Вельтаншаунг. Уровень второй (СИ) - Никора Андрей - Страница 9

Меня назвали аниматором. Не знаю, что это значит. Но похоже на реаниматора, точно я погиб, а теперь оживляю сам себя в нацистском морге. Возможно, теперь я для них актер, разыгрывающий исторические сцены. Вот и не будем выходить из этого образа:

– Бросаем пистолет и рацию, руки не опускаем, отходим на два шага и поворачиваемся ко мне спиной. Ясно? – я говорю специально по-немецки не только для сторожа, но и для экскурсовода.

Зрители восторженно цокают языками. Они поверили в то, что перед ними разыгрывают спектакль. Господи, как поглупели наши потомки. Дегенерация – налицо. Может быть, Чарльз Дарвин ошибался только в одном: это не люди произошли от обезьян, а – наоборот. Гориллы – выродившиеся атланты, к примеру.

Охранник затравленно подчинился. Когда он положил оружие на землю и подтолкнул его ко мне ногой, губы и руки его мелко дрожали. На лбу выступила испарина. Плохо здесь все-таки готовят военных. Никакого самообладания! И все же расслабляться нельзя. Весь этот маскарад может оказаться хитрой ловушкой. Несколько безумной, но вполне продуманной.

– Эсэсовцы предпочитали старый МП-28, которым вооружен и лазутчик, всем более поздним моделям за его высокое качество, а также за то, что коробчатый магазин в нем вставлялся сбоку, что облегчало ведение огня из положения лежа. – продолжал вещать гид, увлекая за собой туристов вглубь коридора.

Я тем временем засунул трофейный пистолет за пояс, заметил, как старик и сторож обменялись встревоженными взглядами. Мой пленник давал понять, что дело – дрянь. Я покачал головой, намекая гиду, что никого не пожалею, если он только пикнет. Постаревшая копия нацистского ученого кивнула мне в знак понимания и продолжила свою лекцию:

– Ближе к концу войны на вооружение айнзатцкоманд, полицейских и полевых подразделений СС появились девятимиллиметровые (под стрельбу патронами «Парабеллум») пистолеты — пулеметы «Ноймюнстер» и «Потсдам».

Да, надо было их всех положить на месте. Но что-то не давало мне это сделать. Ощущение, что передо мной люди, никогда не бывавшие на войне было необычайно стойким. Не мог я убивать безоружных, тем более – невиновных. Оставлю это удовольствие фашистам.

И хорошо бы еще понять, что со мной произошло.

Гид, окруженный слушателями как наседка цыплятами, двигался прочь. Он не связывался с охраной по рации, не кричал подопечным, чтобы те бросились врассыпную, спасая свои жизни. Он вел себя совсем не как ошеломленный профессор, знающий о насилии лишь по книгам. Это было странно.

Старик выполнил свою часть нашего с ним молчаливого договора. Группа людей уже исчезала, но сирены не выли. Не было и окриков спешащих солдатиков: «Кто?!»

Я поднес подобранную рацию ко рту:

– Рихтер, Рихтер! Это, как ты уже догадался, вовсе не Ганс. Все слышал? Оценил?

Секундная пауза.

– Чего вы хотите? Ваши требования?

Если это ряженые фашисты, то отчего они продолжают со мной играть в кошки-мышки? А если нет, то я для них террорист, бомбист, революционер-смертник. Понять бы, в каком времени я. Или в чьем сне.

Здесь были фашисты, но их изгнали. Сколотые и закрашенные нацистские курицы отчетливо об этом свидетельствуют. Это – то будущее, ради которого мы воевали. Вот только что-то слез радости нет. Одна лишь жалость к выродившимся немцам.

Туристы окончательно скрылись из вида. Заложник потел. Его потряхивало от ужаса. Рук он не опускал. Взгляд его был умоляющим, точно у спаниеля, которого бросила хозяйка.

Я опустил рацию и подмигнул пленнику:

– Слушай, Ганс, что мне у вас потребовать? Самолет в Лондон или электричку до Воркуты?

Немец не понимал. Он жалостливо втянул голову в плечи. Ей богу, страус-переросток.

Ладно, пойдем другим путем.

– Ганс, не трясись. Я ведь отпустил туристов. И твоя жизнь мне не нужна. Сегодня я сыт, паучьей крови уже напился. Какой сейчас год?

Немец торопливо перекрестился, вот идиот!

– Две тысячи девятнадцатый от рождества Христова. Пленник говорил четко, хотя губы его дрожали.

– Ты серьезно?

Взгляд охранника ловил каждое мое движение, он хотел угодить любой моей прихоти. И это было противно. Но мужик не знал, что именно я хотел услышать. Пленник мотнул головой на швабры:

– За ними висит календарь, если не веришь.

Ну да, Германия и вера – это близнецы братья. Нацисты во что только не верят, как дети малые! Но фашист и иллюзии по поводу времени – вещи несовместимые. Немцы всегда точно знают, какой сейчас год, когда им нужно ужинать, когда работать, когда, прости господи, нужду справлять. Без этого они не могут. Порядок – у них в крови.

Значит, я, все-таки, в будущем.

В настоящем, в предполагаемом или в том, которое сейчас снится только мне?

Впрочем, в лицее нас учили, что не один Кальдерон полагал, что жизнь есть сон.

– Разгреби это барахло! – приказал я, выходя из каморки, запуская Ганса внутрь.

Сторож торопливо прошел мимо меня. Он даже не попытался напасть, ударить, выбить оружие. Возможно, он не умел этого делать. Похоже, он, действительно, просто сторож в музее.

Немец сразу понял, что мне было нужно, и выдернул из-под швабр и метелок настенный календарь и показал мне, протягивая правой рукой. Там, и в самом деле, значился 2019 год. Мне стало нехорошо. Ганс не обманул.

Чертовы фашисты! Они экспериментировали с людьми, но неожиданно для себя продырявили время… или даже вселенную.

Наверное, они уже отыскали тот алтарь, который меня исцелил. Возможно, замок стоит на месте силы, в некоей отправной точке, откуда можно совершать прыжки в прошлое и будущее.

Это невероятно! Но с тех пор, как я пробил магнитную защиту магического купола над фашисткой цитаделью, меня преследуют вещи фантастические и необъяснимые!

– Твой дед воевал? – спросил я пленника.

Охранник упал на колени.

– Значит, был эсесовец. – подвел я итог.

– Не убивайте! Мой прадед поваром был! Он всех сыновей потерял вовсе не на Восточном фронте, а в этом проклятом замке. Они тут вели раскопки каких-то артефактов, но в один день подпорки в штольне не выдержали. Всех тут и завалило. Да, мой отец служил в Аненербе, но он был ученым. Он не виноват, что руководителя их проекта господина Хирта объявили потом военным преступником.

– Так я тебе и поверил… – я демонстративно щелкнул затвором. «Опять этот вездесущий Хирт!»

– Жизнью клянусь! – заныл охранник. – Я устроился сюда, чтобы быть поближе к могилам предков. Мой отец получил повышение после успешных физико-астрономических опытов в Фюрстенштайне. Он же втайне от настоящих эсесовцев подкармливал выгнанную из замка вдову Хохберг, хотя ее сыновья и воевали на стороне союзников. Правда, несчастная женщина все равно скончалась через два года…

А что если этот потомок неудачного сверхчеловека говорит правду? Вот только не знает, что его папу нацисты сначала превратили в настоящего зверя, а потом сами же и застрелили.

– Я родился в тот день, когда пришла похоронка. – скулил немец.

– Да не ной уже! – вздохнул я, понимая, что не могу застрелить этого увальня. Схватил ближайшую швабру и погрозил ею. – И помни: орать не стоит, я очень нервный. Сиди, пока твои тебя не откроют.

И я закрыл дверь на шпингалет снаружи. А потом и шваброй подпер. Я даже обыскивать немца не стал и не связал. Сам не знаю почему.

Я нарушал сейчас все инструкции, но был абсолютно уверен, что этот сторож никогда не осмелится напасть. Для этого нужна дерзость. А этот толстяк словно вывалился из параллельной вселенной, где можно быть благородным, честным, чистым и при этом жить.

И что теперь?

Теоретически, вход должен быть там, откуда пришли туристы, а выход – в другой стороне. Но всюду должны быть встревоженные охранники. Да и полиция уже в пути. И если все эти немцы вовсе не фашисты, то за что же их убивать?

По-прежнему никто не появился по мою душу. Нацисты где-то застряли. И это было хорошо.

Нужно выбираться из подземелий, но по-тихому.