Звезда Гаада (СИ) - Свительская Елена Юрьевна - Страница 145

— Между прочим, прежде и белые, и чёрные хранители, включая их Старейшин, повиновались Старейшине изначальных, — напомнил с усмешкою Гаад, желая окончательно раздавить давнего врага.

Кайер аж зарычал с досады. Он так мило смотрелся в своём отчаянии, что я захохотала и долго не могла остановиться. А потом очнулся Тайаелл, над ухом которого я смеялась, и мне стало уже не до смеха.

Пару дней я и Карст не отходили от Тайаелла: так он был плох. Самые серьёзные его раны затянулись довольно-таки быстро, ещё до того, как мы с рыжим попробовали исцелить новоявленного изначального. А вот мелкие не желали проходить, да и душа не хотела восстанавливать Равновесие. Весь Свет, все капли третьей силы, которые мы отдавали ему, скатывались с Тая и уходили в кровать или в пол. Почему-то он не воспринимал нашу помощь.

Хотя сорняки вокруг дома, которым досталось исцеляющей силы, вытянулись нам по пояс. Гаад страшно ругался на них, выдирая с трудом толстые корни. Я хотела было пошутить, что ж он Тьмой их не подрежет: раз такой умелый, мог бы подрубить прямо корни под землёй, нарезать в крошки, которые не прорастут более. Потом с запозданием вспомнила, что в доме больной. И ему любой, даже маленький всплеск Тьмы, может угробить здоровье или заметно притормозить выздоровление. Значит, Гаад его жалел, прочищая выход из дома и окна вручную. Хотя… он же ругался, а с бранью тоже выплескивается Тьма! Хм, значит, не только сердился и ругался, но ещё и след подчищал за собой, успокаивая пространство.

Попозже, отмочив листья подорожника в воде, глава чернокрылых нарубил стеблей мокрицы, листья подорожника и одуванчика нам в салат, принёс большой чан салата, чтобы мы смогли перекусить. Сметаны туда пол крынки кинул. Кардамона, чёрного перца тёртых, соли. Ага, и пяток-десяток помидорчиков зарубил. И лука репчатого покрошил. Неровно. Но в целом мы с аппетитом умяли угощение, усталые. И потом ещё доедали, благо Гаад сразу наготовил надолго и на всех.

— У Тайаелла и у самого сил хватает — он же часть ударов в себя впитал, следовательно, и брошенную в него силу, — задумчиво объяснил Карст, — Возможно, у него даже переизбыток сил, потому Тайаелл другую отталкивает. Это как за столом в праздник посидишь, обожрёшься всем подряд, а потом уже ни кусочка в себя не затолкнуть. И несварение бывает.

Вечером третьего дня мой друг очнулся. Мы его с трудом заставили поесть, а потом он сбежал из Чёрной земли в Вечную страну. Та его впустила, заодно и меня с Карстом. Не бросать же ослабшего хранителя одного!

— Если желаете мне добра, то оставьте в одиночестве, — проворчал долговязый, увидев нас, — Я хочу возродить этот уголок мира.

Радостно предложила:

— Ну, так давай втроём его оживим!

Тай поморщился, потом признался:

— Хочу побыть один. А от вашей заботы мне становится тошно.

Видимо, на моём лице отразилось такое отчаяние, что рыжий многозначительно сжал кулаки. Долговязый вздохнул и прояснил:

— Просто мне стало совестно. Не перед белыми хранителями: не жалею, что вступился за Карию, а перед чёрными: я с удовольствием убил четверых из них. А Кария носится со мной, как с самым добрым и замечательным человеком на свете. Мне от этого больно. Так что оставьте меня в покое хотя бы на неделю!

— Ты… ты не мог… — у меня перехватило дыхание.

Я слышала, что он кого-то прикончил, но не верила. Выходит, он ничем не лучше других!

— Ошибаешься: я был очень счастлив, когда они упали бездыханными, — мрачная улыбка скользнула по его губам, — Одного расшиб о скалу, другому перерезал глотку, третьего добил. Пожалуй, только четвёртого следовало убить: мы так сцепились, что кто-то из нас бы точно умер… — парень поморщился, — Если бы не ты, если бы белые и чёрные хранители мучили кого-нибудь другого, тогда бы и я сам нанёс удар.

Я задрожала. Рыжий бросил свирепый взгляд на долговязого. Тот вздохнул, проворчал:

— Всё равно кто-то ей рано или поздно бы всё рассказал в подробностях. Скорее всего, кто-то из ваших: они все меня ненавидят. Удивляюсь, почему они прежде ничего не сказали Карии обо мне! — и повернулся ко мне спиной, — Уходите. Не желаю никого видеть.

— Мерзавец! — прошипел Карст, — Даже не поблагодарил её за спасение! Если бы не Кария…

— Уходите! — закричал он, не смотря на нас, потом едва слышно добавил: — Пожалуйста.

Рыжий уволок меня домой. Впрочем, утешить меня ему не удалось: сразу же сбежала в обычный мир, растворилась в пространстве. Чуть позже вспомнила, что оно от моего присутствия колышется, едва ли не воет — и начала быстро перемещаться с место на место. На этот раз глаза мои были сухими. Я… я ему верила, а он… он!..

И Гаад тоже хорош! Уговаривал, видите ли Блага, чтобы прикончить Тайаелла побыстрее! Если бы белый Старейшина, разозлившись, не проболтался, так и не узнала, какой мой любимый мерзкий тип! И что с того, что он потом вступился за Тайаелла? Небось, хотел подняться в моих глазах! Совести у него точно нет! Сердце каменное! Как и у Тая. Или же у Гаада всё-таки остались огрызки совести, после того как Тьма, которой он верно служил, обожралась его благими чувствами и порывами? Но что толку с его изредка пробуждающихся добрых сторон? Он же решил прикончить пленника, более того, сразу, ещё и договаривался с проклятым Благом! Единственное отличие: что белый Старейшина желал подольше помучить парня, которого только за помощь мне счёл предателем, а чёрный — согласен был прикончить его сразу. Так что я не верю в то, что только благой порыв заставил Гаада вступиться за Тайаелла! Ну, и что с того, что благодаря его вмешательству появилась возможность спасти моего друга? Это всё корыстный расчёт, не более!

Очутилась на каком-то лесном лугу, заросшем ромашками и дикой гвоздикой, колокольчиками и прочими пёстрыми невзрачными цветами. Упала на траву, зажмурилась. Вот бы открыть глаза — и увидеть маму! Да хоть больничную палату: мне всё равно! Только бы не этот противный мир! И не этого мерзкого Гаада!

Что-то мохнатое задело мою ногу, бесцеремонно наступило на неё лапой.

С ужасом села — на моих ступнях стоял и шипел, выгибая спину, Камилл. Всё такой же серо-синий, как и раньше. Разве что обрезанные усы чуточку подросли.

Возмущённо выдохнула:

— Ах ты скотина! Я из-за тебя чуть не померла от испуга!

Кот язвительно сощурился. Мол, отплатил тебе, негодяйке, за твои зверства.

Ох, извини! Ты прав, так мне и надо!

— Ну, прости, прости! Давай я тебя за ухом почешу, а?

Зверь испуганно попятился. Измучила я его, бедолагу. Эх, приласкать бы его, согреть. Он, наверное, мягкий и пушистый.

С моих ладоней выскользнули красные лучики, коснулись кота. Тот вздрогнул, зашипел. Эх, а мне хочется извиниться… погладить его… потискать!

Поколебавшись, он всё-таки подошёл ко мне, притянутый третьей силой, подобной солнечному теплу. Осторожно протянула ему указательный палец, загнув другие три. Камилл задумчиво его понюхал. Медленно потянулась к его голове, легонько погладила. Он вначале возмутился, дёрнулся, потом передумал. Ах ты, подлиза! Лапочка…

А потом мы очень мило сидели и болтали: я ему выговаривала всё, что на сердце накипело, а кот примиряюще и утешающе урчал, мяукал, пару раз лизнул мою руку шершавым языком.

— Слушай, а это ты или точно не ты, а, Камилл?

У меня за спиной громко заржали. Обернулась. Столкнулась с насмешливым взглядом Блага. У-у, видеть эту противную рожу не хочу! Но ласкового и пушистого зверя отдавать жалко.

— Ты такая… ха-ха… смешная! — с восторгом произнёс парень, — Я даже злиться на тебя не могу!

— За что на сей раз?

— Как за что? Не вмешайся ты — и мы бы уничтожили предателя!

Поморщилась.

— Расскажи, как ты его сделала изначальным? — Благ шагнул ко мне ещё ближе, приторно дружелюбно улыбнулся, — Тогда я всегда буду тебя слушаться.

— Ой ли?

— Ну, хотя бы иногда, — не смутился мерзавец.

— Тебе не светит стать изначальным.

— Что? — не врубился он.