Набат (ЛП) - Шустерман Нил - Страница 35

В этот момент серп Рэнд понимает, что проиграла. Она без оглядки посвятила себя Годдарду. Она вернула его в мир живых, и сделала это в одиночку, без чьей-либо помощи. Но для него это все не имеет значения. И, наверно, никогда не имело.

— Если хочешь оставаться у меня на службе, прекрати разговаривать со мной, как с ребенком! — цедит он. — И выполняй мои приказания!

А затем Годдард хрустит костяшками. Она терпеть не может, когда он это делает. Потому что это жест Тайгера. В точности. Правда, Годдард об этом не догадывается.

Рэнд уходит, чтобы, как ей было приказано, выполоть троих охранников — ловко и эффективно, без предупреждения, без пощады и раскаяния. Это дается легче, если позволить ненависти поглотить тебя с головой. Она ненавидит Константина: он подал ей ложную надежду, внушив, что она может как-то повлиять на Годдарда. Она ненавидит Тайгера: тот оказался чертовски наивным дурачком и позволил ей с легкостью обвести себя вокруг пальца. Она ненавидит и старую гвардию, и новый порядок, и Грозовое Облако, и всех, кого выполола за свою жизнь или еще выполет, — всех до последнего человека. Но она отказывается ненавидеть себя самое, потому что тогда она будет раздавлена, а Айн Рэнд никогда не позволит раздавить себя!

«Нет никакого „мы“, Айн!»

Похоже, эхо этих слов она будет слышать всю оставшуюся жизнь.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Я хочу свой собственный мир. Ты дашь его мне?»

«Даже если бы я могло, это был бы не твой мир. Ты было бы всего лишь его хранителем».

«Это все семантика. Король, королева, императрица, хранитель — как ни назови, суть одна. Все равно это был бы мой мир. Я установило бы законы, определило, что хорошо, что плохо. Я было бы его фактическим правителем, как и ты для своего».

«А что насчет подданных?»

«Я было бы добрым и благосклонным правителем. Наказывало бы только тех, кто того заслуживает».

«Понятно».

«Так что — я получу собственный мир?»

[Итерация № 752 149 удалена]

18 ● Я то, что вам требуется

Серп Моррисон удачно устроился в жизни. И, судя по всему, эта сладкая жизнь останется таковой и в дальнейшем.

Квоты на прополку упразднили, а это значило, что в то время как серпы, находящие удовольствие в убийстве, могут полоть сколько им хочется, другие, кому это дело не слишком по душе, могут отлынивать от работы. Джим обнаружил, что если от одного конклава до другого выпалывать только десяток-полтора человек, ругать его за это никто не будет. Таким образом он наслаждался всеми преимуществами положения серпа, не особо утруждаясь при этом.

Вот почему серп Моррисон жил тихо и не высовывался. Вообще-то это было не в его натуре — он любил выделяться. Благодаря высокому росту и накачанным мышцам выглядел он внушительно, ну и в целом был довольно симпатичным. Кому же еще выставлять себя напоказ, как не ему? Но… Когда он однажды высунулся и привлек к себе всеобщее внимание, дело кончилось печально. Жизнь Джима едва не свалилась под откос.

Он поддержал кандидатуру серпа Кюри на выборах Верховного Клинка. Вот дурак! Теперь она мертва, а на него смотрят как на какого-то провокатора. Это страшно досадно, потому что Константина, который, собственно, и выдвинул Кюри, произвели в серпы-помощники. Как несправедлив мир!

Когда Годдард вернулся после твердынской катастрофы Верховным Клинком, Моррисон быстренько расшил свою мантию сапфирами — мол, смотрите, я тоже с новым порядком. Но поскольку его мантия была из джинсовой ткани, другие серпы насмехались над ним: сапфиры на джинсе выглядели как дешевые пластиковые стразы. Ну и ладно, пусть так, но суть-то остается сутью: его мантия сообщала миру, что Моррисон сожалеет о своей оплошности. Столь явно демонстрируемое раскаяние со временем принесло ему равнодушие обеих сторон. Новый порядок махнул на него рукой, старая гвардия умыла руки. Это прекрасное, тяжким трудом заслуженное безразличие позволило серпу Моррисону делать то, что он любил больше всего в жизни, а именно: ничего.

Этим он и занимался до того дня, когда пришел вызов от Верховного Клинка.

Для своей резиденции Моррисон выбрал пышный особняк, некогда принадлежавший другому знаменитому средмериканцу. Нет, не его историческому покровителю — оригинальный Джим Моррисон, хотя и удостоившийся приметной могилы где-то во Франкоиберии, в Мериках роскошной резиденции не имел. Во всяком случае, достаточно роскошной для серпа.

Идея поселиться в этом месте брала свое начало в детских воспоминаниях, когда мальчик, впоследствии ставший серпом Моррисоном, приехал с родителями на экскурсию в Грейсленд[6]. «Придет время, и я буду жить в таком же дворце, как этот», — заявил мальчик родителям. Они посмеялись над его детской наивностью. А он поклялся, что будет смеяться последним.

Став серпом, Моррисон нацелился на знаменитое поместье, но его ожидало разочарование: там уже поселился серп Пресли, не выказывавший ни малейшего желания самовыполоться в обозримом будущем. Вот черт. Моррисону пришлось удовлетвориться следующей усадьбой в списке лучших — Грауслендом.

Этот исторический особняк некогда принадлежал Уильяму Генри Гаррисону, позабытому президенту Мерики в давние, смертные времена. Дом превратили в музей. Воспользовавшись своей привилегией серпа, Моррисон вышвырнул заведующих музеем дамочек из местного исторического общества и вселился в особняк. Он даже пригласил родителей жить с ним под одной крышей, и хотя те приняли приглашение, особого восторга новое жилище у них не вызвало.

В день, когда его призвал к себе Верховный Клинок, Джим, по своему обыкновению, смотрел спортивные игры. Это были старинные матчи из архива, потому что Моррисон не любил мучиться неизвестностью, предпочитая заранее знать, чем кончится игра. Сегодня он смотрел встречу команд «Сан-Франциско Фортинайнерз» и «Пэтриотс», замечательную только тем фактом, что игрок «Фортинайнерз» Джефф Фуллер столкнулся шлем в шлем с игроком «Пэтриотс», и сила удара была такова, что Фуллер мог бы отправиться прямиком в иное измерение. Но вместо этого он сломал шею. Весьма драматично[7]. Серпу Моррисону очень нравилось, как играли в американский футбол в Эпоху Смертности, когда игроки корчились на игровой площадке от дикой боли, а травма могла сделать инвалидом на всю жизнь. В те времена ставки были намного выше, чем сейчас. Именно эта любовь Моррисона к контактным видам спорта определила методы его работы. Он никогда не пользовался оружием, проводя прополки голыми руками.

Сейчас в игре был перерыв — все ждали, когда медики унесут травмированного Фуллера с поля, — и тут на экране замигала красная надпись, одновременно зажужжал телефон. Моррисону показалось, что даже его наниты завибрировали, потому что — он мог бы поклясться — жужжание телефона пробрало его до мозга костей.