ПереКРЕСТок одиночества – 2 - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 9

Припав к земле, охотник покрутился, оглядывая снег. Я смотрел туда же. И видел целую кучу извилистых и хаотично переплетающихся следов. Будто змеиная стая проползла. Сорвавшись с места, Антипий пробежал десяток шагов и с размаху воткнул легкое копьецо в сугроб. Прижал, навалился всем телом. И подался назад, разрывая сугроб и поднимая оружие. Насаженный на копье беззвучно дергался снежный червь.

Мерзкое создание… Крупное.

Длиной с мою руку, плоский, весь утыканный белыми полупрозрачными шипами, судорожно разевающий широкую пасть, из сквозной раны медленно капала белесая жидкость, похожая на сгущенное молоко.

– Чуете?

Мы с Федуней кивнули. Порыв ветра принес резкий аммиачный запах.

– Для медведя лучше запаха не сыскать, – пояснил охотник. – Посмотрим, кого нам судьба принесет.

Воткнув копье наконечником вверх в щель между ледяными глыбами, охотник махнул рукой. Мы обошли небольшой пригорок, поднялись по противоположному склону и оказались на вершине, где и залегли. Червь продолжал дергаться, силясь освободиться. Глядя на муки бессловесного создания, Антипий заметил:

– На нас похожи. Живучие. Запомните – этот запах отпугивает других червей, давая понять, что здесь для них опасно. Но приманивает медведей. Поблизости от нас особо крупные мишки редко водятся, они больше там, у разбитых крестов обитают. А здесь чаще молодежь мохнатая ползает, когда их мамка прогоняет в самостоятельную жизнь. Вот такой малыш нам и нужен.

– Червей не едят? – уточнил я.

– Отрава, – буркнул охотник. – А медведи лопают с удовольствием. Но и им приходится долгонько этих тварей переваривать. Про желудки медведей слышал?

– Слышал. Что желудки очень прочные и пятикамерные.

– Вот-вот. Сегодня увидишь все наглядно, если повезет с охотой. Черви живучие. Даже на куски челюстями порубленные продолжают жить. Я столько желудков видел вскрытых, что могу диссертацию по ним написать. В первой желудочной камере черви лежат до тех пор, пока не истекут кровью ядовитой. Затем медведь эту кровь отрыгивает через специальное ситечко в пасти – мясо червей внутри остается, а белая гадость выплескивается. Фильтрует, стало быть, съедобное от несъедобного. Во второй камере измельчение. Там камни вперемешку с кусками червей. А в последних трех уже переваривание вроде как. Так-то вот.

– Да к чему нам эта галиматья? – прогундел Федуня. – Лучше байку какую расскажи, а то на морозе лежать…

Я резко прервал:

– Мне интересно!

Охотник одобрительно на меня покосился, на Федуню глянул укоризненно:

– Дурак ты, Федя! Дурак! О звере все надо знать, коли на него охотишься! Ты вот про рефлекс их защитный знаешь?

– Ну нет…

– Ну нет… – проворчал Антипий. – А рефлекс есть! Стоит медведя ранить, он привстает и окатывает тебя с ног до головы отрыгнутой кровью червей. А она жжется огнем! Чистая кислота! И когда медведя копьем бьешь – в пузо бить нельзя. Прорвешь первую камеру желудка – и половина мяса на выброс пойдет! Наука!

– Да понял я… понял…

– Тихо! – шикнул вдруг Антипий и замер. – Идет… видите?

Сначала я не увидел ничего. Все так же порывистый ветер гнал снежную поземку, крутил небольшие смерчи, ворочал маленькие ледяные глыбы.

– Вон!

Проследив за взглядом старого охотника, я увидел медленно катящийся снежный шар. Маскировка потрясающая – белоснежная шерсть с едва заметным желтоватым отливом. Чем-то похоже на шкуру матерого полярного медведя. Но на этом сходство заканчивается.

Всего две лапы. Зад волочится по земле. Голова без шеи, растет прямо из туловища. Глаз не видно, но, по словам Антипий, они есть, но трудно назвать полноценными глазами пару черных бусинок. Звери подслеповатые, но нюх у них потрясающий. Именно поэтому мы залегли так, чтобы ветер был на нас.

Как же странно он двигался…

И до чего же чертовски странные у него лапы…

Я никогда в жизни не видел и даже представить не мог, что у живого существа могут быть телескопические лапы.

Медведь привстал, опираясь на короткие толстые мохнатые лапы. Огляделся. Мы затаили дыхание. Опустившись, зверь дернул когтистыми лапами. И, утончаясь, не сгибающиеся лапы резко удлинились вчетверо! Вцепились длиннющими когтями в землю, медведь «сократил» лапы, подтянувшись на пару метров вперед. И повторил маневр, этаким необычным макаром приближаясь к источающей резкую вонь приманке.

Обалдеть…

– Готовьтесь! Парень! Ты первым пойдешь! Помни! В подмышку левую! Федор! Ты с другого бока! В брюхо не бить! – почти неразборчиво пробормотал Антипий, прикрывая рот ладонью.

– Понял.

– Сделаем.

– Ждем… ждем… только чтобы без промедления! Ждем… давай!

Вскочив, я подхватил рогатину и рванул вниз по склону навстречу к подползшему к копью и приподнявшемуся на удлинившихся лапах медведю. Пригорок невысокий. Но мне показалось, что я бегу целую вечность.

Шаг, другой, заметивший меня зверь поворачивает мощную башку, я вижу блестящие черные глазки, почти скрытые завитками шерсти. Вибрирующий рев угрожает, медведь разевает пасть…

Чуть приподняв рогатину, я направляю острие, чуть нагибаюсь вперед, как учил Антипий. И острие рогатины удивительно легко и глубоко входит в плоть.

Рев!

Обезумевший от боли, медведь дергается на меня, поднимает лапу. Не выпуская древко, прыгаю в сторону, ворочая рогатину внутри дергающегося тела. Удар удлинившейся лапы проходит мимо.

– Федор! Бей, черт! Бей! Чего встал?! – слышится надсадный крик Антипия.

Еще шаг в сторону, дожимаю захрустевшую рогатину, стараясь расширить рану, выпустить как можно больше крови, чтобы ослабить зверя. Тот пытается отползти, упираясь лапами, толкая себя назад. Я иду следом, продолжая налегать на рогатину. Не отпущу!

– Федор! Твою мать! Федор!

Бросаю короткий взгляд. И вижу на вершине пригорка застывшую фигуру старика с рогатиной в руках. Чтоб тебя, Федор! Прав был Антипий – нельзя с кем попало ходить на охоту. Нельзя!

Рывок зверя. Вывернувшаяся из рук рогатина ударила по ребрам. Сбитый с ног, я покатился по земле, по снегу полоснула страшная лапа. Подскочив, прыгнул на рогатину и побежал по кругу, стараясь уйти от лап и одновременно заставить зверя повернуть ко мне. Получилось. Взбешенный, медведь взревел так, что у меня волосы под фуражкой дыбом встали. Разинулась пасть… бросив рогатину, я рыбкой прыгнул в сторону. И в место, где я только что стоял, ударила резко пахнущая струя белой жидкости. Снег запузырился, начал таять. А я снова схватился за рогатину, в голос матеря труса Федора. Сейчас медведь меня… тяжелая голова зверя вздрогнула и упала на грудь. Лапы сократились, туша ничком повалилась в снег и слабо задергалась. На спине медведя стоял тяжело дышащий Антипий, держащийся за глухо вонзенное в спину копье.

– Попал-таки в сердце, – охнул старик, усаживаясь и обнимая копье. – Успел.

– Спасибо, – хрипло ответил я, опускаясь в снег. – Ох…

– Да. Это тебе не птичек из рогатки стрелять, – слабо улыбнулся Антипий. – А ведь мы малыша совсем завалили. Сколько в нем? Килограмм двести – двести пятьдесят, не больше. А сколько он нам хлопот доставил? Представь теперь зверя весом под тонну…

– Федор…

– Федор, – вздохнул сокрушенно охотник.

– Не трогай его, – попросил я. – Струсил он. С кем не бывает.

– А смысл его трогать? Вот если бы из-за его трусости медведь тебя бы порвал – я бы Федора здесь в снег и закопал, – дернул плечом охотник, в уголку рта появилась жесткая складка. – А так… пусть себе живет в тепле Холла и хлебает горячий супчик. Толку с него в охоте не выйдет.

– Оплошал он просто.

– Это не оплошка, парень. Если бы оплошал, замер бы на минутку – то все отмер бы и побежал на подмогу. А он так и стоит там столб столбом. С такого, как он, справного охотника не выйдет. Ну что? Свежевать будем?

– Конечно! Хочу знать об охоте все.

– Одобряю. Но здесь, снаружи, только пару надрезов сделаем, шкуру чуть снимем. Веревки к надрезам привяжем – и потащим по снегу домой. Там уже разделаем мясо.