупреждения. Сразу, разбрызгивая кровь и ошметки плоти внутри коробки тела. Глеб хапанул ртом воздух и замер.

— Нет, еще не здесь, — бросила девушка и потащила его дальше, — тут рядом.

Этого не хватило, чтобы перевести дыхание.